На край света - Кедров Владимир Николаевич. Страница 29

— Что за чудо? — спросил Бессон Астафьев, недоуменно оглядываясь на Дежнева. — Отчего льды не затрут проймы?

— Это стамухи, — ответил Дежнев.

— Стамухи?

— Видишь большие льдины, что стоят слева? Стамухами они зовутся. Они держат лед.

— Но почему они не… плывут? — смущенно улыбаясь, спросил Астафьев.

— Они на мели.

— То счастье наше!

— Ура! — закричал Сидорка.

— Погоди орать, — остановил его кочевой мастер, — посмотрим, не мелко ли там. Пройдут ли кочи?

«Медведь» также выбрался из-за тороса.

— Федя! В пройму! — крикнул Дежнев.

Оба передних коча уже входили в образованные стамухами ледяные ворота, когда из-за тороса показалась наконец «Лисица».

Борис Николаев, Осколков и другие мореходцы, с шестами в руках, в одних рубахах (кафтаны они сбросили), потные, стояли у бортов. Они запыхались, отталкиваясь от льдин и продираясь меж ними.

— Ерофей! — крикнул Николаев. — Идешь ли? Здесь пройма!

— Про-ле-за-ем! — донеслось из-за торосов.

Николаев глянул влево. Там за стамухами стоял треск, слышались громоподобные выстрелы. Там лед напирал на стамухи, льдины лезли под льдины, лопались, крошились, громоздились одна на другую.

Там Николаев увидел нечто, чего Дежнев и Попов не могли видеть из проймы, в которую они вошли. Он увидел, что лед, не имея возможности сбить крепко сидевшие на грунте стамухи, стал прорываться влево, к западу. Он двинулся к разводью, где находилась «Лисица».

— Ерофей! — снова крикнул Николаев. — Торопись! Торопись!

— А ну, раз! Еще раз! — слышались выкрики работавших людей.

— Я жду тебя, Ерофей!

— Не жди! До-го-ню! — донесся голос невидимого за торосом Агафонова.

Котляна [88] «Лисицы» сидела с занесенными веслами. Все глаза были устремлены на Николаева.

Борис Николаев, словно завороженный, не отрывал глаз от потока льдин, выливавшегося из-за стамух. Приказа «вперед», готового сорваться с его губ, не раздавалось.

— Борис! — предостерегающе произнес Осколков.

— Да ну же, кормщик! — воскликнул кто-то из ватаги.

Николаев безмолвствовал.

Наконец нос «Бобра» высунулся из-за тороса.

— Бросай конец! — крикнул Николаев.

С «Бобра» бросили веревку.

— Вперед!

Треск ломавшегося дерева, крики обеих ватаг — и «Бобер» весь высвободился из ледяной пасти. Но как высвободился! Николаев сразу увидел, что дела «Бобра» плохи. Он так низко сидел в воде, что едва двигался.

Обе ватаги гребли что было сил, — и почти ни с места.

Тем временем «Рысь», целехонькая, выскользнула из-за торосов. Анкудиновцы, суетясь, схватились за весла. Двадцать восемь гребцов рванули веслами, и «Рысь», обгоняя «Бобра», а затем и «Лисицу», понеслась к пройме.

Лавина льда приближалась.

— Ерофей! «Бобра» не увести! — крикнул Николаев. — Бросай его!

— Подтянись! — крикнул Агафонов.

Его охотники бросились на нос и, натягивая конец, подтянулись к «Лисице».

— Все на «Лисицу!» — пробасил Агафонов.

С веслами в руках, его ватага стала перепрыгивать на «Лисицу».

— Руби конец!

— Все на весла!

«Лисица» рванулась вперед. До ледяных ворот — каких-нибудь пять-шесть сажен.

За кормой «Лисицы» раздался треск. Гребцы, лица которых были обращены назад, увидели, как схваченный в ледяные клещи «Бобер» лопнул словно орех. Две большие льдины, крутясь словно жернова, перетирали его обломки. Борис Николаев не оглянулся и не видел этого. Он смотрел вперед.

До ледяных ворот — три сажени!

В этот миг узкая, длинная льдина вырвалась из лавины и, быстро разворачиваясь, пересекла дорогу «Лисице».

— Правая, табань! — крикнул Николаев, поворачивая руль.

Нос «Лисицы» повернул вправо, и коч прижался к льдине левым бортом. Все двадцать человек, кто гребя, кто отталкиваясь от льдин баграми и веслами, делали отчаянные усилия, стремясь обойти льдину.

Николаев бросил бесполезный теперь руль и схватил шест. Переводя дух, он внезапно, может быть инстинктивно, оглянулся. Зрачки его глаз расширились, и на щеке дрогнул мускул: он увидел большую льдину, приближающуюся к правому борту коча.

Она была подобна голове носорога. Наклоненный вперед торос был ее грозным рогом. Толкаемая сзади ледяным потоком, льдина-носорог двигалась столь быстро, что гнала волну.

— Упрись! — крикнул Николаев и первым уперся шестом в льдину.

Но где там! Ни сила людей, ни прочность судна не могли противостоять страшному напору ледяного потока. Мгновение — и торос врезался в борт «Лисицы», ломая обшивку коча, словно щепки. Вода хлынула во все заборницы.

— На лед!

Нужно ли было приказывать! Люди прыгали на льдины, карабкались, кто как мог, срывались, падали, проваливались в воду. Крики людей терялись в треске ломавшегося дерева и льда.

Сам не зная как, Николаев очутился на льдине. Буря мыслей и чувств, проносившаяся в его сознании, мало отразилась на его лице. Губы его были сжаты, а большие глаза глядели невидящим взглядом.

«Аленушка, доченька моя, — думал он, — не увидеть мне тебя…»

В то же время он слышал собственный голос:

— Держись, ребята! Сейчас подойдет Дежнев!

Черные глаза Агафонова напряженно всматривались в проход за ледяными воротами. «Видят ли нас Дежнев с Поповым? — проносилось в его мыслях. — Чертова «Рысь» нас заслонила…»

Выхватив из-за пояса пистолет, он выстрелил в воздух. Звук выстрела слился с грохотом льда.

Трагедия, разыгравшаяся в пятидесяти саженях за спиной Попова, не сразу стала ему ясной. Беспокойно оглядываясь, он не видел ни «Бобра», ни «Лисицы», заслоненных анкудиновской «Рысью». За стамухами стоял такой треск и грохот, что услышать какие-либо крики или выстрелы не было возможности.

Легко пройдя до ледяных ворот, и Дежнев, и Попов не могли предполагать, что «Лисице» и «Бобру» будет труднее выйти в разводье и, тем более, пройти через него. Но вот «Рысь» стала обходить «Медведя», и Попов увидел людей, цеплявшихся за торосы, падавших, взывавших о помощи. Он увидел, как мачта «Лисицы» рухнула, сбив нескольких мореходцев.

— Дежнев! — крикнул Попов не своим голосом. — Назад! Не слышит! Котельный бой!

Вятчанин, сбив с ног плотника Федорова, бросился к медному котлу, висевшему на мачте. Схватив подвешенную тут же колотушку, он начал бить по котлу.

Резкий звон, прорываясь сквозь треск льда, разнесся по пройме.

Дежнев приказал поворачивать.

— Скорей! Навались! — кричал он гребцам.

— А ну, раз! А ну, жми! — доносилось с «Рыбьего зуба».

Тяжелые кочи двигались медленно. Они не успели пройти и двух сажен, как из-за крайней стамухи с треском и скрежетом вырвался поток льда, разом отрезавший от ледяных ворот льдины, на которых держались ватаги погибших кочей.

Ледяные ворота — в пяти саженях. Громоподобные раскаты возвестили о новом мощном сжатии. Льдины громоздились на льдины. Валы из ледяных глыб вырастали вокруг мореходцев, катились на них. Пытаясь перепрыгнуть на соседние льдины, люди скользили, срывались, падали. Словно гребень волны, верхние льдины ледяного вала опрокидывались и валились на людей. Лед окрасился кровью…

Когда «Медведь» и «Рыбий зуб», дойдя до края первой стамухи, вплотную подошли к ледяному потоку, ни одной головы не поднималось над льдинами, не было видно ни одного тела. Лишь обломок мачты с повисшим на нем обрывком паруса остался на одном из торосов.

В гробовом молчании мореходцы смотрели на алые пятна крови, видневшиеся на льдинах. Кивиль плакала, присев у мачты.

— Господи, за что наказуешь? — крестясь, прошептал Афанасий Андреев.

По его старческим щекам текли слезы. Люди поснимали шапки и крестились.

— Вот, Ивашко, из шестидесяти душ только треть нас осталась, — сказал Ефим Меркурьев Нестерову, второму покрученику Андреева.

Попов услышал его слова.

— Счастье не палка, Ефим, в руки не возьмешь, — ответил он.

Мореходцы повернули кочи. Треск, грохот, стон льда и ветра неслись со всех сторон. Стамухи трещали и качались, выдерживая чудовищный напор льдов. Суровые лица гребцов обращались то к одной стороне прохода, то к другой. Над головами мореходцев с резкими криками низко проносились белые чайки.