Пять баксов для доктора Брауна. Книга 6 - Маллоу М. Р.. Страница 43
— Почему правая? — поинтересовался Саммерс.
— Помимо вашего страшного фонаря под правым глазом у вас имеется небольшой шрам на правой скуле, старая отметина с правой стороны рта и несколько мелких на правом запястье. Послушайте, уберите руку. Вы мне мешаете.
Саммерс убрал руку. Он только сейчас обнаружил, что машинально держал ее поднятой, как бы готовясь к сопротивлению.
Спустя пять минут Фокс сказал:
— Вам, дорогой племянник, действительно стоит играть в открытую. Вы невежественны, ленитесь ликвидировать огрехи своего образования, несмотря на то, что знаете, как опасны последствия. Вы так и норовите побежать впереди паровоза. Вам не хватает подготовки. К тому же, вы по-прежнему невнимательны. Почти двадцать лет ничему вас не научили. Боюсь, рассчитывать на то, что вы исправитесь теперь, не приходится.
Саммерс вспыхнул, но Фокс сделал ему знак молчать и продолжил:
— Тем не менее, я рад, что вы так хорошо научились обращать собственные недостатки на пользу дела. Вынужден окончательно признать ваш метод. Гм, гм. Действительно неплохо. Возможно, даже…
Тут Фокс оборвал сам себя.
— Ну, мой друг, игра продолжается, — он закрыл походную аптечку. — Пойду теперь и я возложу себя на жертвенный алтарь.
«…Слушай, Засс рехнулся окончательно, — написал Кеннел в следующем письме. — Вчера вечером, когда моя тетушка вышла из палатки, где ухаживала за мной после того, как эти два бабуина, Лоу и Хэтфильд, отметелили меня ни за что, ни про что, он увел ее на прогулку и — вообрази только! — облапал, как какую-нибудь девку! Очевидно, старый павиан привык к тому, что дамам стыдно жаловаться. Им легче молча сносить издевательства. Страшно представить, сколько тайных жертв на его счету. К счастью, тетя Элизабет не такая. Правда, она в ужасном состоянии: мерзавец попытался обвинить ее в шпионаже. Она, видишь ли, хранила на груди несколько дорогих писем. Подлец решил воспользоваться этим, чтобы оправдать свой мерзкий поступок. То, что он городил, достойно авантюрного романа. Но, конечно, никто ему не поверил. А вот тетины письма, похоже, читал Вандерер. Я уверен в этом, потому что и он теперь смотрит на тетушку как-то неприлично. Надо увозить ее домой, а то как бы чего не вышло.
Возмущен. Тетя лежит больная, боюсь, она всего этого не переживет. Рвался набить З. морду, но меня оттащили.
P.S. Ах да! Чуть не забыл главное. Вандерер стал подозревать, что З. — сексуальный маньяк. Как тебе это нравится?»
Во вторник, в канун Рождества, М.Р. Маллоу сидел в библиотеке и писал:
«— Voila, господа! — раздался насмешливый голос и в пыль перед самым носом пинкертонов упали наручники.
Человек по имени Фокс схватил вожжи, свистнул так, что у здания станции разлетелись голуби, и через несколько мгновений экипаж скрылся за поворотом. В пыли остались валяться дамская шляпа и полувывернутый парик…»
Он писал и писал, подгоняемый запахом жареной утки, разносившимся по всему дому, как вдруг раздался телефонный звонок.
— Да! — сказал Маллоу, взяв трубку. — Это вы, доктор? Счастливого… Да, все хорошо. А у вас? Тоже? Нет, гостей нет. А у вас? Тоже? Нет, никого не жду. А вы? Действительно. Действительно. В самом деле, кому сдались эти гости. Скучаю? О. Э, нет, не то, чтобы, а впрочем, да! Да, доктор! Я страшно одинок! А вы, э… Рождество довольно скучно? Согласен. Согласен. Послушайте, приезжайте! Или я к вам…? У нас уютнее? Конечно, доктор Бэнкс! Приезжайте, жду!
Глава двадцать пятая. Светопреставление
Саммерс спустил ноги с кровати. Выспался он отлично, настроение было бодрым. Он вышел на балкон. Было рано, часов шесть, улицы только что облили водой. Солнце, жарившее с утра до поздней ночи, обладало здесь странным свойством: даже пекло было очень приятно. Солнечные лучи, пронизывавшие тело, наполняли душу чувством безмятежной радости. Коммерсант вдохнул аромат цветов, и собрался набросить халат, но утро было таким упоительным, что он отказался от этого намерения. В конце концов на улицах только начали собираться первые торговцы. Решив, что любоваться на его особу некому, он посмотрел, как ведут ослика с бурдюками воды, как толстый торговец прохладительным неторопливо идет с своим подносом, и подумал, что неплохо бы купить лимонаду.
То, что на нем нет одежды, Джейк сообразил, только оказавшись на улице — проклятая жара совсем одурманила.
Отступать было поздно: он вышел уже на середину Площади Оперы. Дело следовало замять как можно быстрее, но все же без унизительной спешки, и он направился назад, к гостинице. Этому плану несколько помешала девушка с корзиной на голове. Отдышавшись, коммерсант выглянул из-под арки, ведшей в какой-то двор: закутанная фигура девушка грациозно покачиваясь, как раз завернула за угол. Тогда он двинулся вперед. Но не успел сделать и десяти шагов, как пришлось скрыться за ослами. Ослы двигались мимо отеля и был шанс с относительно небольшим позором добежать все-таки до гостиницы. Толпа туристов, вывалившаяся из вереницы таксомоторов перед самым входом, заставила его изменить свое мнение и запаниковавший коммерсант, во весь дух перебежав улицу, вскочил в отходивший трамвай и плюхнулся на сиденье. Хуже этого нельзя было придумать ничего, но что сделано — то сделано, и он, высоко держа голову и делая вид, что не видит в своем положении ничего особенного, стал ждать остановки. Никто из пассажиров не сказал ему ни слова. Дамы и господа, леди и джентльмены, тети и дяди косились на него с осуждающим видом, а одна маленькая девочка пялилась во все глаза.
— Ne regardez pas! — громко шептала ее мать, дергая девчонку за руку. — Ne t’avise pas de regarder! [12]
От этого «не регард па» коммерсанта охватил такой ужас, что он так и не решился выйти. Прижимаясь боком в холодной стене вагона, стараясь не поворачиваться к пассажирам, входившим и выходившим, он удалялся теперь все дальше и дальше от цели. Трамвай бежал по рельсам, издавая резкие звонки, чтобы спугнуть торговца, оказавшегося на них со своим ослом, автомобиль или пешехода. Каждый раз коммерсант вздрагивал. С каждой минутой ему становилось страшнее, от стыда он совсем перестал соображать, и, трусливо вывалившись на конечной остановке, стараясь слиться с чугунными воротами трамвайной станции, пытался найти такое место, где его не будет видно. Ничего большего ему уже не хотелось.
На него смотрели. И господин в канотье, ждавший, опершись на трость, кого-то на площади. И пассажиры на остановке — этих было человек пять, не меньше. Все они были закутаны в превосходные черные и белые покрывала. И двое феллахов, тащивших свернутые ковры на плечах. И уж тем более нищий мальчишка. Он сидел на тротуаре и ковырял в носу. Юный египтянин был облачен в дырявые штаны и белую рубаху. Голову закутывала чалма. «Можно размотать, — думал коммерсант. — Хоть будет, чем прикрыться». Кража, конечно. Ничего иного придумать было нельзя. «Да, но если меня возьмут? Я же окажусь в участке. А если погоня? О, боже мой, боже мой!»
И с этими ужасными мыслями он проснулся.
— Ральф! — тетушка Элизабет бесцеремонно вошла в палатку. — Ты что, еще спишь? Поднимайся, лентяй. Мы едем в Каир. Господин Вандерер любезно предоставляет нам машину. Я хочу, наконец, побыть в приличной обстановке, посетить парикмахерскую и зайти в ресторан.
Она высунула голову наружу и закричала:
— Профессор! Где вы, господин профессор! Вы с нами?
«Итак, сэр, все идет отлично. Лучше не придумаешь. Пью кофе в ресторане и чуть не плачу от счастья: вот-вот домой. Черт возьми, соскучился по цивилизации. Снов я больше не вижу, что, конечно, обидно. Но ты же сам придумаешь подходящий финал для своей повести? У тебя всегда был порядок с воображением, так что я думаю, догадаться о том, чем все кончилось, намекнуть на дальнейшую судьбу героев, приплести к этому какую-никакую мораль у тебя и без меня получится. В конце концов, из нас двоих ты писатель, а не я.
12
Не смотри! Не смей смотреть! (фр.)