Посол Урус Шайтана(изд.1973) - Малик Владимир Кириллович. Страница 107

Мурас-паша собрал начальников отрядов.

— Первым войдет в крепость Сафар-бей со своими воинами, — распорядился он. — Если казаки не обнаружат нас раньше времени, боя не начинать — пусть войдут внутрь все отряды. Я сам подам знак для атаки… Айда! Смерть гяурам! Пусть славится имя пророка!

Хорь и Чернобай первыми проникли через фортку в Сечь. Убедились, что, куда ни глянь, в Сечи ни души, казаки спят по куреням, и подали знак. Сафар-бей повел своих людей.

Лезли по одному, придерживая оружие, чтоб не звякнуло.

— Быстрей! Быстрей! — подгонял Сафар-бей.

К нему подошел Гамид. Толстый, закутанный в теплую бекешу и островерхий башлык, он походил больше на купца, чем на воина. В поход его послали потому, что он уже бывал в Сечи, а это могло оказаться полезным для нападающих. С ним был небольшой, но хорошо вымуштрованный отряд спахиев.

Вид у Гамида был встревоженный. Его одутловатое темное лицо при лунном свете отливало старой бронзой, движения были торопливыми, неуверенными. Возможно, ему не легко говорить с Сафар-беем, который, несмотря на старания спахии, решительно не желал сделать ни шага к примирению. Не исключено, что Гамид и вправду испугался. Все-таки приходилось лезть в самое пекло, к самому Урус-Шайтану! Вопреки надеждам хана и гениш-ачераса на легкую победу, рядовые аги и аскеры в глубине души сильно сомневались в возможности легко, без жестоких потерь, разбить и уничтожить запорожцев в их Сечи, где казаки чувствуют себя как рыба в воде. Правда, все складывается так, что запорожцам не помогут и родные стены. Но все же при одной мысли, что очутишься в самом логове этих хорошо известных сорвиголов, отчаянных забияк и, надо отдать должное, прославленных и храбрых рыцарей, поразил бы их аллах, нападающим становилось жутко. Поэтому и Гамид чувствовал себя прескверно.

— Сафар-бей, свет очей моих, забудем взаимные обиды, — произнес он тихо, чтобы услышал только ага. — Не до этого теперь!.. Не нравится мне эта западня, в которую нас загоняют хан и гениш-ачерас. Не верю я тем двоим гяурам…

— Мне они тоже не внушают доверия, но им верят те, кто поставлен над нами. Мы ничего не можем поделать!

— Надо быть настороже и, в случае чего, выручать друг друга.

— Не бойся, ага, все будет хорошо. У нас пятнадцать тысяч. А казаков всего пятьсот — шестьсот. К тому же, как сообщили лазутчики, они пьяны… Мы перережем их, как куропаток. На рассвете все будет закончено! Да поможет нам аллах! — сухо ответил Сафар-бей.

Гамид понял, что и теперь примирение не состоялось. И ему стало досадно, ибо он верил в счастливую звезду Сафар-бея, в то, что молодой и решительный ага достигнет высокого положения в империи и сможет во многом быть ему полезным.

— Хорошо, если так получится, — буркнул кисло. — Да будет аллах милостив к нам!.. Но, откровенно говоря, тоскливо у меня на сердце…

Сафар-бей промолчал и пошел к лазу, нырнул в него. Гамид поежился, глубоко вздохнул и стал следить, как один за другим исчезают в темном отверстии его люди.

И вот наконец все воины гениш-ачераса в Сечи. Хан с половиною орды остановился на берегу Днепра. Вторая половина окружила крепость со стороны Чертомлыка и поля.

Зловещая тишина нависла над Сечью. Не было слышно даже дыхания многих тысяч аскеров. Не дымились над куренями обмазанные глиной широкие трубы. Спали под теплыми кожухами в высокой башне казаки-часовые.

Янычары запрудили всю сечевую площадь и плотной толпой растеклись между куренями. Их было так много, что все стояли вплотную друг к другу. Ждали приказа — ворваться в курени. Но его почему-то все не было. В тесноте аги потеряли связь. Каждый боялся произнести хоть слово, чтобы не всполошить запорожцев. Куда-то запропастился гениш-ачерас.

Сафар-бей со своими людьми оказался напротив длинного выбеленного куреня. Там, за сплетенными из лозы и обмазанными глиной толстыми стенами, спали, не подозревая о смертельной опасности, казаки. Ага находился в переднем ряду янычар, который еле сдерживал массу воинов, что напирала сзади.

Рядом с Сафар-беем стояли его верные телохранители — Кагамлык и великан Абдагул. Они упирались ногами в снежный сугроб, принимая на себя напор многих тел, прикрывая агу.

Сафар-бей волновался. Проклятье! Когда же, наконец, будет подан сигнал к бою?..

В Переяславском курене спали не все. Несколько казаков, а среди них Звенигора, Воинов, Метелица и Секач, забрались в дальний угол, накрылись рядном, зажгли свечку и играли в карты. На скамье, что заменяла им стол, блестело золото и серебро.

Деда Шевчика с ними не было. Ему еще с вечера не пофартило. Проигрался он до нитки и с досады завалился спать. Надо же так — не повезло ему и с местом для сна. Он любил примоститься у печки или на лежанке, чтобы погреть старые косточки. Но сегодня в курене яблоку негде упасть: со всех сторон — с дальних зимовьев, с Правобережья, с Левобережья да Слобожанщины — понаехали запорожцы, созванные для избрания кошевого. На всех нарах плотно, как сельди в бочке, лежали казаки. По этой же причине все были трезвые, хотя за счет сечевой скарбницы было заготовлено немало горилки, пива и меду, чтобы повеселиться, но уже после выборов.

Шевчик потоптался было возле печки и лежанки, но не нашел там ни щелочки, чтобы втиснуться между казаками, храпевшими во все носовые завертки.

Пришлось старому лечь возле окошка. Накрылся с головой стареньким кожушком, свернулся калачиком и заснул.

Вскоре после полуночи дед Шевчик вдруг проснулся. Ему приснился страшный сон.

Будто поплыл он на каюке ставить мережи в Чертомлыке. И заплыл далеко, туда, где рыбы видимо-невидимо, но не каждый казак отважится здесь ловить. Только кошевой Серко заплывает сюда — ему что, он и самого черта не боится. Бывалые казаки рассказывают, что когда атаман еще был молодым и вместе с товарищами искал место для новой Сечи, то заплыл однажды из Днепра в какую-то неведомую речку с темными глубокими ямами, крутыми берегами и густыми зарослями кувшинок. Понравилось ему это место. Вышел из челна на берег, чтобы лучше рассмотреть, где крепость ставить, а тут вылезает из камышей огромный рогатый черт и прет прямо на него. Клыками клацает и рога наставляет, хочет растоптать казака или хотя бы напугать, чтобы деру, значит, дал. Да не на такого напал! Вытащил Серко из-за пояса пистолет да как бабахнет — черт так и млыкнул в воду! Булькнул и на дно пошел, только волны побежали. А Серко привел казаков и построил Сечь как раз на том месте, где впадает в Днепр та безымянная речка, которую в память о победе над чертом с тех пор прозвали Чертомлыком… Вот и подумал во сне Шевчик: «Серко не забоялся черта, когда здесь ни одной христианской души не было, так чего же мне тревожиться теперь? Поплыву, поставлю мережи там, где никто еще не ставил! Наберу утречком рыбы полный челн!» Заплыл он с чистого плеса в тихую заводь, выбрал подходящее место, но только опустил мережу в воду, как вынырнет из глуби какое-то чудище-страшилище, да как схватит казака за правый ус, да потянет книзу…

Обливаясь потом, Шевчик захлопал глазами. И правда, за правый ус его кто-то крепко тянет. Что за нечистая сила! Кажется, он уже и не спит… И весь вечер не пил…

Пошарив вокруг рукою, старый понял, что страх его напрасен. Просто длинный седой ус примерз к подоконнику и держал его, как на привязи.

Не без сожаления Шевчик отрезал кончик уса, перекрестился и сел, опираясь рукой на обледеневший подоконник. В курене было темно. Только в углу мигала под рядном свечка: картежники еще не ложились спать. А во дворе светил месяц. Сквозь верхние, незамерзшие стекла пробивалось голубоватое сияние.

«Должно быть, уже и до утра недалеко, — подумал дед Шевчик. — Месяц, кажись, за сторожевую башню заходит». И чтобы убедиться, что скоро утро и ему недолго осталось ворочаться в бессоннице с боку на бок на жестких досках, выглянул сквозь оконце во двор.