Путешественник - Дженнингс Гэри. Страница 21

– Я могу лишь заверить вас, что нога его не ступала на землю Венеции вот уже более двадцати лет. Повторяю, мессир Марко Поло давным-давно живет в Константинополе. Если вы отказываетесь мне верить, то здесь его племянник, которого зовут так же, и он может подтвердить…

Я круто развернулся, чтобы броситься прочь, когда увидел в комнате двух людей, чрезвычайно огромных и одетых в форму Quarantia. Прежде чем я смог убежать, один из них зарычал:

– Зовут так же, хм? Взгляните-ка, какое виноватое у него лицо!

И тут второй протянул руку, чтобы схватить меня за плечо.

Когда меня выводили, служащий и остальные работники пакгауза смотрели на это во все глаза. Идти было недалеко, но это путешествие показалось мне самым долгим в моей жизни. Я предпринимал слабые попытки вырваться из железной хватки gastaldi, больше напоминая bimbo, чем bravo, со слезами умоляя объяснить, в чем меня обвиняют, но бесстрастные судебные приставы не произнесли ни слова. Пока мы шли вдоль реки, продираясь сквозь толпу таращившихся на нас прохожих, в голове у меня металось множество вопросов. Была ли объявлена за поимку преступника награда? Кто сдал меня? Не рассказали ли обо мне Убалдо и Дорис? Мы перешли Соломенный мост и прошли еще совсем немного, до пьязетты, где располагался вход во Дворец дожей. Перед Пшеничными воротами мы свернули к Торреселле, которая находилась по соседству с дворцом и была последним напоминанием о том, как выглядел в стародавние времена укрепленный замок. Теперь она была Государственной тюрьмой Венеции, но заключенные называли ее иначе. Тюрьма эта носила название преисподней в том виде, как называли ее наши предки еще до того, как христиане научили их именовать это место адом. Тюрьма называлась Вулкано.

Из яркого розового и янтарного утра я внезапно был брошен в orba. Возможно, моих читателей удивит столь странное название [59]. Позвольте объяснить. Orba – это камера-одиночка. Каменный ящик, в котором нет мебели и ни одного отверстия, которое бы пропускало свет или воздух. Я стоял в темноте, беспомощный, запертый в духоте и отвратительной вони. Пол был покрыт толстым слоем клейкой жижи, которая хлюпала под ногами, когда я двигался, я не мог даже присесть; стены были покрыты мягкой слизью, которая, казалось, ползла, когда я дотрагивался до нее, – таким образом, я не мог прислониться к стене, когда устал стоять. Я присел на корточки. Меня стала бить дрожь, когда до меня постепенно дошел весь ужас положения, в котором я оказался. Я, Марко Поло, потомок знатного рода, наследник Торгового дома Поло, имя которого внесено в Libro d’Oro, – совсем недавно еще свободный человек, беззаботный юноша, перед которым был открыт весь мир, – я в тюрьме. Я опозорен, презираем, заперт в ящик, в котором не пожелала бы жить даже крыса. О, как я тогда рыдал!

Не знаю, как долго я простоял в этой слепой клетке. Может, один день, а может, уже прошло двое или трое суток. Несмотря на отчаянные усилия, мне было трудно контролировать непроизвольное опорожнение кишечника. Несколько раз я вносил свой вклад в жижу, покрывающую пол. Когда наконец пришел тюремщик, чтобы открыть дверь, во мне зародилась надежда, что меня признали невиновным и теперь освободят. Я возликовал. Даже если бы я действительно был виновен в смерти человека, избранного дожем, я был уверен, что уже понес за это достаточное наказание, испытал угрызения совести и готов был поклясться, что раскаиваюсь. Конечно же, мое ликование померкло, когда тюремщик сказал мне, что я пока понес лишь первое, а может, и последнее наказание, что orba – это лишь временная камера, где заключенного держат, пока не наступит время предварительного допроса.

Я предстал перед трибуналом, который назывался Signori della Notte – повелители ночи. В комнате на верхнем этаже Вулкано меня поставили перед длинным столом, за которым сидели восемь мрачных пожилых мужчин в темных одеяниях. Я стоял в отдалении от стола, а тюремщик – с другой стороны от меня. Он тоже старался держаться подальше, должно быть, я пахнул так же скверно, как и себя чувствовал. Если я еще и выглядел так же ужасно, то, должно быть, казался судьям настоящим низким и жестоким преступником.

Signori della Notte начали с того, что стали по очереди задавать мне самые невинные вопросы: мое имя, возраст, где я живу, кто родители, и все в таком духе. Затем один из них, обратившись к бумаге, которая лежала перед ним, сказал мне:

– Прежде чем мы определим список обвинений, следует задать множество вопросов. Однако допрос будет отложен до тех пор, пока вы не позволите монаху из Братства Правосудия действовать в качестве вашего защитника, поскольку вы обвиняетесь в убийстве – преступлении, которое карается смертной казнью…

Я обвиняюсь в убийстве! Я был настолько ошеломлен, что пропустил бо?льшую часть последовавших за этим слов. Наверняка на меня донесли либо Убалдо, либо Дорис, так как только им я доверил свою тайну. Но каким образом им удалось так быстро это проделать? Кто написал для них донос, чтобы опустить его в львиную пасть на стене Дворца дожей?

Судья закончил свое выступление вопросом:

– У вас есть что сказать по этому поводу?

Я прочистил горло и неуверенно произнес:

– Но кто, кто донес на меня, мессир?

Глупо было спрашивать об этом, и, честно говоря, я не ожидал ответа на свой вопрос, который просто сорвался у меня с языка. К великому моему изумлению, тот, кто меня допрашивал, ответил:

– Вы сами донесли на себя, молодой мессир. – Должно быть, я взглянул на него с таким недоумением, что он добавил: – Разве не вы писали это? – И прочитал, глядя на лист бумаги: – «Будет ли он присутствовать на похоронах и на церемонии введения в должность?» – Не сомневаюсь, что я продолжал таращиться на него с глупым видом, поскольку последовало дальнейшее объяснение: – Это подписано: Марко Поло.

Переставляя ноги подобно лунатику, я снова был препровожден тюремщиками вниз по лестнице, а затем по другому пролету – в так называемый колодец, самую глубокую часть Вулкано. Но даже колодец, сказали мне, не был настоящей тюремной темницей. Вот когда мне будут предъявлены окончательные обвинения, то меня поместят в Туманные сады, куда заключали приговоренных до исполнения смертного приговора. Грубо рассмеявшись, тюремщики открыли тяжелую деревянную дверь в каменной стене, которая была всего лишь по колено высотой, повалили меня, засунули в отверстие и захлопнули за мной дверь со звуком, подобным трубному гласу в Судный день.

Моя новая камера оказалась значительно больше, чем orba, в низкой двери даже имелось отверстие. Правда, оно было таким маленьким, что я не смог бы даже просунуть в него руку и помахать уходящим тюремщикам, но зато пропускало воздух и достаточно света, чтобы тьма в камере не была совершенно непроницаема. Когда мои глаза привыкли к полумраку, я разглядел, что тут имелись ведро с крышкой, в качестве pissota, и две голые полки из досок, служившие кроватями. В одном углу я также увидел нечто, напоминающее груду разбросанного постельного белья. Однако когда я приблизился, груда зашевелилась и поднялась. Это был человек.

– Шолом алейхем! – грубым голосом произнес он.

Приветствие прозвучало как чужеземное. Я всмотрелся и узнал рыжую с сединой копну волос и бороду. Это был тот самый иудей, чью публичную порку я наблюдал в столь знаменательный для меня день.

Глава 10

– Мордехай, – представился он. – Мордехай Картафило. – После чего спросил о том, о чем все узники спрашивают друг друга при первой встрече: – Ты здесь за что?

– За убийство, – сказал я, шмыгнув носом. – Думаю, что меня также обвинят в государственной измене, lesa-maesta [60] и еще кое в чем.

– Убийства будет достаточно, – произнес он с легким ехидством. – Не волнуйся, парень. Тебе простят остальные незначительные проступки. Не могут же тебя наказать за них, раз ты будешь уже наказан за убийство. Это то, что называется риском дважды понести наказание за одно и то же преступление, здесь подобное запрещено законом.