Пограничный легион (сборник) - Грэй Зейн. Страница 39

Все мышцы у Джоун болели, она смертельно устала и совсем не обращала внимания на то, что делается у костра. Джим целый день был неподалеку от нее, и это поддерживало в ней силы. Но теперь усталость взяла свое, и не успело еще стемнеть, как она легла спать.

— Спокойной ночи, Дэнди Дейл, — бодро, даже с некоторым пафосом, пожелал ей Келлз. — Завтра — Олдер-Крик!.. Тогда будет не до сна!

Иногда ей казалось, что Келлз раскаивается в том, что вовлек ее в эту затею. И всякий раз вместе с этой приходила и другая, забавная мысль, что мужской костюм и маска превращали ее в подружку бандита и что ей никак не удастся избежать полной превратностей лихой жизни золотоискателей. Однако на самом деле Келлз прекрасно видел, какая непреодолимая пропасть их разделяет, но горькая его любовь вынуждала его лгать самому себе и ненавидеть себя за эту ложь.

В середине следующего дня усталые путники выехали из каменных россыпей и кустарника на широкую пыльную дорогу, проложенную, похоже, совсем недавно — валявшиеся по краям ее деревца на месте сруба еще не успели посереть. Однако одного взгляда было довольно, чтобы понять, что прошли этой дорогой уже многие толпы.

Позади, на другой стороне долины виднелся крытый брезентом фургон, а впереди брели по дороге несколько мулов с тюками. Келлз подозвал Вуда, Смита, Пирса и Клива, и теперь они ехали плотной группой, гоня перед собой вьючных лошадей. Келлз снова разволновался; Пирс зорко, словно хищная птица, смотрел по сторонам; Смит казался гончей на следу; Клив живо интересовался окружающим; и только Бейт Вуд никак не прореагировал на то, что они, наконец, были почти у цели.

По обеим сторонам дороги валялись обломки телег, колеса, обрывки сбруи, ящики, дохлые мулы и ослики; на кустах болтались занесенные туда ветром клочья брезента. Можно было подумать, что тут прошла целая армия. Вскоре дорога пересекла широкую, мелкую речку с замутненной водой и свернула вдоль берега. Смит сказал, что это и есть Олдер- Крик, и спросил Келлза, знает ли он, отчего вода такая мутная. В ответ бандит только сверкнул глазами. Джоун тоже охватило волнение, она тоже поняла, что выше по течению старатели моют золото.

Мили через две дорога привела бандитов к широкому ущелью, поросшему елями, за которыми не просматривались ни его склоны, ни дно, и только проехав еще несколько миль, они оказались на огромном открытом пространстве, которое Джоун приняла было за след страшного лесного пожара. Однако опустошение это было делом рук человеческих. Насколько хватал глаз, повсюду валялись спиленные стволы — верный признак, что вот-вот появятся и постройки. Но жилья не было еще целую милю. Бандиты выехали из лесистой части ущелья, и глазам их открылся неровный голый склон, по которому там и сям были разбросаны островки ольшаника. Дальше ущелье сворачивало под прямым углом вправо, и огромный серый склон скрывал от глаз все, что лежало впереди. Но не успели они его объехать, как кавалькаду остановил громкий возглас Келлза. Джоун увидела, что они находятся высоко на склоне горы, а под ними раскинулся лагерь золотоискателей. Картина была живая, но неприглядная. Келлзу, возможно, она показалась даже красивой, а вот Джоун отметила про себя, что ничего безобразнее — кроме разве той вырубки в лесу — она еще не видывала. Повсюду, насколько хватал глаз, были разбросаны шалаши, землянки, палатки, грубые бревенчатые хижины; и чем дальше переводила взгляд Джоун, тем все более множились и увеличивались в размерах эти неуклюжие постройки, пока черно-белый беспорядочный массив поселка не перегородил все узкое ущелье.

— Ну, как, хозяин, как тебе нравится прииск? — спросил Джесс Смит.

Келлз с силой втянул в грудь воздух.

— Почище сорок девятого. Такого я еще не видал.

— Вот так было и в Сакраменто, — добавил Бейт Вуд.

Пирс и Клив тоже, не отрываясь, смотрели вниз. В обоих кипели чувства, но каждый думал о своем.

— Что дальше, Джесс? — обратился к Смиту Келлз, тут же снова возвращаясь к делу.

— Я приглядел место с той стороны поселка. Там нам будет удобнее, — ответил тот.

— Поедем по дороге?

— Ну да, а как же еще? — ухмыльнулся Смит.

Келлз в сомнении погладил бороду, верно, раздумывал, можно ли его такого узнать.

— Не бойся, никто тебя здесь не узнает, с бородой ты вроде как другой человек.

Это решило дело. Келлз надвинул сомбреро пониже, почти закрыв лицо. Потом, вспомнив о Джоун, сделал ей знак снять маску.

— Да полно, Келлз, тут хоть целая армия пройди, никто и не взглянет, — заметил Смит. — Здесь каждый занят своим делом. И баб тут всяких хватает. Иные и вуали напялили, а это что твоя маска.

Все же Келлз велел Джоун маску снять, сомбреро надвинуть пониже и ехать в середине отряда. И они снова пустились в путь, вскоре нагнав мелькавший впереди караван.

Все вокруг казалось Джоун необычным. Склон больше всего походил на огромный муравейник, кишащий ордами суетливых муравьев. Вблизи муравьи превращались в людей, лихорадочно роющих золото. Тех, что возились у самой дороги, можно было хорошо разглядеть — огрубевшие, оборванные бородачи и безусые мальчишки, еще не знающие бритвы. Дальше и выше по склону, по ручейкам и оврагам, копошилось столько рудокопов, что, казалось, их кирки и лопаты едва не задевают друг друга. Ложе ручья тоже кишело толпами: молча, сосредоточенно, в каком-то неистовстве люди наклонялись, набирали в лотки воду, промывали и перетряхивали землю, исступленно высматривая в ней крупицы золота. Разогнуться, посмотреть вокруг у них просто не было времени. Оборванные, грязные, с засученными рукавами, низко согнувшись, стояли они по колено в воде и все мыли, мыли золото. Отряд Келлза довольно долго трусил среди этих разработок, и повсюду — на скальных террасах, песчаных наносах, по серым склонам — зияли ямы, а в них мелькали кирки и лопаты. Ямы были глубокие и мелкие, длинные траншеи и совсем небольшие выемки. И если каждый, кто в них рылся, находил золото, значит, золото, и в самом деле было повсюду. Скоро Джоун и без объяснений Келлза поняла, что рудокопы действительно непрестанно его находят. Как они были напряжены, как молчаливы! Но в их напряженности не было ничего от размеренных движений машины, людей гнал и гнал их лихорадочно горящий дух. Раньше Джоун знала лишь старателей, которые рыли землю и время от времени находили крупицу-другую, но такого, когда рудокоп заранее знает, что каждый удар кирки, каждый взмах лопаты обязательно принесет ему малую толику, — такого она еще не видывала. И от этого все здесь казалось другим.

Пока кавалькада проехала по ущелью последние две мили, Джоун насчитала более тысячи рудокопов, но при этом ей не видно было ни золотоносных жил, пересекающих склон, ни того, что делалось по другую сторону лагеря.

А сам лагерь был вовсе не лагерем, а парусинным поселком, городом бревенчатых берлог, разнообразных длинных, беспорядочно разбросанных строений, которые кто-то в безумной спешке свалил в одну кучу. Широкая дорога проходила как раз посередине городка и казалась живой красочной рекой. Джоун ехала между двумя рядами лошадей, осликов, быков, мулов, вьюков, всякой поклажи, фургонов и ярких повозок, похожих на цыганский обоз. Улица напоминала пчелиный рой на вылете, а шумом могла сравниться разве что с бедламом. Вместо тротуаров по сторонам ее были проложены плохо отесанные деревянные мостки, глухо грохотавшие под тяжелыми сапогами мужчин. Одни палатки стояли прямо на земле, другие на деревянном полу, третьи на бревенчатых настилах. Дальше начинались ряды хижин — склады, лавки салуны, а за ними виднелось большое плоское квадратное сооружение, увенчанное сверкающей грубыми золотыми буквами вывеской «Последний самородок». Из него доносился визг скрипок, шарканье ног, хриплый смех. Тут же Джоун увидела каких-то непотребного вида женщин и содрогнулась. Потом им встретились и другие представительницы ее пола — они торопливо проходили по улице с узлами или ведрами, согнувшиеся, изможденные, и сердце Джоун сжалось от боли. Заметила Джоун и праздношатающихся индейцев, и кучки бездельничающих бородатых мужчин, очень схожих с бандитами Келлза, и завсегдатаев игорных домов, в длинных черных сюртуках, и охотников в бахромчатых куртках из шкур, и смуглых мексиканцев в высоких, остроконечных сомбреро. Однако больше всего в этом кипучем людском потоке было тощих и крепких рудокопов всех возрастов. На них были клетчатые рубахи, высокие сапоги, а за поясом обязательно торчал револьвер. Их загорелые сосредоточенные и хмурые лица то и дело мелькали в пестрой толпе. То были рабочие пчелы этого огромного улья. Все остальные — трутни, паразиты.