Дуга большого круга - Клименченко Юрий Дмитриевич. Страница 19

Роман выпрямился и поднял голову. На горизонте еще были видны суда конвоя… «Гурзуф» покачивался на внезапно появившейся зыби. Пошел мокрый снег. «К лучшему», — подумал Роман.

Командир конвоя контр-адмирал Коллинз поднес к глазам бинокль. Только что его суда отразили девятую атаку вражеских самолетов. Теперь, вероятно, скоро не прилетят. На спокойной, серой поверхности моря плавали мелкие куски льда, оторвавшиеся от близкой кромки.

Катера из английского охранения подбирали попавших в воду людей, снимали их с поврежденных судов и шлюпок. Кое-где виднелись корпуса, объятые пламенем и дымом, некоторые накренились на один борт или, задрав к небу нос, уходили кормой под воду.

Корветы наводили порядок, устанавливали разбежавшиеся во время налета суда согласно походным ордерам следования.

Контр-адмирал нервничал. Он боялся новых налетов. Суда конвоя сильно потрепаны. Нужно как можно скорее уходить дальше, соединяться с русскими военными кораблями. Плохая видимость — снег, туман, пурга — явились бы спасением. Но людей подобрать надо. Поэтому конвой движется средним ходом. Коллинзу казалось, что катера работают очень медленно, а тут еще этот русский теплоход! Пылает как факел, вот-вот должен взорваться, но не высаживает экипаж. Адмирал дал твердое указание покинуть судно, а потом уничтожить его. Эти русские вообще странные люди — все стараются сделать сами, ничего не просят, предпочитают поменьше говорить. Вообще-то они ему нравятся. С ними мало забот. Но, черт возьми, в конце концов, что же медлит капитан «Гурзуфа» Сергеев? Так, кажется, его фамилия. Казался таким прекрасным, дисциплинированным моряком…

— Радио с «Семерки», сэр! — прервал размышления контр-адмирала адъютант, протягивая ему бланк.

Коллинз пробежал глазами текст и чертыхнулся:

— Послушайте, Джефри, что сообщает командир «Семерки».

«По моим наблюдениям, «Гурзуф» серьезно поврежден. Продолжать следование не может. Вероятен взрыв. Капитан категорически отказывается высаживать людей и покидать корабль. На уничтожение поврежденного судна не согласен. Ваше приказание не выполняет». Ну что вы скажете? Как остальные суда?

— Готовы следовать дальше, сэр.

Коллинз взглянул на часы.

— Передайте этому безумцу — мы уходим. Я не могу ждать.

Адъютант вышел, тотчас же вернулся и доложил, что распоряжение командира выполнено.

— Совершенно непонятные действия. Как вы думаете, Джефри, почему русские вопреки здравому смыслу так держатся за свои суда?

— У русских мало судов. Так я полагаю.

— Не знаю. А если у нас было бы мало судов, — кстати, их осталось не так уж много, — что-нибудь изменилось в наших действиях? Дайте бинокль. Так и есть. «Семерка» возвращается. Поднимите сигнал «полный ход». Пусть фанатик пеняет на себя. Жаль людей, но ждать нельзя.

На рее флагманского судна взвился трехфлажный сигнал, крейсер, вздрогнув, прибавил ход. За ним потянулись суда конвоя.

«Гурзуф» медленно шел среди плавающих льдин. Теперь вся надежда была на плохую видимость. Если снегопад не прекратится или, что еще лучше, снова накроет туман, противнику трудно обнаружить одиноко идущий пароход.

После непрерывного грохота, рева, воя и свиста тишина казалась неправдоподобной. Заваленную обломками палубу никто не убирал. С мостика был виден черный выгоревший полубак. Искореженные пламенем листы железа завернулись в причудливые трубки.

Невероятная усталость охватила Романа, и он, поколебавшись, сказал третьему помощнику:

— Я лягу на часок в рубке. Если что-нибудь тревожное, будите немедленно.

Третий, сам невыспавшийся и усталый, понимал, что капитану обязательно нужно дать несколько часов отдыха. Вахты сменяли вахты, люди как-то ухитрялись вздремнуть, а капитан двое суток не сходил с мостика. Сколько раз видели его в шубе, в шапке, склонившего голову на штурманский стол у невыпитого, остывшего стакана чая. Он дремал так несколько минут и снова выходил на мостик. Сейчас Роман спал, притулившись на коротком диванчике, но капитанский сон чуток. Он сразу же проснулся от крика сигнальщика: «Силуэт корабля прямо по носу!»

Когда помощник вбежал в рубку, Роман был уже на ногах. Сквозь редкий снег привычными, цепляющимися за все глазами капитан различил темное пятно. Он не мог еще сказать, что оно собою представляет — военный корабль или транспорт, но одно было очевидно — впереди враг. Уже раздались по всему судну звонки громкого боя, люди занимали места по боевому расписанию, как сигнальщик закричал:

— Впереди транспорт. Дает прожектор. Слева, курсовой десять.

Роман повернулся, увидел тусклый, расплывчатый свет прожектора, который, мигая, пробивался через снежные заряды. Не требовалось много времени для того, чтобы разобрать слова: «Я «Оушен Войс», я «Оушен Войс». Как ваше состояние?» Это было так неожиданно, что Роман сначала усомнился, нет ли здесь подвоха, но быстро отбросил подозрения. Подпись «О’Конор» развеяла сомнения. Через несколько минут суда сблизились настолько, что можно было разговаривать. На мостике в зеленой канадке и лихо сдвинутой на затылок фуражке, улыбаясь во весь рот, стоял Патрик О’Конор, а рядом с ним набилась в узкий проход свободная от вахты команда.

— Хелло, Ром! Как ваши дела? — закричал О’Конор. — Можете двигаться самостоятельно или взять на буксир?

Роман, не отвечая на вопрос, крикнул в мегафон:

— Как вы очутились здесь, Патрик? Что-нибудь случилось?

— Все в порядке. Думали, если вам придется плохо, мы заберем вас к себе.

— Спасибо, Патрик. Но ведь «старик» не простит вам такого самовольства.

Американец захохотал.

— Я сообщил, что у меня машина не в порядке и пароход не может выдерживать скорость конвоя. Он выругался и приказал двигаться самостоятельно. А какова моя банда? — О’Конор с гордостью хлопнул по плечу кого-то из своих матросов. — Как один просили подождать «Гурзуф»… Так можете двигаться самостоятельно?

— Да, конечно.

— Тогда вперед. Торчать здесь не следует. Я буду держаться рядом. До встречи в Мурманске. Следуем рекомендованными курсами.

Роман услышал, как на «Оушен Войс» зазвонил телеграф. Американец прибавил ход.

— Неужели нарочно отстали из-за нас? — спросил рулевой, когда капитан вошел в рубку.

— Из-за нас.

— Молодцы! Вот ребята! — восхитился рулевой, поворачивая штурвал.

Люди повеселели. Чувство одиночества исчезло.

Снег пошел гуще. От воды пополз туман. Израненный «Гурзуф» бодро шел, выжимая свои двенадцать миль. Роман постоял несколько минут на мостике. Если продержится тихая погода и стармех не сбавит оборотов, они за сутки пройдут опасный район. Капитан передал командование третьему штурману. Очень хотелось спать. Он снова устроился на коротком диване в рубке. Глаза слипались. Капитан увидел Снеткова, склонившегося над картой, хотел сказать ему, чтобы он постоял на вахте вместе с третьим, но глаза закрылись, и он заснул.

Конвой контр-адмирала Коллинза пришел в Мурманск без дальнейших потерь, удачно использовав туманную погоду.

Коллинз побрился, надел парадный мундир и съехал на берег для доклада члену Военного Совета.

— Должен вам сказать, сэр, — говорил контрадмирал, сидя в кресле и выпуская клубы сигарного дыма, — рейс был тяжелым. Наши корабли отразили более двадцати налетов германской авиации. У Медвежьего острова мы потеряли семь единиц, в том числе и советский теплоход «Гурзуф». Команда отказалась сойти с судна. Не пришел пока в порт американский пароход «Оушен Войс», отставший от конвоя из-за неисправности машины. Конечно, могло быть хуже…

— Вам не удалось спасти ни одного человека с «Гурзуфа», адмирал? — прервал англичанина член Военного Совета.

— Мы могли снять всех. Теплоход находился в безнадежном положении. Но капитан «Гурзуфа» запретил команде покидать судно. Ничем не оправданный поступок, хотя и заслуживающий уважения…