Обитатель лесов (Лесной бродяга) (др. перевод) - Ферри Габриэль. Страница 39

Мрачное небо, лишь кое-где освещенное красноватым отблеском костра, расстилалось над равниной скорби. Оба апаха хранили свое обыкновенное невозмутимое спокойствие, как будто они были совершенно чужды всему, что происходило вокруг них. Какое-то время Черная Птица и Антилопа сидели молча; наконец последний заговорил.

— Что слышит теперь Черная Птица? — обратился он к своему предводителю с вопросом.

— Два голоса, — отвечал тот, — голос лихорадки, сжигающей мозги моих костей и напоминающей, что следует прибегнуть к помощи врача моего народа. Еще он слышит трех воинов севера, спасающихся бегством, и голос друга, который говорит раненому предводителю своему: «Друг отомстит за тебя!»

— Хорошо, — спокойно отвечал Антилопа, — завтра с тридцатью нашими лучшими воинами я стану преследовать и этих белых.

Глава XX

Обратим теперь взоры к столь чудесно спасшимся трем охотникам, пустившимся в Золотоносную долину. Для этого мы должны опять вернуться к утру этого дня, имевшего столь грустный исход для экспедиции дона Эстевана.

Окрестность еще была погружена в темноту, начинавшую мало-помалу уступать место дневному свету. Густые тени от глубоких расселин ложились на отроги гор, у подножия которых резко выдавался одинокий утес. Позади утеса в бесконечную бездну низвергался шумный водопад, а по эту сторону скалы, имевшей форму тупого конуса, лежала неровная цепочка малорослых ив и хлопковых деревьев, указывающих на близость проточной воды.

Далее расстилалась необозримая равнина с дельтой, образуемой вилообразным разветвлением Рио-Гила, которая сквозь череду Туманных гор пролагала себе путь с востока на запад до самой вершины этого треугольника, открывающегося путникам во всем своем мрачном величии.

Дельта раскинулась на протяжении часа пути, но зато между обоими ее рукавами, образуемыми двойным разветвленным течением реки Гила, расстояние было почти втрое больше.

Стало заметно светлее: на зубцах гор заиграли синеватые отблески утра, и живописные вершины стали заметнее выступать из мрачной темноты. Мало-помалу стало виднее. На поверхности одиноко стоявшего утеса две пихты, свесившие свои черные корни в пропасть, простирали во все стороны гигантские ветви.

У подножия этих деревьев покоился остов лошади, на побелевших останках скелета еще сохранились грубые украшения, составлявшие ее принадлежность. Куски седла покрывали еще прозрачные бока ее, лишенные мяса.

Вскоре дневное солнце осветило и другие, более неприятные символы: на столбах, расставленных на определенном расстоянии, развевались волосы человеческих скальпов. Эти отвратительные трофеи указывали местонахождение могилы дикого воина. На вершине этой естественной пирамиды зарыт был прах одного из самых знаменитых индейских предводителей, прославившегося своими геройскими подвигами.

Из своей могилы индейский вождь как бы господствовал над равниной, которая прежде часто оглашалась его воинскими кликами и по которой он прежде носился на том самом боевом коне, остов которого, наконец, побелел от ночной росы и палящего жара. Хищные птицы с карканьем носились над немой могилой, будто стараясь своим криком пробудить его, кто заснул вечным сном и чья хладная рука уже не была в состоянии доставлять для них кровавых пиршеств.

Вскоре горизонт, противоположный Туманным горам, осветился бледным светом; стали подниматься розовые облака. День наступил окончательно, и лишь слабая пелена тумана покрывала дальние вершины холмов.

Мало-помалу туман вовсе рассеялся от утреннего ветра, и глазам постороннего наблюдателя открылись целые горы жертвенных приношений, разбросанных у входа в глубокие горные ущелья, около которых шумели водопады.

Над могилой индейского вождя стояло целое облако мелких брызг от соседнего водопада, у подножия пирамиды, на которой находилась могила, виднелась узкая долина, которая и была вожделенной целью экспедиции мексиканцев.

С первого взгляда глаз путника задерживался только на мрачных и величественных картинах окрестности: гора с ее соснами и пихтами, на вершине которой виднелся побледневший остов, отвратительные трофеи из человеческих волос, водопад и озеро, едва сквозившие из-за прикрывавших его водяных растений; но опытный гамбузино мог бы скоро открыть здесь что-то другое, более любопытное.

Ничто не обличало присутствия людей в этой пустынной местности, как вдруг три человека, скрытые до того неровностями ландшафта, показались близ самой долины.

Все трое по временам бросали вокруг себя удивленные и опасливые взгляды.

— Если где и может таиться страх, — заметил Хозе, останавливая своих товарищей и указывая им на горы, покрытые облаками тумана, — то, конечно, здесь, в этих диких ущельях.

— Если справедливо, что золото служит причиной большей части преступлений на этом свете, — возразил Розбуа, — то можно почти поверить, что злой дух избрал себе для пребывания эту долину, скрывающую, по твоим рассказам, Фабиан, несметные богатства.

— Ты прав, — отвечал побледневший Фабиан и взволнованным голосом продолжил: — Может быть, на этом самом месте, где мы теперь стоим, пал от изменнической руки спутника несчастный Марко Арелланос. Если бы эти окрестности могли говорить, я, наверное, узнал бы имя того, кого поклялся преследовать; но ветер и дождь стерли с поверхности земли следы убийцы и его жертвы, а голос пустыни нем.

— Потерпи, Фабиан! На все есть время! — возразил старик. — Я на моем веку не видал еще, чтобы хоть какое-нибудь преступление осталось ненаказанным. Часто находятся такие следы, о которых думаешь, что они уже давно уничтожены, и вдруг иногда пустыня подает голос обличения виновного. Если преступник еще жив, то чувство корысти, вероятно, приведет его опять к этому месту, и нам, может быть, не придется долго ждать его возвращения, если он находится в лагере дона Эстевана. Но теперь тебе следует решить, Фабиан, должны ли мы дожидаться наших врагов здесь, или, наполнив карманы золотом, пуститься в обратный путь?

При этих словах бедный старик не мог удержаться от вздоха.

— Не знаю, на что мне решиться, — отвечал Фабиан, — я пришел сюда почти против моей воли. Я чувствую, что какая-то невидимая рука влечет меня, как в тот вечер, когда я, не давая себе отчета в своих действиях, пришел к вам и сел у вашего огня. Зачем подвергал я мою жизнь опасности, чтобы завладеть этим золотом, когда даже не знаю, что мне делать с этим мертвым металлом? Я не могу дать себе в этом никакого ответа и знаю только, что какое-то горькое чувство гложет мое сердце.

— Человек действительно служит только орудием в руках провидения, — отвечал Розбуа, — но печаль, овладевшая тобою, вполне объясняется при виде этой местности, и…

В эту минуту какой-то хриплый крик, вроде человеческого вопля, смешавшегося с шумом водопада, прервал рассуждения канадца.

Крик этот, казалось, шел из индейской могилы.

Охотники с удивлением подняли глаза к вершине пирамиды, но не видно было ни единого живого существа. Солнце играло между ребрами лошадиного скелета, а ветер продолжал развевать человеческие волосы, висевшие на столбах.

Мрачная торжественность местности, где находились охотники, кровавые воспоминания, вызванные ею в уме Фабиана, наконец, суеверные мысли, пробудившиеся при этом в душе Хозе, все это в связи со страшным криком наполнило их души чувством, близким к страху.

В звуке слышанного ими голоса заключалось что-то до того необъяснимое, что они сначала решили, не было ли с их стороны какого обмана чувств.

— Это действительно человеческий голос, — шепотом спросил Розбуа своих спутников, — или это одно из тех странных эхо, которые в прошедшую ночь раздавались в этих горах?

— Если это эхо человеческого голоса, — возразил Фабиан, — то удивительно, откуда он может исходить, ибо крик слышался над нашими головами. Мне кажется, что крик донесся с вершины пирамиды, а между тем там нет никого.

— Дай Бог, — заметил Хозе, крестясь, — чтобы нам довелось иметь дело в этих горах с людьми, а не с духами умерших. Будьте столь добры, дон Фабиан, объясните мне, пожалуйста, далеко ли нам еще до настоящего родника?