Том 4. Пожиратели огня (с илл.) - Жаколио Луи. Страница 101

Иванович, со своей стороны, обнадеженный своим временным превосходством, которое давало ему обладание «Лебедем», готовился сделать свою последнюю ставку против молодого графа и его союзников, на что те намеривались ответить как можно энергичнее. Таким образом, эта долгая и упорная борьба должна была наконец окончиться полным поражением одной из сторон.

Под вечер состоялись похороны Виллиго и Коанука с соблюдением всех установленных для подобных случаев погребальных обрядов, описанных нами для бедного Менуали. Две тысячи воинов в полном боевом снаряжении присутствовали при погребении великого вождя, и каждый из них подходил, к двойному костру, издавал боевой клич и произносил клятву отмщения. Это было самое крупное и отборное войско, какое когда-либо выставляло туземное племя против другого племени; оно могло выступить даже против коалиции трех других племен — нирбоа, дундарупов и нготаков. Шесть военнопленных были зарезаны перед двойным костром и брошены в огонь, чтобы сопровождать двух нагарнукских воинов в загробных краях, а главное — во время их дальнего пути с земли на луну; вся корпорация кораджи, расположившись цепью вокруг костра, во все время церемонии, не переставая, произносила заклинания, долженствовавшие отгонять от сжигаемых трупов бродячих духов, или каракулов. В то же время женщины племени, рассыпавшись по лесу, пели гимн смерти, издавая время от времени жалобные стоны и вой.

За всю свою долгую жизнь в австралийском буше канадец не видел более страшного и потрясающего зрелища. Он стоял у костра до тех пор, пока труп его друга не сгорел окончательно и не смешался с золой костра. Затем, послав ему последний прощальный привет рукой, траппер поспешно направился к Франс-Стэшену, беспокоясь за своих друзей, которых он оставил накануне в ожидании ежеминутного нападения, так как на восьмидневное перемирие, обещанное «человеком в маске», нельзя было слишком полагаться. Что же касалось бесчестных нготаков, то можно было почти с уверенностью сказать, что они не окажут требуемого всеми племенами буша уважения к назначенному сроку военных действий и начнут свои враждебные действия раньше времени.

Дик шел лесом размеренной, упругой походкой охотников и дикарей, почти не оставляющей после себя следов и совершенно беззвучной, прислушиваясь к малейшему шуму и ожидая уловить по какому-нибудь едва заметному признаку присутствие врага.

Не доходя приблизительно двух миль до большого дома Франс-Стэшена, он счел нужным подвигаться дальше ползком, как это делают туземцы. Затаив дыхание, осторожно раздвигая руками кусты и приостанавливаясь по временам, чтобы прислушаться, он пробирался таким образом с полчаса, как вдруг остановился, с трудом подавив крик. Он увидел невдалеке от себя две человеческих фигуры, наполовину скрытые темнотой ночи и гигантским стволом эвкалиптового дерева, к которому они, по-видимому, прислонились.

Притаившись под нижними ветками другого дерева, канадец не сводил глаз с этих двух фигур, остававшихся совершенно неподвижными.

— Быть может, это только иллюзия, оптический обман, — начал было думать Дик, — подождем! Немыслимо, чтобы два живых существа долгое время могли оставаться столь неподвижными!

Однако четверть часа прошло без всяких перемен. Дик все еще не решался продолжать свой путь: он знал, что любой туземец, если ему это нужно, простоит совершенно неподвижно несколько часов кряду. С другой стороны, не мог же он в самом деле оставаться здесь до утра?! Он решился прибегнуть к хитрости, весьма распространенной среди лесных бродяг и охотников. Он издал крик, который часто во сне издает опоссум, чем всегда выдает ночным охотникам свое присутствие и за что всегда расплачивается жизнью, если поблизости есть охотник.

Дик мастерски подражал крикам различных птиц и животных, и хитрость его удалась. Ни один туземец, даже и на тропе войны, никогда не откажется изловить опоссума, особенно если животное так близко от него.

Едва только раздался крик опоссума из-под куста, как Дик услышал следующие слова одного из ночных стражей:

— Вот прекрасный обед на завтра подзывает нас к себе из-под кустов, пусть же Птица-пересмешник хорошенько раскроет свои глаза, чтобы нас не застигли врасплох, пока я изловлю опоссума!

Тот, к кому были обращены эти слова, что-то пробормотал в ответ, и его товарищ, отделившись от ствола, стал осторожно подкрадываться к тому кусту, где он слышал крик. Но Дик воспользовался временем переговоров, чтобы отойти назад, продолжая время от времени издавать тот же крик, чтобы заманить молодого нготака, так как оба туземца, стоявшие под деревом, были воинами этого племени. Отведя его достаточно далеко от оставшегося на страже товарища, Дик издал еще один крик, а затем, быстро поднявшись на ноги, спрятался за стволом пандана, держа наготове свой широкий охотничий нож.

— Я не думал, что он так далеко, — прошептал нготак, быстро подавшись вперед в направлении последнего крика опоссума. В этот момент он поравнялся с деревом, за которым стоял канадец; нготак не успел даже заметить его, как тот одной рукой схватил его за волосы, а другой вонзил ему в горло свой широкий нож по самую рукоятку, так что бедняга не успел даже вскрикнуть.

Звук падения его тела привлек было внимание его товарища, но тот подумал, что это охотник набросился на свою добычу, чтобы не дать ей уйти из рук, и потому спросил охотника, удалось ли ему изловить зверя.

— Ноа! (молчи)! — ответил также шепотом канадец. — Птица-пересмешник навлечет на нас внимание «поппа» (белого)!.. Не беспокойся, зверь у меня в руках!

Старый траппер говорил на наречии нготаков так же превосходно, как и на языке нагарнуков, да и из-за шепота различить его голос не было никакой возможности. Теперь ему оставалось только избавиться от второго врага; но вдруг он изменил свое намерение и, вложив нож в ножны, проворно стал разворачивать плетеную ременную веревку, с которой никогда не расставался. Подкравшись ко второму нготаку, ничего не подозревавшему, и рассчитывая на свою необычайную силу, он обхватил его вокруг пояса и разом повалил на землю со словами:

— Только крикни или шевельнись, и ты умрешь. Если ты дорожишь жизнью, отвечай мне, но не пытайся обмануть меня… Тебя зовут Воан-Вах — Птица-пересмешник?

— Да, Тидана!

— Что ты здесь делал с товарищем?

— Великий вождь поставил нас здесь, чтобы сторожить дорогу от нагарнукских деревень к поселению белых!

— Чтобы подстеречь Тидану во время его возвращения с похорон и убить его вашими бумерангами прежде, чем он успеет защититься, не так ли?

— Да, Тидана!

— А в это время воины вашего племени, пользуясь последними часами ночи перед рассветом, когда сон всего крепче, должны напасть на поселок белых? Да?

— Нет, Тидана, не таково было их намерение!

— Берегись, если ты говоришь неправду!

— Воан-Вах говорит правду; воины должны напасть не на поселок, а на прииск!

— Почему?

— Потому что наш кобунг ночует в большом сарае на прииске, а мы хотим вернуть его себе!

— Пусть Птица-пересмешник скажет мне, есть ли еще другие воины по дороге к поселку белых!

— Нет, нет!

— Скажи, последуешь ли ты за мной, не подавая голоса, не призывая на помощь и не пытаясь сбежать, если я пощажу твою жизнь?

— Ты можешь делать со мной, что хочешь: я твой пленник, Тидана, и судьба моя в твоих руках!

— Сколько тебе лет?

— Двадцать два времени цвета! — ответил Воан-Вах.

Австралийцы считают года по времени цветения деревьев и кустов, когда весь лес превращается в сплошной шатер цветов. Вто время, соответствующее нашему маю и июню, у них наступает в сентябре и ноябре.

Внезапная мысль зародилась в мозгу канадца при взгляде на юного воина. До сих пор он никогда не думал обзаводиться слугой из туземцев, да ему и не было в этом надобности, пока были живы Виллиго и его верный Коанук. Но теперь он почувствовал себя осиротелым. Общество европейцев не могло заменить ему туземцев, с которыми он так сроднился; его вкусы, привычки, наклонности и самый образ жизни — все это было больше сродни вольным сынам лесов. Он приобщился ко многим их предрассудкам и взглядам; ему были дороги многие их обычаи и предания; у него, наконец, была потребность говорить на их языке. Он не только по имени, но и на деле стал членом великой семьи нагарнуков, братом Виллиго, сыном его отца. Кроме того, он теперь чувствовал потребность постоянно иметь кого-нибудь при себе, кто бы был ему всецело предан и на кого бы он мог во всякое время рассчитывать. Так ему пришло в голову привязать к себе этого молодого нготака, Птицу-пересмешника.