По ту сторону ночи - Устиев Евгений Константинович. Страница 22

— Медведь! — крикнул, присмотревшись, Саша.

Через несколько мгновений я хорошо вижу перепуганного зверя. Это застигнутый пожаром небольшой бурый медведь. Голова его высоко поднята над водой, черный кончик носа блестит, а густая длинная шерсть вздыбилась на загривке. Увидев нас, он сворачивает против течения и пытается уйти, усиленно загребая своими большими лапами. Однако течение слишком быстро, он выбивается из сил, и мы постепенно его догоняем. Тогда зверь изменяет свое намерение и круто поворачивает вниз. Рассерженно фыркая, он быстро проносится мимо и, миновав плоскодонку, выходит на мелководье. Там он сильно отряхивается и, не торопясь, скрывается в кустах правого берега.

Лесной пожар протянулся вдоль реки приблизительно на восемь километров. Нам потребовалось около четырех часов, чтобы пересечь зону огня. Наконец мы доходим до широкой протоки, прерывающей левый берег. С одной ее стороны еще бушует пламя, но на противоположном берегу стеной стоит нетронутый лес. Вниз по реке в сторону пожарища тянет довольно свежий ветер; вместе с водой он ставит огню непреодолимую преграду.

Мы плывем еще около двух часов и, пройдя за сегодняшний день не меньше восемнадцати километров, пристаем на ночлег. Ветер все еще дует вниз по долине, поэтому здесь исчезла даже та легкая дымка, которая два последних дня мешала мне фотографировать. Однако далеко позади все еще поднимаются огромные снежно-белые клубы, застилающие половину неба. С другой стороны горизонта медленно нарастает темно-серая грозовая туча, в которой изредка проскакивают молнии.

— Я заметил, что лесные пожары всегда притягивают дождевые тучи, — говорит, поглядывая назад, Петя. — Дело кончится ливнем!

— «Они сошлись: волна и камень, стихи и проза, лед и пламень…» — декламирует Саша.

— Лес-то как жалко! — вздыхает Бонапарт,

Устье Ангарки. Глава 13

Через три дня, в среду 15 июля, я проснулся очень поздно. Кругом тихо, если но считать равномерного шума реки, у которой разбиты наши палатки; очевидно, все мои спутники еще спят. Вчерашний день стоил нам очень дорого; совершенно обессиленные, мы повалились в наши спартанские постели лишь в первом часу ночи.

Я потягиваюсь под своим одеялом и закуриваю. Неужели мы добрались наконец до Ангарки! Какое счастье! А сколько пришлось перенести за эти семнадцать дней тягот и опасностей! Нет, все-таки какие у меня молодцы — и Таюрский, и Куклин, и Бонапарт! Многие на их: месте давно бы уже струсили и пали духом! Теперь, вероятно, самое трудное позади; мы покинем наконец этот страшный своей величиной и дикостью Анюй; маленькие горные речки, где нам предстоит теперь плыть, могут встретить нас такими же трудностями, но вряд ли будут столь же опасны!

Я шевелю пальцами — ох, как они опухли! Кисти рук вздулись; опухли и ноги — все это результат вчерашнего мучительного дня.

…Накануне мы поднялись несколько раньше обычного. До устья Ангарки, Судя по аэрофотоснимкам, оставалось девятнадцать километров, и мы решаем во что бы то ни стало одолеть этот путь, хотя бы нам пришлось плыть до глубокой ночи. w

Лесной пожар действительно стянул много облаков; небо хмурится вот уже третий день, но обещанного Петей дождя еще нет. А надо бы! Воды в Анюе остается все меньше, и я боюсь даже подумать, что произойдет с нами, если эта небывалая засуха продлится до осени.

После наспех проглоченного завтрака отправляемся. Первое препятствие встречает нас уже через четверть часа: река разделилась на два рукава, оба они шумят и пенятся Перекатами. Аэроснимки не дают ясной картины; кажется, правый рукав надежнее. Перекрикиваемся с Петей — не отцепить ли его лодку? Нет, пока не стоит, попытаемся проскочить с буксиром!

Анюй немедленно наказывает нас за доверчивость. Шлюпка с трудом пробирается по извилистому узкому фарватеру. Справа и слева стеной стоят крупногалечные мели; до них можно дотянуться веслом, а иногда и рукой. В проходе мчатся — крутые валы, на которые, задыхаясь, как на гору, карабкается моторка. Хуже всего приходится Саше и Пете. Если трудно вести лодки на прямых перекатах, то насколько труднее маневрировать в узких кривых коридорах! Петя то и дело что-то кричит Саше — явно ругается! Но разве Саша виноват, что ему нужно крутиться то вправо, то влево, не считаясь ни с должной плавностью угла поворота, ни с тем, каково приходится на своей лодке Пете! Плоскодонка не имеет собственного поступательного хода, и ей почти невозможно приноровиться к этим неожиданным прыжкам моторки. Петину лодку поминутно заносит в сторону или стукает о камни. К счастью, она достаточно легка и прочна для того, чтобы без большого вреда для себя выдержать эти удары.

С трудом одолеваем сто — двести метров. Когда же будет конец этому невероятно длинному перекату? Я давно уже перебрался на нос шлюпки и до рези в глазах всматриваюсь в воду. Впереди показывается несколько увязших в камнях старых коряг. Как поднявшиеся на клешнях крабы, они торчат из воды; длинные корни змеями вьются по течению. Одна коряга надвигается на нас слева, другая расположена дальше и чуть правее. Узкий фарватер делает между ними узкую петлю в форме буквы S. Сцилла и Харибда! Как-то нам удастся их миновать!

Я с тревогой оглядываюсь на Сашу и стараюсь перекричать шум волн:

— Осторожнее! Два крутых поворота!

Саша и без меня уже оценил опасность. Он весь напрягается, как перед прыжком, и, обойдя возможно дальше нижнюю корягу, круто кладет руль влево. Шлюпка на секунду замирает против острых, как мамонтовые бивни» отростков мертвого дерева и, взвыв мотором, двигается дальше. Уф! Мы облегченно вздыхаем.

Через несколько секунд перед нами вырастает следующая коряга. У нее еще уцелела часть толстого ствола, который, как дальнобойное орудие, нацелен в небо. Саша намерен повторить тот же маневр. Вот шлюпка входит во второй вираж. Черт! Нас встречает такая сильная струя, что мотор не справляется, и мы замираем на месте.

Задняя лодка еще не успела пройти первой коряги и теперь, несмотря на отчаянные усилия Пети, постепенно сбивается прямо в ее растопыренные клещи. Еще секунда — и течение прижимает плоскодонку к скрюченному многолапому корню. Петина лодка в плену: один из узловатых отростков держит ее за борт, второй уцепился за трос. Сейчас нас потащит назад!

Саша уже почувствовал рывок и оглядывается на Петю; в его глазах растерянность. Что делать?

— Руби трос! Руби трос! — пронзительно кричит опомнившийся первым Бонапарт.

Я вижу, как Петя хватает топор и бросается на нос плоскодонки. Двумя сильными ударами он перерубает трос. Наша шлюпка, словно сорвавшийся с привязи конь, бросается вперед. Освобожденная от буксира, она бее труда берет препятствие; вторая коряга остается позади. Бонапарт торопливо выбирает трос, чтобы он не зацепился за корни; Саша дает полный ход, чтобы поскорей уйти от опасного места.

Но что же с бедным Петей? Проскочив эху замысловатую ловушку, Саша, заводит шлюпку в тихий валив и выключает мотор. Мы смотрим назад: Петя уже освободился от коряги, и его сразу понесло течением. Но, не стесняемый больше тросом, он уже ничего не боится. Через пять минут плоскодонка выведена в спокойное мелководье, а затем Петя уверенно двинулся, придерживаясь берега, вперед. Вот наглядное преимущество его лодки перед нашей слишком глубоко сидящей моторкой!

В первую половину дня мы встретили еще два менее опасных, но не менее длинных переката. Один из них протянулся вдоль реки по крайней мере на триста метров.

В результате за первые пять часов плавания мы прошли всего-навсего пять километров. По километру в час — хорошая скорость для таких дальних путешественников, как мы!

К счастью, следующие двенадцать — тринадцать километров мы проплыли довольно быстро и без всяких осложнений. Зато последний оставшийся до устья Ангарки километр достался нам особенно трудно.

Уже в девять часов вечера, когда до крутого мыса, за которым Ангарка сливалась с Анюем, было уже рукой подать, нас ждало последнее испытание. Перед нами показался чрезвычайно стремительный перекат с заметным на глаз порогом в его верхнем конце. Было совершенно ясно, что с буксиром нам этого переката не одолеть.