Серебряный леопард - Мейсон Ф. Ван Вик. Страница 17

Сарацинские конюхи поведали Герту, что жеребенок, которому предстоит стать боевым конем рыцаря, должен появиться на свет в стенах человеческого жилья. Арабы традиционно считают, что рожденный в этих условиях жеребенок сразу привыкает к людям, не боится их и его легче приручать.

Молодому англо-саксонцу было поучительно наблюдать, как дрессировали диких молодых жеребцов, добиваясь, чтобы они не обращали внимания на кобыл. Многие добрые рыцари, рассказывал поседевший старший конюх графа Тюржи, жизнью заплатили за любовные влечения своих коней в опасные моменты сражения.

После того как кони оказывались обузданными и оседланными, их начинали учить, как вести себя в сражениях: стоя на задних ногах, передними сбивать пеших солдат и более низких всадников, а потом растаптывать поверженных врагов и рвать их зубами.

Некоторое затишье наступило в семье де Берне после того, как граф Тюржи объявил гарнизону, собравшемуся во внутреннем дворе, что отряд Сан-Северино поведет в Святую Землю сэр Хью. Он поддержит кроваво-красное знамя герцога Боэмунда. Услышав такое решение, молодой Робер вновь пришел в ярость и поклялся искалечить своего брата на турнире так, что тот не сможет скакать верхом. На это Хью просто рассмеялся и продолжал оказывать внимание леди Розамунде де Монтгомери.

Красивая и сдержанная молодая леди не подавала никакого повода судить, приветствует ли она поползновения наследника Сан-Северино, и, чтобы подразнить его, девушка льстила сэру Тустэну, проявляя интерес к его рассказам о кампаниях, в которых он сражался на краю света.

Много лет назад сэр Тустэн поступил в качестве искавшего приключений рыцаря на службу к знаменитому Русселю де Байолю. Руссель де Байоль – норманнский авантюрист, наглый и алчный, как и Робер Гюискар. Лет сорок назад он был настолько могуществен, что возвел на престол, а затем и низверг византийского императора. Завоевал для себя огромные владения. Позднее, однако, по рассказам одноглазого рыцаря, счастье изменило де Байолю. Долгое время он был в заточении и умер в муках: его отравили вежливо улыбавшиеся гости, уверявшие, что бежали от жестокости нового басилевса [10], взошедшего на трон в Константинополе.

К рассказам ветерана о героических делах и опасностях Розамунда прислушивалась с неподдельным интересом и вниманием, повергая Хью в неистовую ревность.

Примерно так же вела себя и леди Аликс. Она почти не сдерживала своих девичьих чувств. С того самого момента, когда медноволосый англо-норманн впервые ей улыбнулся, стройная дочь графа Тюржи стала задерживать дыхание, опускать свои большие голубые глаза и краснеть при каждом его появлении. Она старалась при любой возможности подойти к нему поближе, демонстрируя явный интерес к его прошлым подвигам и планам на будущее.

Что касается сэра Эдмунда, то вначале его просто забавляло откровенное внимание со стороны этой красавицы. Постепенно ее настойчивый к нему интерес захватил молодого графа. Тем более что эта милая девушка пела как ангел Божий. Аликс вдохновила его на сочинение оды в ее честь, которой она горячо аплодировала, хотя пел Эдмунд еще хуже, чем бедняга Ален.

Однако именно Розамунда правильно оценила этот скоропалительный роман. Сколько бы сэр Хью и его брат ни вздыхали по ней, сколько бы ни наскакивали друг на друга, как молодые петухи, она понимала, что роман этот ничем не закончится. Невозможно, чтобы граф Тюржи позволил любому из своих сыновей или дочери вступить в неравный брак с оставшимися без крова и средств чужестранцами.

И когда однажды вечером Розамунда с братом поднялись на вершину башни, она обратилась к нему с предостережением.

– Хотела бы сказать одно слово мудрому и любимому брату, – начала девушка. – Не уделяй слишком много внимания Аликс. Это ни к чему не приведет.

– Почему? – резко спросил он. – Девица обожает меня, и, думаю, я тоже начинаю влюбляться.

– В этом я, увы, не сомневаюсь, – со вздохом сказала Розамунда, – но жениться на ней тебе все равно не разрешат.

Бывший граф замедлил шаг и обернулся к сестре.

– Если я захочу жениться, Аликс де Берне непременно окажется на моем брачном ложе, – сумрачно пообещал он. – Невзирая на графа Тюржи с его нищенски одетыми сподвижниками! Этим голодным итальянским головорезам следовало бы посмотреть на богатые поля, рыболовные хозяйства и высокие леса Арендела.

– Они ничего о них не знают, и это их нисколько не заботит, – напомнила ему Розамунда. – Нет, старый де Берне не допустит никаких бракосочетаний ни с тобой, ни со мной. Какие земли мы могли бы добавить к его владениям? Никаких. Поэтому гораздо полезнее для нас обратить внимание на то, как добыть оружие, кольчуги и коней для тебя и для Герта Ордуэя.

Ежедневные ратные учения проводились обычно во дворе замка Сан-Северино или на ровном лугу за его стенами, где лошади могли скакать во весь опор. При любой возможности Эдмунд принимал в них участие на лошади, заимствованной у сэра Хью, и с оружием, которое ему одалживал граф Тюржи.

Постепенно необычайная сила англо-норманна и его выносливость стали обращать на себя внимание. И даже вызывать зависть. Многие ли из этой итало-норманнской знати могли поднять с земли жеребенка-стригунка и держать его в воздухе так долго, как захочется? Многим ли удавалось с такой точностью и так далеко метать легкий боевой топор? Этот медноволосый юноша мог часами работать самыми тяжелыми мечами и булавами, а после этого еще" взобраться на высокую стену с тяжелым щитом за плечами.

После того как другие знатные лица замка отправлялись в свои помещения, Эдмунд и его оруженосец предавались во дворе другим физическим упражнениям. Они бросали и ловили тяжелые камни, пока их мышцы не начинали потрескивать, а воздух они уже вдыхали жадными глотками.

Сэр Эдмунд, однако, остерегался участвовать в прямом противоборстве с мускулистыми сыновьями графа Тюржи. В душе он был убежден, что в любое время может победить мощного молодого сэра Робера, на которого Розамунда начинала взирать со все возрастающим интересом. Но одержать верх над сэром Хью, ставшим вдвойне опасным из-за своей безнадежной страсти к Розамунде, могло оказаться делом очень трудным. Он был опытным бойцом, участвовал в сражениях не только в Сицилии, но и на севере Италии.

Наконец наступил день, когда часовой, проводивший дни и ночи на верху сторожевой башни Сан-Северино, оповестил, что к югу по долине Виа-Салерно движется многочисленная кавалькада. Незамедлительно загремели трубы, и гарнизон бросился собирать оружие и доспехи.

У наблюдателей на укреплениях графа Тюржи буквально дух захватило, когда они насчитали не менее пятнадцати вооруженных до зубов рыцарей и вдвое большее число эсквайров. Все они следовали за оранжевым с черным знаменем барона Дрого. За ними в облаке белесой пыли скакало не менее шестидесяти верховых сержантов и ратников, а также длинная Цепочка запасных коней.

Подобно звездам на спокойной поверхности пруда отсвечивали вдоль узкой дороги, расширявшейся к надвратной башне, наконечники копий и переливались на солнце пестрые флаги.

Теперь всем на крепостном валу уже было ясно, что слуги барона Дрого гонят вьючных животных к лугу, расположенному под стенами замка. Там, несомненно, будет разбит лагерь Дикого Вепря из Четраро. После того как трубачи на башне над воротами протрубили несколько раз, двести воинов Сан-Северино в доспехах и с оружием в руках выстроились во дворе замка. Их ряды, заметил сэр Эдмунд, были не столь уж впечатляющими. Уж очень замызганными выглядели эти итало-норманны и их соседи из Ломбардии.

Сэр Хью и его брат, причем на первом красовался алый крест, выехали за ворота, чтобы приветствовать высокопоставленного гостя. Когда до надвратной башни оставалось примерно с четверть мили, барон Дрого вонзил шпоры в бока своего прекрасного серого коня и поскакал к замку. Личный рог графа Тюржи в этот момент оглушительно заревел. С любезной улыбкой на лице Хью двинулся навстречу Дрого, чтобы предложить соседу руку со снятой в знак приветствия перчаткой.