Рим. Прогулки по Вечному городу - Мортон Генри Воллам. Страница 43

Мы спустились на один уровень и увидели гробницы людей, живших в дни апостолов, мы вернулись на место, столь почитаемое в Средние века, так как там были захоронены кости святых Петра и Павла. Это любопытная история. На нее есть ссылка в одной из метрических записей папы Дамаса, который приводил в порядок катакомбы в 366 году, но лучше это описано у Григория Великого двумя с половиной столетиями позже.

Папа с удивлением получил письмо от византийской императрицы Констанции. Надо сказать, это была женщина, которая умела настоять на своем. Она просила прислать ей голову святого Петра или какую-нибудь другую часть его тела. В письме с отказом, являвшим собой шедевр придворной куртуазности, Григорий сообщал «достойнейшей даме, что не в обычае римлян откапывать или расчленять святых», но можно прислать кусок ткани, находившийся в непосредственной близости к гробнице мученика. Затем он пишет, что за прошедшие годы какие-то верующие, пришедшие в Рим с Востока, украли кости апостолов из гробниц. Однако они унесли их лишь до второго верстового столба и, выйдя из Рима, сложили в месте под названием Катакумбас. Но когда утром они попытались взять их оттуда, то бежали в ужасе от страшного грома и молнии, и тогда пришли римляне и спокойно забрали тела. Чтобы смягчить отказ, святой Григорий сказал, что пошлет «досточтимой даме» несколько звеньев цепи, которой был скован святой Петр.

Некоторые верят, что кости двух апостолов на период преследований снова вернулись на прежнее место. В любом случае всякий паломник, приходивший в Рим в первые века, шел на Аппиеву дорогу помолиться. В 1915 году этот участок был раскопан и святыни найдены. Стены покрывали письмена. Они находились в весьма плачевном состоянии, но представляли невероятную ценность, если граффити были достаточно древние. Оба апостола упоминаются в надписях: «Петр и Павел, вспомните о нас», — написал какой-то паломник; другой оставил надпись: «Петр и Павел, помолитесь о Викторе». Некоторые паломники писали на латыни, другие — на греческом. «Я, Томий Келий, — писал один, — принес еду для Петра и Павла» — забавно заглянуть в мир, где образ мыслей был уже христианским, а обычаи — все еще языческими.

После небольшой прогулки я пришел к впечатляющей катакомбе Святой Домициллы. Снаружи стояли три туристских автобуса. А в окошечке кассы монах в очках продавал путеводители и открытки, а другой выкликал: «Сколько англичан?», «Сколько французов?», «Немцы — сюда, пожалуйста», и мы разобрались по языковым группам, которые образовались в свое время после падения Рима.

Взяв свечку, я последовал за англоговорящей группой; и не успели мы уйти от дневного света, как катакомбная сырость вцепилась в нас своей костлявой рукой. Даже главный в группе шутник, который вел себя весьма оживленно у кассы, отпустил лишь несколько неуверенных шуточек и притих, когда мы гуськом двинулись сквозь темноту, нарушаемую лишь дрожащим пламенем свечек. Подобно койкам на корабле из темноты по бокам появлялись ниши гробниц, одна над другой. Через каждые несколько ярдов наш туннель пересекал очередной другой туннель. На перекрестках мы сбивались в кучу, чтобы не потеряться.

Монах терпеливо объяснял спросившему, думаю, он делал это по много раз в день, что да, люди иногда теряются в катакомбах и приходится отправлять за ними поисковые партии. Самое лучшее, что может сделать потерявшийся, это сесть и тихо ждать; самое опасное — спуститься по ступеням и оказаться в других галереях, где вы не услышите криков тех, кто пытается определить, где вы. Недавно двое туристов потерялись на сорок восемь часов.

С тем же терпением, стоически произнося то, чего от него ожидали, монах объяснил другому спросившему, что нет, христиане никогда не жили в катакомбах, а приходили сюда поклониться могилам мучеников и для евхаристии, часто на заре. Во времена преследований, однако, христианин, на которого охотились, всегда мог обрести здесь убежище и быть уверен, что его не найдут.

Именно в этих катакомбах Антонио Бозио, «Колумб катакомб», заблудился в 1593 году и долго бродил без света, пытаясь выйти и боясь лишь того, что в случае смерти «осквернит своим разлагающимся телом гробницы мучеников».

Монах то и дело останавливался что-то объяснить, и мы подходили поближе, чтобы лучше слышать, наши лица озаряло пламя свечей, из темноты до нас доносился голос, объяснявший то же самое по-французски, и другой — по-немецки, и третий — по-итальянски. Было интересно чувствовать себя частью этого европейского микрокосма, стоять у ветхой колыбели нашей веры и цивилизации.

С какой любовью ранние христиане украшали грубые стены из вулканической породы! Можно представить себе этих людей, выходящих из Рима в какой-нибудь праздник или закончивших работу, с кисточками и горшочками краски в руках, с приставной лестницей. Вероятно, они иногда служили мессу у гробницы мученика перед тем, как войти со светильниками в склеп, который собирались украсить своими трогательными маленькими картинками. Иные изображения стали теперь такими бледными, что только взгляд верующего разглядит их, а другие свежи так же, как в тот день, когда появились. Здесь мы увидели, возможно, самое раннее изображение Мадонны с младенцем и волхвами. Есть картина, изображающая Господа нашего на троне с апостолами, и другая — с шестью мучениками, которые подходят к Спасителю, чтобы получить свои венки, подобно древним атлетам. Какой-то человек, может быть грузчик, нарисовал маленькую сценку на рынке, с амбаром и работниками, разгружающими баржи на Тибре.

Первое обморочное ощущение, которое охватывает сначала в этом пыльном лабиринте смерти, скоро сменяется братским теплым чувством к тем, кто жил так задолго до нас и прокладывал первые тропы веры. Они, вероятно, были похожи на нас. Кто без волнения прочтет слова, которые они написали, закрыв глаза любимым людям, слова, которыми мы пользуемся до сих пор: не безнадежное языческое «Vale» («Прощай»), a «Vivas in Deo» и «In расе Christi» — «Покойся с богом», «Царствие Небесное».

Мы пошли дальше и вскоре услышали звуки гимна, такие слабые сначала, затерянные в запутанных галереях, что они вполне могли быть призрачным эхом прошлого. Но звуки становились все громче, и мы наконец, взглянув вниз, увидели пятьдесят паломников на коленях перед алтарем. Священник только что отслужил мессу и собирал свое облачение в небольшой кейс. Это одно из самых прекрасных свиданий с прошлым, которое можно себе представить. Наш гид сказал, что каждое утро в катакомбах служат двадцать или тридцать месс. Иногда священник приходит один. Иногда — с толпой паломников.

В 1881 году тут сделали замечательное открытие. Удалось проникнуть в склеп, который внутри выглядел как комната в доме в Помпеях. Однако это было раннехристианское захоронение, и археологи с удивлением обнаружили имя «Амплиат» — красивыми раннеримскими буквами. «Приветствуйте Амплия, возлюбленного мне в Господе», — писал святой Павел в Послании к Римлянам (Рим 16:8). Возможно, речь идет о могиле именно этого человека.

Мы с удовольствием снова вышли на свет, и, держась в тени пиний, я прошел до катакомбы Святого Калликста, который был папой с 221 по 227 год.

В этой катакомбе вместе захоронены несколько пап раннехристианского периода. Их имена написаны по-гречески. Греческими являются и очень многие церковные слова по сию пору: катехизис, евхаристия, пресвитер, епископ, гимн, псалом. Но латинская Церковь скоро сделалась двуязычной. Обращенных спрашивали, на котором из двух языков они предпочитают исповедовать свою веру. Греческий постепенно отмер, и, когда Афанасий посетил Рим в IV веке, ему пришлось выучить латынь, чтобы общаться с духовенством.

В этой катакомбе можно увидеть гробницу нежной и тихой покровительницы музыки, святой Цецилии, которая, как гласит легенда, слышала звуки такой небесной красоты, что для того, чтобы выразить их, а также свою веру, придумала орган. Она была богатой патрицианкой, имела дом на Палатине, там, где сейчас находится церковь Святой Цецилии в Трастевере — одна из прекраснейших церквей в Риме. Считается, что она приняла мученичество в горячей ванне, чей фундамент до сих пор сохранился. Легенда гласит, что Цецилию заперли в комнате, наполненной горячим паром, а утром ее нашли живой и невредимой, молящейся, преклонив колени. Тогда велели обезглавить ее, но палач не смог отсечь ей голову.