Опасные пути - Хилтль Георг. Страница 17

— Атенаиса! Возможно ли?.. Вы скажете это? Несмотря на блестящее будущее, открывающееся перед Вами, Вы все еще согласны быть моей?

— Неужели Вы в этом сомневались, Анри? Как это нехорошо! Неблагородно!

— Ангел! Возлюбленная моя! Дорогая Атенаиса! — воскликнул Анри.

— Злой! — сказала она с очаровательной улыбкой, — в наказание за Ваши сомнения мне следовало бы еще некоторое время оставить Вас в неизвестности, — но я не злопамятна. Подите к моему отцу, Анри, и просите моей руки, так как лучшей защитой против всего, чем грозит мне парижский большой свет, будет для меня сердце моего Анри, рука моего Анри!

— А я клянусь Вам, дорогая Атенаиса, всегда быть около Вас! — воскликнул маркиз. — Я не хочу лишать свет такого сокровища, как Вы; если Ваш отец согласится отдать мне Вашу руку, тогда мой долг — оставаться в том же кругу, в котором теперь суждено вращаться ему самому. И я с радостью, с тайным восторгом буду следить за триумфами моей Атенаисы, помня и чувствуя, что эта прелесть, этот ум, это очарование — мои, что они тесно и навсегда связаны с именем Монтеспан.

— Как, Анри? Вы хотели бы покинуть Ваши чудные леса и замок Ваших предков? Вы хотите ехать с нами в Париж? А я думала, что Вы, как и я сама, захотите уехать со мной в Ваш замок и что я сделаюсь владетельницей его; я уже воображала себя заботливой хозяйкой… Но если Вы собираетесь в Париж…

— Атенаиса, не обманывайте сами себя! Вы только что сказали, что в этом блестящем и шумном свете Вам будут нужны опора и защита. Из этого я заключаю, что Вы все-таки считаете неизбежным узнать этот свет. В тихом уединении лесного замка Вы не долго чувствовали бы себя счастливой, в то время как вся Ваша семья вращалась бы в свете, в многолюдных залах Лувра. Вам еще потому не следует оставаться в глуши, что свет имеет право на Вашу красоту, имеет право желать, чтобы от него не скрывали столько дивного очарования, сколько таится в Вас. Свет должен узнать мою прекрасную, дивную Атенаису, должен чтить ее, восхищаться ею; но он должен видеть ее об руку со мной. Я сам введу Вас в пышные, блестящие палаты и буду счастлив, когда мне будут завидовать.

— А Вы не боитесь за меня? Не считаете возможным, что роскошь, блеск, отличия повредят нашему счастью? — полушутя, полусерьезно спросила Атенаиса.

— Вы — Атенаиса де Мортемар, и я знаю, что Вы любите меня, — прямодушно ответил маркиз.

Вместо возражения или ответа Атенаиса обняла его своими прекрасными руками.

— Атенаиса! Где ты? — донесся до них голос маркизы.

Молодая герцогиня высвободилась из объятий своего возлюбленного и шепнула ему:

— Маркиза зовет нас… Пойдемте скорее! Будьте мужественны, Анри! Я всегда останусь Вашей, а мой отец любит Вас!

Она вышла на дорожку.

— А, ты все еще мечтаешь? — закричала маркиза. — Ну, это скоро кончится. Парижу не подходят такие мечтательные характеры!

— Мария, я так растерялась от всего, что случилось, что совершенно не могу опомниться. Что, ты ничего не узнала о судьбе страшной книги? Отец ничего не подозревает?

— С чего же ему подозревать? Ведь он не может видеть никакого соотношения между книгой и смертью духовника. Если бы мы с тобой не знали, что книга была у него, мы также ничего не подумали бы. Твой отец забыл о книге, будущее переселение в Париж сделало его равнодушным ко всему другому. Поди, оденься хорошенько к обеду; ты должна быть очаровательной, и молодой Пегилан расскажет о тебе при дворе.

Атенаиса смерила маркизу долгим взглядом и ушла в свою комнату.

Через несколько часов все собрались за столом в ярко освещенном оружейном зале замка.

Во время обеда герцог поднял бокал за здоровье и благоденствие молодого короля Людовика XIV, — на служение которому с этого дня должен был посвятить свои силы.

Пегилан был неистощим в похвалах своему юному повелителю.

Молодой маркиз происходил из древнего дворянского рода Шомон-Лозен, но, как и многие в те времена, присвоил себе еще особенное имя: он называл себя Пегиланом, объявив, что до тех пор будет носить это имя, пока не прославится настолько, чтобы с честью носить имя своих предков. Этот пережиток рыцарского романтизма часто встречался среди французских кавалеров.

Маркиза де Бренвилье навела разговор на фамильную легенду о пропаже талисмана; маркиз не отрицал этого факта, но уверял, что, несмотря на утрату сокровища, чувствует себя превосходно, благодаря милостям своего повелителя.

— Он прекрасен, как юный бог! — сказал он. — Кто хоть раз видел короля Людовика и слышал его разговор, тот не может не быть очарован им. Если бы Вы, господа, присутствовали в прошлом году на священном короновании в Реймсе, Вы могли бы подумать, что попали на Олимп. Такое впечатление производил король. Когда он вошел в церковь и все взоры устремились на него, он не выразил ни смущения, ни боязни. На его лице отражалось ясное сознание того, какое блестящее, но тяжелое бремя возлагал он в эти минуты на свои плечи. Ему предшествовали шесть герольдов, одетых в белый бархат; за ними шла сотня швейцарцев; а потом следовал сам он, король. Его юношескую фигуру облекало великолепное платье из красного шелка, затканного золотом; из открытых рукавов виднелось исподнее платье из белого шелка и серебра. Его роскошные локоны прикрывала черная бархатная шляпа с перьями, украшенная большим бриллиантовым аграфом. Короля сопровождал герцог д’Анжу с герцогской короной на голове. За ними шли кардинал Мазарини и канцлер. Перед алтарем король преклонил колени. Принесли сосуд со священным мирром. Сказание гласит, что этот сосуд был принесен с неба голубем в тот день, как Хлодвиг был помазан в короли Франции. Посмотрели бы Вы, с каким благоговением и вместе с тем с каким истинно королевским достоинством опустился юный монарх на шелковую подушку! Как он принял меч Карла Великого! Как надел на свою белую руку кольцо, а на чистые локоны — величественную корону императора Карла! Эта сияющая ноша красовалась на нем в продолжение трех часов, что по-видимому нисколько не утомило его. Такой же веселый, бодрый и такой же царственный вид имел он и за столом; он принимал присягу от отдельных земель своего государства, рассыпал кругом милости. Не менее очарователен был он вечером этого великолепного дня, когда явился в простой белой одежде с орденом Святого Креста, для следования в церковь святого Ремигия, где должен был прикоснуться к двум тысячам больных своею королевской рукой, в которую провидение вложило силу исцеления и благословения. Кто видел царственного юношу в этот день, тот должен был сказать себе: для Франции наступают великие времена, без которых немыслимо благоденствие государства. Он должен был сказать себе: этот король создан неодолимым; его враги должны опасаться его; он так же опасен и для женских сердец.

Маркиз говорил с большим жаром и в конце своей речи даже встал с места. Все слушали его с большим интересом.

— И этот прекрасный царственный юноша уже попал в любовные оковы, — сказала маркиза, — и прежде всего обратил взоры на хорошенькую девушку из низкого сословия.

— Маркиза, — возразил Пегилан, — Вы касаетесь чересчур важных тайн. Где доказательства того, что Вы утверждаете? Очень трудно установить истину во всем, что касается короля: те, кто стоял близко к нему, скромны.

— Однако я знаю, что прекрасная дочь стряпчего пользуется милостями повелителя. Говорят даже, что король прогуливался перед ее окнами на улице Фромантэ. Положим, только ночью, потому что кардинал Мазарини [4] смотрит в оба: милостивое отношение к какой-нибудь даме могло бы повредить ему.

— А известно ли Вам также, что склонность к этой девушке — вполне чистая? Король виделся с ней всего один раз. Она любит в нем не монарха, а юношу. Она протянула ему руку, поцеловав которую, король поклонился ей и удалился. С тех пор он не видел ее, не говорил с ней, а девушка исчезла. Говорят, она отклонила предложения, которые от имени короля были ей сделаны герцогом Гизом.