Океания. Остров бездельников - Рэндалл Уилл. Страница 22

— Ну давай же, милая. Не отставай. Теперь уже недалеко.

— Да–да, прости, дорогой. — Ее красные щечки раздуваются от прилагаемых усилий. — Ах, мое бедное сердце. Иду–иду.

И она чуть ускоряет шаг, как толстушка в легинсах, пытающаяся догнать автобус; а затем оба исчезают за углом.

Но что именно надо делать, чтобы «заниматься» курами?

Через три дня я совершаю десятиминутный перелет в столицу провинции Гизо. К моему изумлению, аэропорт находится не там, а на соседнем острове. Рядом с посадочной полосой пришвартована скоростная алюминиевая моторка, и, как только пассажиры со своим ошеломляющим количеством багажа поднимаются на борт, она срывается с места и закладывает крутой вираж. Перевозчик дергает дроссели двух огромных подвесных моторов, спускает розовые солнечные очки со лба на переносицу, и мы устремляемся к городу. Я пробираюсь к носу судна, перешагивая через корзины с фруктами и овощами, громоздкий швейцарский набор для приготовления фондю и вездесущие мешки с ямсом. То и дело хватаясь за чужие колени, чтобы не потерять равновесие, добираюсь наконец до поручня, расположенного рядом со штурвалом, и спрашиваю перевозчика, не знает ли он Уоррена. Белых на островах живет настолько мало, что они всем известны по именам. Джеффа звали «Джефф, человек, у которого забегаловка», Джерри — «Джерри, человек, у которого лодка», а Уоррена должны были звать «Уоррен, человек, у которого кокорако».

В рот мне залетает целая пригоршня соленой воды, а перевозчик кивает:

— Время ты–я приедем, я покажу тебе офис, который его. — Отлично, это сэкономит мне время. Похоже, моего собеседника совершенно не волнует, что меня выворачивает за борт. — Он давно там.

После того как мы причаливаем, перевозчик великодушно машет рукой в сторону города:

— Он не счур далеко. Название офиса «Санто» — ему принадлежит.

Информация оказывается исключительно точной: офис «Санто» находится всего в трехстах ярдах от обшарпанной заасфальтированной центральной улицы. Однако на то, чтобы добраться до нужной мне лачуги, уходит полчаса, так как все норовят отправить меня в разных направлениях. Деревянный фасад строения крепится узкими медными пластинами, которые бессистемно прибиты к грубым доскам. На пронизанной щелями входной двери косо висит пыльная вывеска с названием предприятия и изображением болезненной птицы, которая явно приходится непосредственным потомком Додо. Я стучу, и в одной из щелей тут же появляется глаз.

— Да… э–э… я бы хотел… э–э… поговорить с Уорреном. Он… э–э… здесь?

Хозяин, мигнув, тянет дверь на себя, и с моей помощью она открывается, проскрежетав по неровному бетонированному полу. Я оказываюсь в затхлом помещении, а хозяин опять опускается на табуретку. На полу у его ног громоздится целая гора серых треугольников.

— Уорин, он пошел назад в длинный дом, который его.

— А где его дом? То есть… дом, который его.

Человек выходит на порог и указывает на дальний остров, расположенный за лагуной.

— Он останется долго там.

Я благодарю его и уже собираюсь отправиться на поиски средства передвижения.

— Эй, миста, — окликает меня мой собеседник. — Ты хочешь заплатить кому–нибудь за плавник, который акулы? Он счур хороший для супа.

Он принимается размахивать у меня перед носом плавником, от которого несет старой дохлой рыбой. Я вежливо отказываюсь.

У причала нахожу ловца крабов, который соглашается доставить меня на нужный остров и подождать, пока «Уорин» будет делиться со мной тайнами разведения кур. Мы проскальзываем по маслянистой воде порта и вновь оказываемся на покрытом зыбью открытом пространстве.

Когда не умолкавший ни на секунду на протяжении всего пути перевозчик заворачивает на подветренную сторону «острова Уорина», он хлопает меня по плечу и указывает на крохотный островок, практически отмель, расположенный в двухстах–трехстах ярдах слева от нас, посередине которого растет пара кривобоких кокосовых пальм:

— Остров этот ты ищешь? Видишь?

Я заверяю его, что прекрасно все вижу.

— Киниди, Киниди, большой человек из Мерики останавливался долго здесь.

«Именно здесь все происходило, — продолжает он со снисходительной интонацией туристического гида, — на этом самом рифе». Представьте: 2 августа 1943 года, вокруг бушует война, а «Киниди падает в море».

В половине третьего ночи лейтенант Джон Ф. Кеннеди стоял за штурвалом патрульной лодки ПТ–109, а большая часть экипажа спала в это время в своих кубриках. Лодка возвращалась после рекогносцировки северных островов: и ночь была темной.

После захода солнца лодка отстала от флотилии, но юный офицер, несмотря на плохую видимость, не сомневался в том, что ему удастся довести свое судно домой. Под его ногами ровно гудели мощные двигатели, а он нес свою первую вахту в восторге от того, что и ему довелось «поучаствовать в военных действиях».

Впрочем, весь его восторг, вероятно, тут же испарился, когда без всякого предупреждения из влажного мрака перед ним возникла гигантская тень японского эсминца «Амагири». Эсминец неумолимо врезался в судно военно–морского флота Соединенных Штатов, разрезав его точно пополам.

«Вот что ощущаешь, когда тебя убивают», — подумал Кеннеди; вероятно, та же мысль пронеслась и у членов его экипажа, которые погибли при столкновении.

Эсминец продолжил следовать своим курсом, а его штурман так и остался в неведении, что чуть было не изменил всю современную историю Америки; выжившие члены американского экипажа всю ночь продержались на обломках ПТ–109. На рассвете они увидели остров, вдоль которого мы теперь двигались. Дж. Ф. Кеннеди героически вытащил на сушу одного из раненых с помощью веревки, которую держал в зубах.

Через два дня проплывавшие мимо островитяне обнаружили терпящих бедствие. Определить — союзники это или неприятель — было сложно, но, после того как американцы исполнили свой гимн с невольной слезой в глазу и отдали честь, островитяне согласились сообщить о них на базу. Когда Кеннеди выдали половинку старого кокоса и острый коралл, он нацарапал историческую записку: «Абориген знает место 11 живых нужна лодка Кеннеди».

Островитяне торжественно отбыли, держа в руках скорлупу кокоса. Через четыре дня экипаж затонувшей лодки был спасен, и все вернулись в Лумбариа к заслуженному рок–н–роллу и удобствам туалета, который Смол Смол Том продемонстрировал мне еще во время первой экскурсии.

— Ты смотреть?

Да, это был остров Кеннеди.

Мы пришвартовываемся к аккуратному деревянному причалу следующего, более крупного острова, и я, оставив гида–самозванца что–то бормотать себе под нос, направляюсь вверх по узкой петляющей тропинке, которая ведет к вершине крутой меловой скалы. Оглянувшись, вижу просторную хижину с крышей из листьев. Открывается панорамный вид на Гизо и Коралловое море. Я подхожу к хижине и, поскольку вокруг царит полная тишина, осторожно зову хозяина:

— Эй, есть кто–нибудь? Эй! Я приехал посмотреть на ваших кур.

Конечно, это звучит смешно. Я выхожу на широкую веранду и снова кричу.

— Эй, приятель, заходи, устраивайся. Сейчас я штаны надену и приду. Прости, приятель. Мне звонил старина Джефф, сказал, что ты приедешь. Ты, верно, тот самый парень, который собирается разводить цыпок, — доносится до меня его явно антиподский ответ.

— Но только как это делается, вот вопрос, — говорю я, обращаясь в глубину коридора, идущего вдоль стены.

— Да, он сказал, что ты немного в этом смыслишь. Яйца выеденного не стоит, — сообщает Уоррен, появляясь из–за угла и застегивая ширинку. — Прости, что заставил ждать. Решил отдохнуть с женой на скорую руку.

В глубине хижины кто–то широко зевает.

— Ничего–ничего. Я мог бы подождать, пока вы… ну… э–э…

Он был крепким и кряжистым, и я еще никогда в жизни не видел такого волосатого мужчину — завитки черных волос топорщились во все стороны. Инносент получил бы истинное удовольствие. Густая шерсть, покрывающая все его тело, кроме гладкого, выбритого до синевы подбородка и узкой полоски между ковриком курчавых темных волос и невероятно длинными бровями, вытянутыми в одну линию, создает впечатление, что он уже одет.