Вексель Билибина - Волков Герман Григорьевич. Страница 3

— Все мы непьющие! — подскочил другой, хихикая и бегая серыми глазками. — А я трезвый бываю? Никогда не бываю! А все почему? По тоске!

— А девок за нежные места хватаешь и на их законные протесты кричишь: «Не фыркай!» — по тоске?

— Марфутка нажалилась? А когда она по моей неприкосновенной личности проехалась, не жалилась? Сознательная, а завела моду — когти не стричь, как буржуйка, как фря какая, и вот гляди, комиссар, оставила на моей личности все четыре колеи!.. Эх, товарищ политком, завез бы на Алдан баб побольше, а то какое же равноправие, когда на одного мужика и четверти бабы не приходится. Оттого и пьем.

Все загалдели.

— Чего брехать-то на баб?! — сиплым басом оборвал гвалт вялый, опухший копач, будто три дня вниз головой висел. — Я еще в люльке качался, а моя родная мама с пьяных глаз сунула мне в рот заместо соски шкалик. С той поры я спирт пью, а молоко выплевываю…

— И на шармака пьешь?

— А чего ж, поднеси — не откажусь.

— А золото куда прячешь? Под двойное дно чемоданчика? Перепрячь, а то милиционеру скажу — найдет. Чего заморгал сонными бельмами? Я твою комариную душу насквозь вижу. Вчера королю бороду причесал? Две сотни выиграл? А на шармака норовишь. Не ищи дурака — не поднесу!

— Всю дотошную про нашего брата знает, — про-хихикал сероглазенький. — Дошлый вы, товарищ политком!..

— Будешь с вами дошлый. Ну, ничего… Драгу пустили, Нардом построим… Рассеем мрак старого быта! Создадим на Алдане жилуху! Будет Алдан и социалистический и трезвый! — И вдруг увидел Билибина: — А ты, инженер, чего усмехаешься? С поля — на пьянку? Даже не зашел пригласить меня со старухой.

— Так вы же, Вольдемар Петрович, непьющие… А старуха у вас — дай бог каждому молодому, — попытался отшутиться, неумело заискивая, Билибин и протянул руку Бертину.

Копачи поддержали Билибина, загоготали.

Бертин отмахнулся от всех:

— Заладили: непьющий да непьющий! Да и что вам далась моя Танюша? Привозите своих баб, да любуйтесь! Да и тебе пора жениться! — накинулся на Билибина. — Бородищу отпустил поповскую, а в девках сидишь, протодьякон рыжий…

«Зарядили комиссара», — подумал Билибин. Он был уже и не рад, что пошутил… Прежде сомневался, покажет ли Вольдемар Петрович записку о Колыме, а теперь и вовсе безнадежно подумал — только, мол, заикнись о записке, как сразу услышишь: «На шармака норовишь?»

— Зачем разыскиваешь-то? — спросил Бертин.

Билибин промолчал, отошел от копачей подальше и лишь на вторичный вопрос комиссара осторожно сказал:

— У вас есть какая-то записочка о Колыме…

— От Эрнеста слышал?

— Да.

— Ну и что? Познакомиться хочешь?

— Если можно…

— Можно. Кому другому, а Билибину — можно. Он, раздери его комариную душу, хотя и выпивает и в карты режется — от язв проклятого прошлого не избавляется, но дело доброе делает. Я-то всю жизнь золото ищу на нюх да на слух, а он Алдан на научную рельсу ставит! Рудное золото нашел! Построим рудник «Лебединый», фабрику поставим, город будет! На сто лет, говоришь, хватит?..

— Весьма больше. — Билибин от комиссаровых похвал приосанился, толстовку одернул, ждал дальнейших перечислении своих заслуг, но Вольдемар Петрович спохватился:

— Чего я тебя расхвалил, как девку красную? Девку захвалишь — краснеть перестанет, считай, стыд потеряла, а без стыда — уже не девка! Ладно, пошли ко мне! Проголодался, поди, пока за мной бегал. Танюша картошечкой покормит, а я тебе записочку покажу…

Танюша поставила на стол огромный чугун картошки и сняла крышку.

Густой пар ударил в ноздри Билибина давно забытым, аппетитным запахом. Юрий Александрович схватил крупную картофелину, золотистую, в тонких лохмотьях кожуры. Не очищая, макнул в берестяную солонку и сразу всю затолкал в рот. Обжигаясь, давясь, ворочая белками, заглатывал ее…

— Что ж без масла-то, Юрий Александрович, и нечищеную? Может, на сковородочке поджарить? Вы какую больше любите, мятую или резаную?

— Всякую, Татьяна Лукьяновна, всякую, — невнятно мямлил Билибин. — Тысячу лет не едал! И одного этого чугунка мне будет маловато!

— Ешьте, ешьте, еще сварю. Картошечка не покупная, урожай ноне хороший…

Из толстой папки, на обложке которой красноармеец в буденовке пронзал штыком гидру буржуазии, очень похожую на верхнепермского, жившего двести миллионов лет назад ящера, Бертин извлек и положил перед Билибиным чуть помятые тонкие листики, а сам сел напротив, уставясь на него внимательным взглядом.

Не переставая жевать, Юрий Александрович уткнулся в исписанные четким бисером листки. Сначала он строки пробегал, потом, когда дошел до красочных описании золоторудных жил, которые перед автором записки сверкали «молниеподобными зигзагами», стал про себя повторять отдельные фразы:

И закончил громко, нараспев, как протодьякон:

— Чего запел? Ведь фактического ничего нет. Жри картошку.

Но Билибина уже приковала к себе записка. Его, жаждавшего найти хотя бы какие-нибудь подтверждения своей гипотезе о пряжке золотого Тихоокеанского пояса, записка и взволновала, и обрадовала, и задела самолюбие. Со всеми этими чувствами во взгляде, но будто лишившись дара речи, он молча воззрился на Вольдемара Петровича. А тот положил перед ним еще один листок, маленький, со школьную тетрадку:

— Карта.

Билибина и карта умилила с первого взгляда. Она была похожа на детский рисунок: горы изображались как песочные колобашки, тайга — елочками, болота — кочками вроде ежиков, а место описанной в записке золотой руды было помечено тремя крестиками с надписью «Гореловские жилы». Никакого масштаба, никакой привязки к какому-либо известному географическому пункту, хотя бы к реке Колыме, не было. Билибин понимал, что искать с такой картой Гореловские жилы безнадежно, но почему-то поверил, что можно их найти.

— Кто этот Розенфельд? И как все это оказалось у вас?

Вольдемар Петрович положил правый локоть на край стола, оперся на него, повернулся к Билибину — он всегда так усаживался, чтоб лучше слышать собеседника, и печально вздохнул:

— Разное о нем говорят: и проходимцем называют, и купеческим прихвостнем, и белым эмигрантом. Был он приказчиком благовещенского купца Шустова, скупал на Колыме пушнину, искал там же удобные торговые пути, интересовался, видимо, и полезными ископаемыми… Ну вот, где-то и наткнулся на эти Гореловские жилы. Без техники опробовать не мог. Решил вернуться на это место в будущем году — с техникой и людьми, на средства своего купца Шустова. Но Шустов в это время обанкротился. Стал Розенфельд писать разным золотопромышленникам… Хотел сам участвовать в этом деле. Не по наивности, конечно, составил такую детскую карту и не указывал точно, где находятся эти Гореловские жилы… Одни верили ему, другие — нет, но тут начались война, революции… Розенфельд стал писать правительствам. Эту записку он написал правительству Дальневосточной республики. Во Владивостоке в двадцатом году ее обсуждали, даже организовали Колымскую рекогносцировочную экспедицию. Она провела одно заседание… Вот его протокол…

Бертин извлек из папки еще несколько листов. На первой странице Билибин прочел задачи экспедиции: первая — исследование промышленной ценности Гореловских золоторудных жил, вторая — исследование двух обширных систем россыпного золота… Прочитал об этом Юрий Александрович, и ему вдруг так явственно показалось, что исследования на северо-востоке Азии, куда он давно стремится, уже начались и начались без него… На четвертой странице он опять громко и нараспев прочел красным карандашом подчеркнутые строки: