Крест командора - Кердан Александр Борисович. Страница 44

Чувство Дементьева вспыхнуло внезапно и не поддавалось доводам разума, твердящего, что не ко времени оно, что не может она, во имя будущего ребенка, отказаться от Григория Григорьевича, что нет будущего у неё с этим молодым офицером, ибо разделяет их пропасть: она ссыльная, да ещё тяжела… Катя понимала, что греховны её помыслы, что жизнь на земле для счастья человеческого вовсе не приспособлена, что не имеет она права даже думать о нём, вспоминать его глаза, лицо… Но что поделать, если даже при взгляде на образа – видит его…

За спиной раздалось негромкое покашливание. Катя так была поглощена своими переживаниями, что не услышала вошедшего. Не вставая с колен, она обернулась и встретилась взглядом с человеком, о недопустимости встречи с которым только что молила Провидение.

Она махнула рукой, будто прогоняя видение, и покачнулась.

Дементьев бросился к ней, помог подняться:

– Вы испугали меня, Екатерина Ивановна. Нельзя так волноваться в вашем положении…

– Скорее уходите! Вам нельзя здесь быть! – испугалась, в свою очередь, она. – Муж сейчас вернется…

– Нельзя так волноваться, – повторил Дементьев. – Я ведь к вам…

– Что случилось?

Он заговорил сбивчиво и бессвязно, торопясь рассказать всё и боясь, что она не станет его слушать… Говорил, что мечтал снова встретиться с ней, что был отправлен на строительство лесопильни, что полюбил её еще тогда, когда увидел впервые, и теперь ещё сильнее любит её…

Глаза его горели. Он попытался взять её за руку. Катя отстранилась и сказала совсем не то, что хотела:

– Я не могу любить вас, сударь. Я замужем…

– Он не муж вам, я знаю.

– Это не важно. Дело не в нём, а во мне, – она старалась говорить как можно спокойнее. – Нам не надобно боле встречаться…

Он видел, что слова даются ей с трудом:

– Вы не любите меня?

– Прошу, оставьте…

Ей было больно смотреть, как судорожно искривилось его лицо – вот-вот заплачет, словно ребенок. Она испугалась, что тогда не сможет остаться строгой, и снова попросила:

– Ступайте же! Это невыносимо…

Он склонил голову и, резко повернувшись, вышел из горницы.

В сенях Дементьев лоб в лоб столкнулся со Скорняковым-Писаревым.

От неожиданности Дементьев отпрянул назад, щёки его запунцовели. С бывшим начальником Морской академии он не встречался с давней, ученической поры. Но сразу узнал его, чего нельзя было сказать о Скорнякове-Писареве.

Он бесцеремонно оглядел Дементьева:

– Кто вы? Что вам угодно, сударь?

Дементьев произнес, запинаясь:

– Флотский мастер Дементьев. С поручением от господина капитан-командора к вашей милости. Их высокородие господин Беринг крайне плох. Просят вас к себе явиться незамедлительно…

Скорняков-Писарев снова смерил его пытливым взглядом и пробурчал:

– Ein mal ist kein mal…

– Что, простите? – растерялся Дементьев.

Он не сразу смог перевести слова Скорнякова-Писарева. И только выйдя на улицу, вспомнил поговорку немца Циркуля: «Айн маль – ист кайн маль. Один раз – не раз. То есть один раз не считается…» Но о чём это сказано, Дементьев так и не понял.

Капитан-командор почувствовал себя дурно в первый день октября. Вдруг пропал аппетит, на отсутствие коего он доселе не жаловался. Ближе к полудню стал бить озноб. Слуга Яган Мальцан уложил его в постель, укрыл несколькими одеялами. Ничего не помогало. Озноб вскоре сменился жаром. Беринг метался в бреду, сбрасывая одеяла.

Перепуганный Мальцан запоздало спохватился и послал второго служителя Ивана Кукушкина за лейтенантом Вакселем, исполнявшим обязанности офицера для поручений, и за эскулапом.

Матис Бедье и Ваксель пришли почти одновременно. Подлекарь, человек неопределенной национальности, выдававший себя за француза, считался в Охотске главным медиком. Он вымыл руки в тазу с горячей водой, согретой по его приказанию, тщательно вытер их полотенцем. Оглядел больного, прослушал пульс, промакнул пот на лбу Беринга, понюхал платок и констатировал:

– Delirium tremens… [59]

– Что сие значит? – озабоченно спросил Ваксель.

Бедье с важным видом пояснил:

– Мокрота, проникшая в мозг господина капитан-командора и вызвавшая его лихорадочное воспаление, есть итог великих страхов и испытаний, а такоже чрезмерных трудов, превосходящих возможности духа и тела…

– Что же делать, сударь?

– О, господин лейтенант, не надо так громко говорить. Это вредно больному и не способствует здравому смыслу.

Ваксель смутился:

– Есть ли надежда, господин Бедье? – перейдя на шёпот, спросил он.

Бедье поднял вверх указательный палец и заявил, переполняясь собственной значимостью:

– Мы, господин лейтенант, слава Создателю, живём не в пещере. Современная медицина знает, как лечить сию заразительную болезнь.

При слове «заразительная» Ваксель поежился, но тут же умоляюще сложил ладони:

– Так что же вы медлите, сударь?

– Искусство врачевания не требует быстроты. Быстрота нужен токмо при понос и ловля блёха. Как говорят, семь раз отмерь…

– Один отрежь, – подсказал лекарский ученик Архип Коновалов, всё это время вертевшийся рядом и преданно глядящий в рот главному эскулапу.

Бедье неодобрительно зыркнул на него и приступил к процедурам.

Сначала сделал кровопускание, потом дал каламель – лекарство с применением ртути, способное вызвать отток желчи.

У Беринга началась рвота, лицо его посинело. Но Бедье спокойно, будто так и должно было быть, наблюдал за тем, как выворачивало командора.

Ваксель сидел в сторонке, не смея ни о чем больше спрашивать ученого медика.

После очищения желудка больной неожиданно успокоился и уснул.

Бедье посчитал свой долг исполненным, наказал слуге давать капитан-командору, когда он проснётся, побольше питья, откланялся и ушёл.

Беринг относительно спокойно проспал несколько часов, а проснувшись, слабым голосом попросил воды.

Напившись, подозвал Вакселя:

– Свен, мне кажется, мой фрегат подходит к вечной стоянке, – заметив протестующий жест, прикрыл глаза, словно прося не перебивать его:

– Пригласите сюда господ Шпанберга, Чирикова и начальника порта. Я хочу говорить с ними…

Через час старшие офицеры собрались у постели больного.

Он лежал на высоких подушках бледный, осунувшийся. Парика на нём не было, и поэтому особенно бросалась в глаза седина, запорошившая его коротко стриженные, некогда смоляные волосы.

Беринг оглядел всех сосредоточенным взглядом смертельно-больного человека. От этого бездонного взгляда, направленного прямо в душу, всем собравшимся стало неуютно.

– Господа, я пригласил вас затем, что не чувствую более сил выполнять руководство экспедицией, возложенное на меня нашей августейшей повелительницей, – медленно проговорил капитан-командор. – Я чувствую, что дни мои сочтены. Прошу выслушать меня, как если бы сие была моя последняя воля…

В горнице, где лежал Беринг, стало слышно тревожное гудение осенней мухи под потолком.

Капитан-командор обратился к Вакселю:

– Свен, прошу, пошлите за Анной Матвеевной…

Он сказал это так, как будто супруга находилась не за тысячу верст, в Якутске, а на соседней улице. Ваксель растерянно оглядел присутствующих:

– Кого прикажете послать, ваше высокородие?

– Всё равно. Хоть лейтенанта Плаутина… Он, кажется, рвался съездить в Якутск… И не медлите, прошу вас…

– Будет исполнено, – Ваксель поднялся и вышел, осторожно ступая по скрипучим половицам. В его лице читалась не только исполнительность преданного служаки, но и то, как тяжко видеть ему немощь капитан-командора.

Оставшиеся терпеливо ждали дальнейших распоряжений.

Беринг заговорил неожиданно горячо:

– Тяжко мне оставлять вас, господа. Не имею уверенности, судари мои, простите сию резкость, что, когда Господь приберёт меня, не перегрызётесь вы, как собаки…

– Как говаривал шут Петра Алексеевича старик Балакирев: «В России хлеба сеять не надоть, мы друг друга едим и этим сыты»… – мрачно отозвался Скорняков-Писарев.