При загадочных обстоятельствах - Черненок Михаил Яковлевич. Страница 18
— Как он выглядит?
— Ростом высокий, а лицо не разглядела — в темноте шел в дом, по темноте спозаранку и ушел.
— Один?
— С Гриней Репьевым.
— Они, что, знакомы были?
— Не знаю, родимый, врать не хочу,
— О чем говорили?
— Не слухала я ихнюю болтовню.
— Как Репьев у вас на квартире жил? — опять спросил Антон.
Старуха пожала худыми плечами:
— Как усе квартиранты живут. Пятерку у месяц за ночлег платил, а питался сам. Нам кормить его нечем было.
— Говорят, он выпивал часто…
— А теперь многие мужики пьют.
— Не буянил пьяный?
— Не, не буянил, врать не стану. Только, как сильно перепьет, тюремные песни затягивал и плакал.
— Когда последний раз Репьев к вам заходил?
— Кажись, с Захаровым другом…
— Деньги в долг не занимал?
— Откуда у нас деньги, чтобы в долг раздавать…
— Хозяйство у вас приличное. Неужели не хватает денег?
— Старик деньгами усю жизнь правит. Не знаю, родимый, куда они у него расходятся, врать не хочу.
Старуха устало склонила голову и, как показалось Бирюкову, даже всхрапнула. Антон задал еще несколько вопросов и, не получив в ответ ничего вразумительного, попрощался.
В бригадной конторе, тихой в это позднее время, кроме бригадира, никого не было. В неизменной морской фуражке, Гвоздарев подбивал на счетах какую-то сводку. Указав взглядом вошедшему Бирюкову на стул у окна, он несколько раз двинул костяшками туда-сюда и с удовлетворением откинулся на спинку стула:
— Вот работнул сегодня Тропынин! Два суточных плана сделал. Придется простить парню раздавленную флягу с молоком. Утром в его честь флаг трудовой славы поднимем. — Улыбнулся и без перехода спросил: — Что бабка Екашиха рассказала?
— Измученная она до изнеможения, спит почти на ходу, — ответил Антон.
— И сам Екашев, как присядет, так дремлет. Они ж, как египетские рабы, спин не разгибают. Хронически не высыпаются.
— Что за нужда у них такая?
— Загадка!.. Я, например, ничего понять не могу. Степан пенсию хорошую получает, но дело даже не в пенсии. Прошлую осень наш бухгалтер из интереса подсчитал, сколько Екашев получил денег из колхозной кассы… — Гвоздарев придвинул к себе счеты и принялся отщелкивать костяшками. — Нетель на четыреста рублей сдал, двух бычков на восемьсот, кабана почти на двести пятьдесят да картошки на тысячу. Итого получается… Две тысячи четыреста с лишним рубликов, не считая того, что еще одного борова Степан продал мясом в райцентре на базаре да, наверно, полдесятка овец туда же свез. Живут Екашевы вдвоем. В месяц, по словам продавца, тратят через наш магазин не больше двадцати рублей. Где остальные деньги?..
— На сберкнижку, видимо, складывают…
— В том-то и дело, что нет у Екашева сберкнижки. Одевается, сами видели, как. Сегодня перед отправкой говорю Степану: «Переоденься почище, не стыдно в навозных штанах в больницу ехать?» А он серьезно отвечает: «Нету у меня, Гвоздарев, во что переодеваться». Ну, мыслимо ли в наше время такое?..
— У них действительно в доме одни обноски.
— А в Серебровке издавна повелось: не годна стала одежонка, тащи Екашевым — доносят до последней нитки.
Антон невесело усмехнулся:
— Вот уж в самом деле, как сказал бы Кротов, загадочные обстоятельства. Может, все-таки, Екашевы на детей тянутся?
— Дети от них отреклись. Старший Иван — мой ровесник, даже когда-то дружками были. Не так давно разговорились с ним, спрашиваю: «На вас, что ли, отец жилы рвет?» Тот с болью: «По конфетке внукам ни разу не купил. Одна песня у старика — на беспросветную нужду жалуется»…
Припоминая старшего сына Екашева, Антон спросил?
— Иван, кажется, танкистом служил?
Гвоздарев кивнул:
— Знаете?
— Я еще школьником был, когда он то ли в отпуск, то ли закончив службу — в танкистской форме к родителям приезжал. Помню, здоровый такой, спокойный парень.
— Точно. Ванюшка Екашев за свою жизнь, наверно, мухи не обидел.
— А остальные сыновья?
— Остальные — тоже спокойные ребята, кроме Захара. Этот прохвост! Лет пять тому назад после колонии появлялся здесь. Заграничным коньяком перед деревенскими парнями хвастался. Спустил деньжонки, сколько было, и опять скрылся.
— Бабка Екашиха сказала, будто друг Захара у них недавно ночевал. Не видели?
— Я днем почти не бываю в селе. Да и вряд ли Захаровы дружки станут мне или участковому Кротову на глаза попадаться. Захар, по-моему, крепко завяз в уголовщине.
— Давно в Серебровке бригадирствуете? — спросил Антон.
— Шестой год.
— Помнится, вы на флоте служили…
— В общей сложности пятнадцать лет флоту отдал. Боцманскую школу закончил. После увольнения в запас устроился в Черноморское пароходство. На судах загранплавания работал. Повидал белый свет.
— И что же в родной край потянуло?
Бригадир усмехнулся:
— После женитьбы скучно стало по белу свету мотаться. Отдал якорь с женой у ее родителей в Евпатории. У меня диплом малотоннажника есть. Устроился на пассажирский теплоход «Герой Токарев» вдоль Евпаторийского пляжа отдыхающих прогуливать. Сначала вроде ничего казалось, потом надоедать стало…
— Тогда и надумали в Серебровку?
— Отец ваш помог надумать. Принимаю однажды на борт своего «корвета» новую группу отдыхающих, пожелавших отправиться к памятнику героям Евпаторийского десанта, и вдруг слышу: «Гвоздарев! Витольд!»… Смотрю — Игнат Матвеевич! Обнялись, конечно, разговорились. А вечером, когда я с вахты сменился, зашли возле морвокзала в кафе «Маяк» и до закрытия там просидели. Сговорил Игнат Матвеевич к себе в бригадиры.
— Не жалеете, что согласились? Работа здесь — не на прогулочном теплоходике.
— Первый год сильно по морю тосковал, а теперь… — бригадир потянул за козырек фуражку. — Вот только мичманка иной раз и напоминает о прошлом…
Слушая Гвоздарева, Бирюков думал о своем. Пытался уловить связи Екашева с пасечником или Барабановым, но никаких зацепок как будто не было. Самые разные мысли кружились в голове Антона. Он дотошно анализировал поведение Екашева, цыган, сложившуюся ситуацию и никак не мог соединить разрозненные факты в логическую цепочку. Цыгане, не получив в колхозе расчета и бросив на произвол судьбы лошадь, внезапно снялись с облюбованного места. Левкин нож найден почти у трупа Барабанова. Репьев, по словам Екашева, застрелил из обреза собаку Хлудневского, а Тропынин, словно нарочно, отыскал этот обрез в Крутихе. Екашев непонятно зачем спрятал в амбаре сапоги и портянки убитого пасечника. У него же оказался золотой крест, который Репьев хотел продать верующему кузнецу. Чей же это крест? Если Репьева, то где пасечник его взял? Кто телефонным звонком из райцентра спровоцировал Барабанова на покупку машины? Не Роза ли с Левкой?..
— Витольд Михайлович, — сказал Бирюков, — мне бы еще о Барабанове узнать побольше.
Гвоздарев недолго подумал:
— Отличный был механизатор. Армейскую службу закончил три года назад. В технике разбирался великолепно. Хоть на трактор его сади, хоть на автомашину, хоть на комбайн. Норму пока не выполнит, с работы не уйдет. В прошлом году, например, снег рано припугивать начал, а у нас гектаров пятьдесят пшеницы в валках на полосе лежало. Будто на грех, задождило. Комбайны на подборке валков худо пошли. Андрей почти трое суток сам штурвал не бросал и других механизаторов за собой увлек. До последнего колоска пшеницу убрали, хотя в других, соседних с нами, колхозах немало зерна снегом накрыло. Вот такой это был работник…
— А как человек?
— И как человек хороший. Малость лишь легкомысленный.
— В чем?
— Женщины Андрею жить мешали. Внешностью парень был видный. Общительный, веселый и… врун порядочный. Правда, врал без корысти, ради забавы. А женщины прямо липли к нему. Куда бы ни поехал в командировку — обязательно новую любовь заведет.
— Холостяк был?
— Как сказать… Женился он как-то смешно. Нынешней весной Тропынин в отпуск ушел. Самосвал пришлось на прикол поставить. А тут наряд на фуражное зерно дали, срочно надо вывозить с райцентровского элеватора. Пришлось Барабанова на самосвал садить. Вечером заявляется в контору: «Задание выполнил, Витольд Михалыч!» — «Невесту не нашел новую?» — смеюсь. «Нашел, — говорит, — в эту пятницу свадьбу будем гулять до понедельника. Официально вас приглашаю». Я посчитал это шуткой. Посмеялись. А он на самом деле в пятницу невесту привозит — лаборантку элеваторскую. Верой звать…