Державы верные сыны - Бутенко Владимир Павлович. Страница 40

– Мы долго терпели притеснения Большой Кабарды! Они захватывали наши земли, угоняли скот и рабов. Когда же русский пристав Таганов собрал нас, чтобы установить мир, многие уверяли о расположении к России. А сами вели секретные встречи с татарами! Царица Екатерина разрешила Коргоке Татарханову писаться князем, дала ему чин капитана, а он сейчас командующий кабардинским войском и пришел убивать вас, чтобы сжечь Моздок! Это не по мне… Я не хочу, чтобы душа моя неверной была! Мужчина должен оставаться джигитом. Делать только то, что сказал. Шакалов надо убивать!

– У тебя – боевое настроение, – одобрительно кивнул Криднер. – Я слышал, ты умеешь хорошо петь?

Гирей с недоумением глянул на хозяина.

– Не пристало мне, из рода Касаевых, петь или плясать, как уличные кривляки. Я видел таких в городах… Но кабардинец лишь тогда поет, когда сам хочет. Будто птица! Этому меня еще в детстве научил аталык Исса, уздень моего отца.

– Аталык? – заинтересовался Криднер. – Это вроде дядьки?

– Так, так… У нас, когда сын родится, его забирают у матери и отдают на воспитание достойному человеку, будь он даже слуга! Аталык находит младенцу ту, которая кормит его грудным молоком… Кормилицу! – воскликнул владетель, найдя нужное слово. – Мальчик не должен знать женской заботы и баловства. Он приучается к голоду, закаляется в горных реках, поднимается, как архар, на крутые скалы и может перейти пропасть по жерди. Так воспитывал меня Исса, отцовский родственник. Он брал меня с собой на охоту по диким ущельям, привязывая к седлу, чтобы я по малолетству не свалился с коня. Помню, как впервые стрелой подбил голубя! Затем он научил меня заряжать ружье, стрелять, владеть саблей.

Отроком аталык повез меня как-то ночью в дальнюю долину. Мы выследили стадо коров и, связав пастуха, угнали в родовое селение. Но в следующий раз добыча ускользнула, – охранники табуна обнаружили наше присутствие, и открыли огонь из пищалей, бросились в погоню. Аталык научил меня, что главное для мужчины – это смелость… Я привел свой отряд, чтобы сражаться с врагами, как завещал Исса, без страха и жалости.

– Сражаться можно, когда неприятель перед взором. А ежели исподтишка? – вспомнив о чем-то, помрачнел майор. – От Таганова был донос, что бывший гребенский атаман Иванов якобы переписку держал с сераскиром кубанским Казы-Гиреем и некрасовскими казаками о преклонении гребенцов Порте. Отряд гребенских казаков служит при почтовой гоньбе исправно. И новость сия у меня вызвала противоречие. С милостью Божьей удалось следствием установить, что на гребенцов возведена клевета.

– Я сегодня видался со своими земляками, – вступил в разговор Ремезов, воодушевленный присутствием кабардинского героя. – Они переселены с семьями, и определены канонирами. Дух у донцов крепок. Не в первый раз, чай, в турок палить!

Кофий, поданный унтер-офицером, вовсе не понравился Касаеву. Только из вежливости он пригубил чашку и, морщась, отставил подальше. И Леонтий не допил до чрезвычайности горький напиток, от которого вмиг разогналось, застучало сердце. Криднер, напротив, охотно одолел две чашки и, выколотив из трубки пепел на стол, предложил:

– А не разбить ли нам колоду?

– Я не играю в карты, – отказался гость и встал. – Благодарю. Трое моих воинов вызвались в разведку. Они никого не боятся. И, вероятно, уже возвратились.

– Пожалуй, и я прогуляюсь, – подхватил майор и застегнул верхнюю пуговицу мундира. – Надо проверить посты.

Леонтий, не раздумывая, присоединился к ним.

Городок был разбит на образец немецкой крепости поквартально. Улицы, неширокие, прямые, упрощали поиски военного или гражданского учреждения. По дороге к надворотному редуту, охраняемому с особым тщанием, минули деревянную церковку, набитую народом. Заканчивалась вечерняя служба. Криднер и Ремезов, сняв шапки, перекрестились. Кабардинец с удивлением смотрел на паперть, где стояли его соплеменники и осетины, из новокрещенных, недавно переселившиеся в крепость.

На плацу, переговариваясь, собирались казаки. Преимущественно, это были жители станиц по Тереку, служившие на форпосте. В длинную вереницу строились запряженные повозки и армейские фуры. Вдоль места сбора сновали урядники, давая команды.

– Куда собрались? – спросил Ремезов у одного из них.

– Да в Наур-городок выступаем с утра. Оборону держать…

Постовые сообщили, что кабардинские разведчики пока еще не объявлялись. Касаев встревожился. И, простившись с офицерами, заторопился в казарму к своим подчиненным.

Перед самым рассветом к Ремезову прибежал рассыльный Савельева и передал приказ полковника: срочно выступать со своими казаками в составе походной колонны на Терек.

– Катавасия такая… – добавил сонный казак. – Всю ночь на ногах. Еще луна не всходила, примчался наш лазутчик кабардинец. Из троих только и уцелел! Сказывал, сила татарская на Моздок надвигается!

10

Как и значилось в приказе командира Моздокского казачьего полка Савельева, все жители пяти новых селений на Тереке собрались в Наур-городке, наибольшем из всех иных.

Люду набралось невпроворот. Подавляющее большинство составляли переселенцы – волжские казаки с семьями да в прибавку с ними две сотни донцов. Вынужденно прибывшие гости находили приют у сродственников. Благо, лето. Можно на дворе и спать, и трапезничать, и забавы учинять.

Троицын день выпал в этом году на 8 июня, а в садах до срока уже созрел белый налив – расчудесное яблоко! И в полный рост поднялись, наливаясь колосом, ячмень и жито. В ближних аулах спеющие черешни так густо обсыпали ветки, что они гнулись до земли. Даже кульга (дикий мелкий абрикос) вощанилась своими плодами, обретавшими с каждым днем солнечный накал. А какие травы вымахнули! Множество дивных цветов, – то с причудливыми лепестками, то с метелками, то похожие на низки дорогих камней, – красотой и ароматами радовало казачьи души!

Но всех запахов нежней и волнующей – это медвянь богородицкой травы, которую в казачьих краях называют по-разному: чабрец, тимьян, чобор. Именно ею в Троицу украшают церкви, устилают полы куреней и хат. И добрый упоительный дух этой травы, очищая души, пропитывает стены казацких жилищ, шерстяную одежду, ковры и подушки. А пучки чабреца, как водится, кладут на божницу, где хранится Евангелие, или прячут за икону. Это, по приметам, отваживает от дома нечистую силу и неправедных людей…

Светел праздник Троицы! Но на этот раз с особым усердием молились жители казачьих станиц, – смертельная опасность, как черная гроза, подступала все ближе. И казаки, и бабы, и детишки малые взывали к Господу с просьбами о спасении от заморских супостатов, алчущих расправы и опустошения их жилищ. Никто их сюда не звал! Никто из станичников и предположить не мог, что за тыщу верст явятся завоеватели, подручные крымского хана. Но коль беда пришла, – всем миром надо противостоять ей. Неволя хуже смерти. Так испокон веку повелось у казаков!

Полковник Савельев вторые сутки не спал, руководил строительством оборонительных укреплений. С косогоров, неподалеку от Наурской, напрочь исчезли терновники. Казаки рубили колючий кустарник под корень и перевозили его на телегах к возводимому земляному валу. Под ним шел глубокий ров с рогатинами. Кроме этого со стороны степи, откуда было выгодно атаковать коннице неприятеля, соорудили из камней и плетня мощный крепостной редут, подкрепив его четырьмя пушками.

Сотник Ремезов и двое его казаков были назначены в первую полосу обороны, вблизи артиллерийских гнезд. Семь потов сошло с Леонтия, прежде чем сложили каменные бойницы на гребне редута. Выдохся и Петро Шаганов, парень не из хилых, а Плёткин лишь улыбался чаще да покрякивал. Он подстриг бородку и усы, и помолодел! Статен, смуглолиц, пригож собой. Бабенки заприметили бравого донца и стали задевать шуточками. На возведении редута они работали наравне с казаками: копали ров, таскали камни, пучки лоз, разгребали суглинок. Урядники, однако, не потакали мимолетным знакомствам. Одинаково сурово обрывали и казаков, и бестий в юбках.