Том 4. Пожиратели огня (с илл.) - Жаколио Луи. Страница 102

Всеобщий закон австралийских племен гласит, что пленник становится собственностью и вещью того, кто захватит его в плен. Если пленивший врага дает пленному торжественное обещание, что отказывается от своего права убить его или замучить пытками, то пленник с этого момента становится не рабом, так как идея рабства совершенно незнакома австралийцам, а слугой и вместе с тем членом семьи того, кто его взял в плен. В своем родном племени его вычеркивают из числа живущих; он даже утрачивает свое первоначальное имя, чтобы получить новое, которое дает его господин. С другой стороны и пленник, пока не принял «дара жизни», считает себя вправе бежать, если ему это удастся, сопротивляться и даже убить, того, кто захватил его в плен. Избежав плена, он вправе вернуться к своим и занять свое место в родной семье и прежнее положение в племени. Но добровольно приняв «дар жизни», он лишается права предпринимать что-либо для возвращения себе свободы; с этого момента он уже принадлежит семье и племени своего благодетеля, даровавшего ему жизнь, и если бы он после этого вздумал бежать и вернуться к своим, то его единоплеменники прогнали бы его от себя со словами: «Иди и плати свой долг за дар жизни!»

У него нет больше в родном племени ни жены, ни детей; его права и имущество переходят к ближайшему родственнику; он считается как бы умершим. С разрешения своего господина он может взять себе другую жену и обзавестись новой семьей в том племени, к которому теперь принадлежит.

Этот обычай настолько глубоко укоренился у всех племен австралийских туземцев, что не было ни одного случая, чтобы австралиец не соблюдал его. Но случаи, когда воины отказывались принять «дар жизни», весьма часты, потому что редкий воин соглашается отречься от своего племени даже ради жизни; так, ни один вождь никогда не согласится принять «дар жизни» и всегда предпочтет ему самые страшные пытки и смерть. Пощаженные, которых в Австралии называют Тода-Нду, то есть «обязанный до смерти», обычно в семье благодетеля считаются скорее близкими людьми, чем слугами; они до самой смерти остаются как бы обязанными жизнью своему благодетелю и всегда проявляют по отношению к нему трогательную благодарность и преданность. Их положение несколько сходно с положением вольноотпущенников в Древнем Риме.

Поддавшись этой явившейся у него мысли, канадец продолжал свой расспрос.

— Воан-Вах женат?

— Нет, Тидана!

— Выдержал ли он испытания на звание вождя?

— Нет, Тидана, Птица-пересмешник — простой воин!

— И никто не станет оплакивать твоей смерти?

Бедняга задрожал всем телом.

— Отвечай мне! — настаивал Дик.

— У Воан-Ваха есть в его хижине старая мать! — отвечал пленник.

— Хорошо. Ну, а если я дарую тебе жизнь, примешь ты от меня «дар жизни»?

В глазах юноши блеснули слезы.

— Приму, Тидана!

— Будешь ли ты верен мне до самой твоей смерти?

— Клянусь тебе в этом, Тидана!

— Ну, так произнеси страшную клятву!

— Пусть мой дух, лишенный тела на погребальном костре, вечно блуждает по свету в образе каракула и никогда не будет допущен в блаженные охотничьи угодья предков, если я не сдержу своих обязательств! — проговорил отчетливо и не торопясь, с некоторой торжественностью, молодой воин.

— Хорошо, — сказал Дик, — встань, Воан-Вах, ты сохранишь свое прежнее имя!

— Благодарю тебя, Тидана! — отвечал юноша и разом вскочил на ноги.

— Теперь скажи мне, есть ли еще другие часовые по дороге отсюда к нашему большому поселку?

— Нет, Тидана!

— Тем лучше! — проговорил траппер и теперь уже смело пошел вперед в сопровождении Птицы-пересмешника. Спустя четверть часа оба они подошли к аванпостам Франс-Стэшена.

— Кто идет? — спросил густой бас Кэрби.

II

— ФРАНЦИЯ И КАНАДА! — ОТВЕЧАЛ ТРАППЕР, знавший пароль.

— А-а… это вы, Дик, — произнес фермер, — вас ожидают с нетерпением. Едва ли эта ночь пройдет благополучно: эти нготаки, как вы знаете, имеют привычку нападать незадолго перед рассветом… А это что еще за птица, кого вы тут с собой привели? — И Кэрби поднял свой фонарь к самому лицу туземца.

— Оставьте его, Кэрби, это мой Тода-Нду, обязанный мне до смерти! — отвечал канадец.

— А, это другой дело, — сказал фермер, — иди себе с Богом, никто тебя не обидит!

— Кто на страже сегодня? — спросил Дик.

— Ле Гуэн и Биган со своими матросами-нагарнуками охраняют блокгауз с трех сторон, а Коллинз с четырьмя приисковыми рабочими — с четвертой!

— А Джильпинг?

— Он здесь с нашими друзьями. Он намеревался провести ночь на прииске, чтобы наблюдать за работами!

— За какими работами?

— Да разве вы не знаете, что он взялся в восемь суток поднять со дна подводное судно капитана Спайерса?!

— Ах, да, да… Смерть бедного Виллиго совершенно отшибла у меня память!

— Мы узнали от наших лазутчиков, что нготаки собираются сегодня ночью напасть на прииск, чтобы похитить обратно своего кобунга, и потому его превосходительство, лорд Воанго, уступил нашим настояниям и остался во Франс-Стэшене.

— Ну, в таком случае сегодня ночью ничего не произойдет; нготаки не в состоянии напасть на наш блокгауз: им потребовались бы пушки, чтобы разбить наши стены! Прикажите всем забраться в дом, Кэрби, так как нет надобности утомлять наших людей охраной эспланады! А завтра во всей округе не останется ни одного вражеского воина!

— Что вы хотите этим сказать?

— То, что наши друзья нагарнуки послали им черный камень проклятия, и нготакам не хватит всех их воинов даже для защиты своих деревень. Не пройдет суток, если не ошибаюсь, как они поспешат предложить мир, так как едва ли соберут пятьсот человек, тогда как нагарнуки уже сейчас выставили две тысячи душ!

— Ну, я не так уверен в этом, Дик, нготаки соединятся с другими племенами!

— А вы забываете, что и мы можем выставить три десятка карабинов в помощь нашим союзникам! Разве вы не знаете, что все племена буша, вместе взятые, не посмеют пойти против наших, вооруженных карабинами и шестизарядными револьверами! Нет, Кэрби, я опасался нападения сегодня ночью, пока нагарнуки не заявили, что становятся на нашу сторону! Кроме того, огнестрельное оружие ночью, в темноте, стоит не больше, чем стрелы. Я опасался, чтобы эти черти не подожгли дома и не наделали нам хлопот, а теперь, раз они пропустили этот случай, нам их нечего бояться!

— Но вы забываете, что они найдут поддержку в вашем исконном враге!

— Вы говорите о «человеке в маске» и его воздушном судне?! — засмеялся старый траппер. — Счастье его, что у меня не было под рукой моего дальнобойного ружья, когда он явился сюда и кружился над головой; впредь я ему от души советую держаться подальше, если он снова вздумает повторить свой полет над Франс-Стэшеном!

— Не таково мнение капитана Спайерса!

— Пусть он говорит о том, что его касается, — грубовато заметил канадец, — я, конечно, не могу обвинять его в смерти моего бедного друга Виллиго, так как он только защищался, и Виллиго был, конечно, неправ, что напал первый, не предупредив меня о своем намерении, на человека, которого мы приняли в своем доме. Но я все-таки никогда не забуду, что если бы его не привело сюда какое-то злосчастие, то мой верный старый товарищ был бы еще жив… Впрочем, не будем лучше говорить об этом; пусть только капитан Спайерс не занимается обороной Франс-Стэшена: это вовсе не его дело!

— Вы сейчас услышите его и всех наших друзей, которые собрались там наверху и ждут вас, и, наверное, измените ваше мнение, не то останетесь один при своем мнении… Нам грозит страшная беда, Дик! Я, конечно, недостаточно сведущ, чтобы понять, в чем дело; но и граф, и Джильпинг, который, при всех своих недостатках, человек ученый, и оба капитана, и их механики — все согласны с мнением Спайерса, а я понял только из их слов, что жизнь всех нас висит на волоске!..