Том 4. Пожиратели огня (с илл.) - Жаколио Луи. Страница 100

Небо было покрыто тучами; порой сверкали огненные молнии; воздух был насыщен электричеством… То была настоящая похоронная ночь, и суеверного канадца невольно бросало в дрожь…

Когда Дик вошел в хижину своего друга, пребывавшего теперь в полном сознании, Виллиго встретил канадца ласковой улыбкой, полной кротости и радости. Он был счастлив тем, что мог унести в большие луга, где охотились его предки, взор своего приемного брата, которого он так любил. Согласно поэтическому поверью нагарнуков, умирающий сохраняет в своем взгляде, как в зеркале, отражение тех образов, которые он видит в последние минуты своей жизни. Затем вереница всех этих дорогих для него образов и предметов постоянно сопровождает его в загробном мире, так что умерший воин постоянно видит вокруг себя все, что он больше всего любил при жизни.

Взяв за обе руки пришедшего, Черный Орел с усилием произнес:

— Брат Тидана, старый воин, прежде чем умереть, очень хотел бы видеть подле себя и молодого Мэннаха!

Так называл он Оливье.

— Он тоже хотел прийти, но не посмел помешать нашему последнему свиданию! — проговорил Дик, и тяжелая слеза упала на исхудавшие руки умирающего.

— Не плачь, — проговорил Виллиго, — разве мы не отомстили за Цвет Мелии? Моту-Уи решил, что Черный Орел достаточно жил, и направил пулю белого человека, которая должна была отправить старого воина в страну предков.

Взор умирающего устремился куда-то в пространство, как будто какое-то чарующее зрелище непреодолимо приковывало его к себе.

— Вот они, — сказал он, — я их вижу, всех храбрых воинов нашего племени, ушедших раньше меня в страну предков; они пришли за мной — проводить меня в обширные охотничьи угодья, где кенгуру больше, чем листьев на деревьях, где опоссумы кричат днем и ночью на берегах озер, усеянных цаплями и лебедями… Подождите меня! Я сейчас иду за вами!

Минута просветления и ясности рассудка позволила Виллиго узнать своего верного друга, когда тот вошел к нему, но затем предсмертный бред снова овладел им, и, хотя железный организм Черного Орла еще некоторое время боролся со смертью, он уже не приходил в себя. Бред сменился полной потерей сознания, и наконец великий воин угас.

Хотя в последние дни канадец потерял всякую надежду на выздоровление своего друга и ждал его смерти, все же когда она наступила, это было страшным ударом для него. Ему казалось, что в жизни его произошел какой-то ужасный перелом, что отныне он, как путник, сбившийся с дороги, будет бродить без цели в жизни. Пятнадцать лет совместной жизни и тесной дружбы сроднили его душу с душой Черного Орла; борьба и удача, радости и горе тесно связали их, и эти узы, спаянные долголетней привязанностью и привычкой, стали неразрывными. А теперь, когда смерть порвала их, ничто на свете не могло их заменить. Конечно, дружба молодого графа со временем должна была утешить его скорбь, но она не могла заставить его забыть верного друга и товарища лучшей поры его жизни!

Старый траппер опустился на колени возле ложа, на котором отошел в вечность его друг, и в продолжение долгих часов предавался сладким воспоминаниям прошлого. Временами тяжелые слезы капали на грудь покойного, и подавленные рыдания вырывались из уст его друга. На рассвете он очнулся от крика и воя туземцев, приступивших к похоронной церемонии. Все племя — воины, женщины, старцы и дети, узнав о смерти великого вождя, пришли к его хижине, чтобы отдать ему дань скорби, причем крики мщения преобладали над всем остальным.

— Кто убил Виллиго, нашего великого вождя, кто убил Коанука? — восклицала толпа. — Месть! Месть убийце!

Когда канадец появился на пороге хижины, из толпы начали раздаваться громкие крики:

— Тидана! Тидана, кто убил твоего брата Виллиго, кто лишил нас нашего возлюбленного вождя?

На протяжении всей своей болезни и Виллиго, и Коанук, точно по взаимному соглашению, упорно молчали о происхождении своих ран и подробностях ночной схватки, которая произошла между ними и белолицым пришельцем, а потому, кроме европейцев, никто не знал, кто был виновником смерти вождя и его неразлучного спутника. Несмотря на свое горе, Дик был достаточно справедлив, чтобы не вменить в преступление Джонатану Спайерсу смерть своего друга и молодого Сына Ночи. Те напали на него, он защищался; это было его право, а потому он не считал справедливым выдать его туземцам. Но не таков был взгляд нагарнуков. По их понятиям, кровь взывала к крови, к мщению. Были ли Черный Орел и Коанук первыми зачинщиками или нет — в их глазах это не имело никакого значения; смерть двух доблестных воинов должна быть отомщена.

Крики толпы становились все более и более угрожающими. Дик не знал, что ответить на их вопрос; все знали, что раны были нанесены европейским оружием. Не желая выдать истинного виновника смерти Виллиго, он хотел сначала приписать этот поступок человеку, который был не причастен к данному делу, хотя целым рядом преступлений вполне заслуживал мщения; он мысленно указывал на «человека в маске», но все-таки не мог решиться свалить вину капитана на него, когда голос Нирробы вывел его из затруднения.

— Нашего брата Тиданы не было с Виллиго и Коануком в ту ночь, когда они вернулись, истекая кровью; иначе он, наверное, заставил бы заговорить свое ружье! И, быть может, наши воины были бы еще живы!

— Это правда, меня не было с ними, — сказал канадец, обрадованный тем, что он будет избавлен от необходимости произнести смертный приговор.

— Но я знаю, кто, скрываясь в кустах, как трусливый опоссум, нанес среди ночи смертельный удар великому вождю и Сыну Ночи! Знаю! — крикнул Нирроба.

— Говори же, Нирроба! Говори! — требовала толпа.

У Дика захватило дыхание; никогда еще положение жителей Франс-Стэшена не было столь отчаянным: если Нирроба обвинит Красного Капитана, то, согласно обычаям страны, белые должны будут выдать американца нагарнукам, а если бы они вздумали воспротивиться этому, то ненависть всего племени обрушилась бы на них самих, и это в тот момент, когда им и без того уже угрожали: «человек в маске» и нготаки, раздраженные похищением их кобунга.

С замиранием сердца канадец ждал, что скажет Нирроба.

— Убийца наших братьев, — воскликнул юноша, — подло убивший их, не вонзив топора в притолоку двери их хижины, — это тот, кого все вы знаете; это враг нашего брата Тиданы и наших белых друзей и союзников. Все вы знаете его, это — Отуа-Но, «человек в маске», друг подлых нготаков!

Единодушный крик бешенства и ненависти был ответом на слова юноши.

— Смерть Отуа-Но! Смерть нготакам!

Тут же собрался Совет Старейшин, и Нирроба должен был дать свои показания в присутствии всех собравшихся здесь нагарнуков. Он объявил во всеуслышание, что, ухаживая во все время болезни за молодым Коануком, он все время слышал от него о человеке, прибывшем на воздушном судне, которого тогда еще никто не видел; только вчера это воздушное судно прилетело из-за озера и стало летать над большим поселением белых и над деревней нагарнуков; человек, управлявший этим судном, и был Отуа-Но, виновник смерти Черного Орла и Сына Ночи!

Совет Старейшин был того же мнения, тем более, что никого из обитателей Франс-Стэшена нельзя было заподозрить. Тидана был приемным сыном племени, а все его друзья были друзьями нагарнуков.

Тотчас же отправили гонцов к нготакам и «человеку в маске», чтобы объявить им, что когда луна трижды взойдет и зайдет, армия нагарнуков выступит на тропу войны против нготаков.

При этом посланным поручили передать главному вождю нготаков «черный камень» проклятия, чего уже давно не бывало в буше. Этот черный камень, над которым колдуны и колдуньи в течение двадцати четырех часов произносили заклятия, означал беспощадную войну, во время которой ни один воин племени не сохранит своего скальпа, ни одна женщина или дитя не могут рассчитывать на пощаду, ни одна хижина не устоит на месте. Словом, на этот раз нагарнуки решили окончательно истребить своих исконных врагов, вечно терпевших поражения и вечно восстающих снова.