Путешественник - Дженнингс Гэри. Страница 22

Я злобно посмотрел на него:

– А ты шутник, старик.

Он пожал плечами.

– Каждый освещает тьму, как может.

Какое-то время мы молча предавались печали. Затем я произнес:

– Ты здесь за ростовщичество, так?

– Нет. Я здесь потому, что некая дама обвинила меня в ростовщичестве.

– Какое совпадение. Я здесь тоже, хотя и косвенно, из-за дамы.

– Ну, я сказал «дама» только для того, чтобы указать ее пол. В действительности она, – он плюнул на пол, – a shequesa karove.

– Я не понимаю твоих чужеземных слов.

– Язычница и putana cagna [61], – перевел он, опять сплюнув. – Она просила у меня взаймы денег и оставила в качестве залога на сохранение некие любовные письма. Когда она не смогла заплатить, а я отказался вернуть письма, она постаралась, чтобы я не отдал их кому-нибудь другому.

Я сочувственно покачал головой.

– Твой случай печальный, а вот мой – скорее нелепый. Моя дама попросила сослужить ей службу, предложив себя в качестве награды. Дело было сделано, но не мной. Тем не менее я здесь, и награда мне досталась совсем иная, но моя дама, возможно, еще даже и не знает об этом. Разве не смешно?

– Забавно. Иларию бы твоя история развеселила.

– Иларию? Ты знаешь эту даму?

– Что? – Он изумленно уставился на меня. – Твою karove тоже зовут Иларией?

Теперь уже я вытаращился на него.

– Как смеешь ты называть мою даму putana cagna?

Закончив наконец испепелять друг друга взглядами, мы уселись на нары и принялись сравнивать оба случая, после чего, увы, стало ясно, что и я, и Мордехай были знакомы с одной и той же донной Иларией. Я рассказал Картафило обо всем, заключив:

– Но ты упоминал о любовных письмах. Я никогда не посылал ей ни одного.

Он ответил:

– Мне жаль говорить тебе об этом, но они были подписаны совсем другим именем.

– Тогда получается, что у нее уже был любовник?

– Похоже на то.

– Она совратила меня, чтобы я сыграл для нее роль bravo. Я оказался самым настоящим простофилей. Исключительным глупцом.

– Похоже на то.

– А ту единственную записку, которую я все же написал, ту, которая теперь у Signori, она, должно быть, сунула в пасть льва. Но почему она так поступила со мной?

– Ей больше не нужен был bravo. Муж мертв, любовник в ее распоряжении, ты превратился для нее в обузу, которую надо устранить.

– Но я не убивал ее мужа!

– А кто же убил? Возможно, любовник. Так неужели ты ждешь, что она донесет на любовника, когда может вместо этого предложить тебя и тем самым спасти его?

У меня не было ответа на этот вопрос. Спустя мгновение сосед спросил меня:

– Ты когда-нибудь слышал о lamia?

– Lamia? Это значит ведьма, женщина-чудовище.

– Не совсем. Lamia может превратиться в юную и очень красивую ведьму. Она делает это для того, чтобы влюбить в себя молодых людей. Когда один из них попадает в ловушку, она занимается с ним любовью так сладострастно и усердно, что в конце концов тот изнемогает. Когда же юноша становится совсем беспомощным, lamia съедает его живьем. Это всего лишь миф, конечно, но удивительно живучий и широко распространенный. Я слышал его в каждой стране, где мне довелось побывать во время моего путешествия по Средиземноморью. А я много путешествовал. Просто удивительно, как много разных народов верят в то, что красота кровожадна.

Я принял это во внимание и сказал:

– Представь, она действительно улыбалась, когда наблюдала, как тебя пороли, старик.

– Меня это не удивляет. Возможно, она достигнет высот любовного экстаза, когда будет наблюдать, как тебя отправят к Мяснику.

– К кому?

– Так мы, старые обитатели тюрьмы, называем палача – Мясник. – Но меня не могут казнить! Я невиновен! Я знатный человек! Меня не должны были запирать вместе с иудеем! – закричал я, обезумев.

– О, простите меня, ваша светлость. Из-за того, что здесь плохое освещение, я не разглядел вас. Я принял вас за простого заключенного в pozzo Вулкано.

– Я не простой!

– Простите меня еще раз, – сказал еврей. Он засунул руку между нашими нарами, снял что-то с моей туники и поднес ко мне. – Всего лишь блоха. Обычная блоха. – Он раздавил ее ногтем. – Оказывается, она точно такая же, как и мои.

– С твоим зрением все в порядке, – проворчал я.

– Если ты действительно знатный человек, юный Марко, то должен сделать то же самое, что и остальные знатные заключенные. Потребовать камеру получше, одиночку с окошком на улицу или на воду. Ты сможешь спустить вниз веревку и посылать записки или поднимать наверх лакомства. Считается, что это не разрешено, но в случае со знатью правила не работают.

– В твоих устах это звучит так, словно я проведу здесь долгое время. – Нет, – вздохнул он. – Возможно, не очень долгое.

Смысл этой фразы заставил мои волосы зашевелиться.

– Я повторяю тебе, старый дурак, я невиновен!

Это заставило его ответить мне громким негодующим голосом:

– Почему ты говоришь это мне, несчастный mamzar? [62] Расскажи это Signori della Notte! Я тоже невиновен, но сижу здесь и здесь же сгнию!

– Погоди! У меня есть идея, – произнес я. – Мы оба здесь из-за того, что так пожелала Илария, из-за ее лжи. Если мы оба расскажем обо всем Signori, то, следовательно, они усомнятся в ее правдивости.

Мордехай в сомнении покачал головой.

– Кому они поверят? Эта женщина – почти что вдова дожа. А кто мы? Тебя обвиняют в убийстве, а меня – в ростовщичестве.

– Возможно, ты прав, – согласился я, совсем упав духом. – К несчастью, ты еще и иудей.

Он взглянул на меня вовсе даже не тусклыми глазами и произнес: – Люди всегда так говорят. Интересно, почему?

– Ну… только потому, что им кажется вполне естественным, что иудеи в первую очередь оказываются под подозрением.

– Я часто замечал это и все ломал голову, почему христиане так считают?

– Ну… вы же убили нашего Господа Иисуса Христа…

Он фыркнул и сказал:

– Ну а я, разумеется, главный убийца!

Словно испытывая ко мне отвращение, Мордехай повернулся ко мне спиной, растянулся на своей полке и укрылся своим огромным одеянием. Он пробормотал в стену:

– Вот и говори после этого с людьми по-хорошему… да уж…

После чего, по-видимому, уснул.

Время тянулось медленно, отверстие в двери уже потемнело, когда ее с шумом отперли и двое тюремщиков пролезли внутрь, таща за собой большой чан. Старый Картафило перестал храпеть и сел в нетерпении. Тюремщики дали каждому из нас по деревянной доске, на которую они положили из чана чуть теплую клейкую массу. Затем они оставили нам тускло горевшую лампу – миску с рыбьим жиром, в котором плавал кусок тряпки и больше чадил, чем давал света. После этого тюремщики вышли и закрыли дверь. Я с сомнением уставился на еду.

– Polenta, – сказал мне Мордехай, жадно зачерпывая ее двумя пальцами. – Молодой юнош, тебе лучше съесть это. Здесь кормят только один раз в день. Больше ты ничего не получишь.

– Я не голоден, – ответил я. – Если хочешь, можешь съесть и мою. Он чуть не выхватил у меня доску и жадно съел обе порции, причмокивая губами. Когда он покончил с едой, то сел и принялся ковыряться в зубах, словно не хотел потерять даром ни единой частички пищи. Потом старик уставился на меня из-под своих косматых бровей и наконец произнес:

– Что же ты обычно ешь на ужин?

– О… ну, например, тарелку tagliatelle [63]… или пью zabagion [64]…

– Bongusto [65], – произнес он сардонически. – Я не могу претендовать на то, что у меня такой изысканный вкус, но, может, ты предпочтешь это? – Он порылся в своей одежде. – Лояльные венецианские законы позволяют мне соблюдать некоторые религиозные ритуалы, даже в тюрьме.