По ту сторону ночи - Устиев Евгений Константинович. Страница 8

Но вот наконец наше имущество распределено, подогнано и уложено. Благодаря стараниям Пети это сделано очень ловко; просто непонятно, куда девалась сваленная перед тем на плоту устрашающая гора мешков и ящиков. Лишь в центре лодки груз несколько возвышается над бортами. Мы плотно закрываем его брезентовым полотнищем и вылезаем на плот, чтобы отдохнуть, покурить и полюбоваться своей работой.

— Красавица! — с восхищением произносит Куклин.

Сильно осевшая в воде белая стройная шлюпка, почти

целиком закрытая зеленым брезентом, из-под которого на транце поднимается начищенный до блеска мотор, действительно выглядит очень красивой.

— Ну что ж, друзья, — говорю я своим товарищам, — вот и все готово. Можем отправляться. Пожелаем себе удачи — и в путь!

Мы крепко жмем руки провожающим и, напутствуемые добрыми пожеланиями, спускаемся с плота. Я последним занимаю свое место и смотрю на часы: без десяти одиннадцать.

Бонапарт сильно дергает пусковой ремень, мотор гудит, и шлюпка медленно разворачивается под огромной кормой кирпично-красной баржи. Быстро ширится полоса свинцово-серой воды, отделяющая нас от берега. Уменьшаются домики поселка с развешанными для просушки рыбачьими сетями. Еще несколько минут, и мы одни посреди просторов медленно текущей реки, на которых наша красавица лодка вдруг начинает казаться жалкой и ненадежной щепочкой!

Равномерно работающий мотор тянет нас со скоростью около десяти километров в час. Через полчаса такого хода Нижние Кресты почти скрываются из глаз. Только высокая дымящая труба ремонтной базы тоненькой черточкой еще видна на низком горизонте.

Солнце спряталось на севере за фантастическими нагромождениями белых, серых, розовых и багровых облаков. Там, где оно сейчас находится, пылает яркое зарево, от которого тянутся косые полосы огня.

В двухстах метрах — правый берег Колымы с редким лиственничным лесом и густым, сбегающим прямо к воде, кустарником. Левый берег — до него не менее шести-семи километров — еле виден. Он тоже топорщится щеткой лиственниц.

Необозримые пространства реки, по которой сейчас с легким шелестом катятся большие пологие волны с белыми гребешками, нагоняют чувство затерянности и одиночества. Даже самый молодой и жизнерадостный из нас, Куклин, и тот присмирел, кутаясь от ночной свежести в телогрейку, он крепко затягивается папироской. Бонапарт сосредоточен и угрюм. Таюрский, скрытый от меня брезентом, потихоньку мурлычет что-то минорное.

Небо понемногу заволакивается облаками; около часу ночи солнце окончательно прячется за плотной завесой туч. Временами накрапывает мелкий дождь. Легкий до сих пор южный ветер теперь свежеет. Шлюпка взбирается на волну; вдоль бортов летят пенистые брызги.

Бонапарт направляет лодку ближе к берегу; теперь мы плывем не больше чем в двадцати метрах от него. Здесь слабее ветер и меньше качает, хотя все-таки холодно. Термометр показывает тринадцать градусов.

Во втором часу ночи проходим мимо небольшой рыбачьей заимки — два плосковерхих сруба с черными впадинами крошечных окошек. Перед дверью бревно с воткнутым в него топором, у обдерганного куста колышется в реке крутобокая лодка. Хозяева, очевидно, давно спят, но зато не спит подбежавшая к воде и облаявшая нас собака… Закутавшись краем палатки, я временами дремлю и вижу какие-то тревожные сны.

— Который час? — вдруг прерывает мой сон Бонапарт. — Скоро все закроется туманом, как бы не пропустить устья Анюя.

Сумрачно. Я плохо вижу стершийся циферблат. Десять минут третьего. Мы плывем уже больше трех часов. По времени скоро должен быть Анюй, до которого от Крестов немногим более тридцати пяти километров.

Низкие тучи уже сплошь затянули небо, а над рекой быстро уплотняется белая завеса тумана. Справа от нас уходящая в беспредельность вода, слева ночной мираж — висящие над туманом лиственницы. Густая пелена скрыла берег и основания деревьев, и потому кажется, что они растут прямо из клубящегося облачного моря.

— Эй, — окликаю я Петю, — на носу, не спать! Смотри не проворонь Анюй! Саша, а ты что нос повесил, погляди-ка, красота какая!

Мы сбрасываем с себя оцепенение, потягиваемся, раскуриваем, шутим.

Прямо против устья Анюя находится самое старое русское поселение на северо-востоке Азии — Нижнеколымск. Этот форпост русских землепроходцев был заложен Михаилом Стадухиным больше трехсот лет назад, в 1644 году, на пути от Якутского острова к «теплому морю» — Тихому океану. Этот укрепленный административный и торговый пункт находился на полпути между Леной и Анадырем.

Сейчас, по словам Бонапарта, в Нижнеколымске всего несколько десятков домов. Как по размерам, так и по значению этот старинный поселок сильно уступает Нижним Крестам.

Мы внимательно вглядываемся вперед и вправо, пытаясь увидеть берег. Увы, перед нами лишь серая водная гладь с колеблющимся над ней плотным белым занавесом.

— Внимание! Течение слева! — вдруг кричит Петя.

Действительно, сильная струя воды отклоняет нос шлюпки в сторону. Наш берег Колымы куда-то исчез, и мы видим теперь только воду и туман.

— Анюй! — торжественно возглашает Бонапарт и круто кладет руль налево.

Итак, Колыма пройдена! Через четверть часа лодка как-то неожиданно вырывается из тумана; наконец мы можем оглядеться.

Ширина Анюя не превышает здесь восьмисот — тысячи метров. Оба берега видны совершенно отчетливо. Они покрыты густыми зарослями высокого кустарника. Мы плывем ближе к правому берегу. Хорошо различается невысокая, влажная от недавно прошедшего дождя глинистая терраса. Ветерок доносит легкий запах цветущего шиповника; самих цветов в предрассветных сумерках не видно.

На Анюе нас охватывает атмосфера удивительного спокойствия. Здесь нет ни пронзительного ветра, ни шумящих волн, как на Колыме. Исчезает чувство подавленности, вызванное громадными просторами реки. Кажется, что мы пересекли враждебный нам океан и приближаемся к тихой гавани.

Будущее показало, впрочем, что Анюй отнюдь не походил на тихую пристань! В эту памятную ночь мы даже не ступили еще и на порог настоящих, а не кажущихся опасностей.

Но сейчас воды Анюя, подпираемые громадой Колымы, монолитной массой без единого всплеска скользят к устью. Шлюпка все выше поднимается по реке. Мы уже очень утомлены и внимательно вглядываемся в берега, высматривая удобное для стоянки место. Непроходимая стена ольховника, полярной березки и цветущего багульника делает пока высадку невозможно.

В двенадцати километрах выше устья Анюя сливаются две его ветви — Большой и Малый Анюй.

Бонапарт сворачивает в Большой Ашой, ширина которого здесь не больше четырехсот — пятисот метров. Среди прибрежного кустарника появляются единичные тоненькие, как спички, лиственницы.

Лишь в половине шестого утра, когда почти рассеялся туман и в зарослях травы у берегов закопошились дикие утки, мы обнаружили не заросший кустами клочок берега. Это был небольшой бугорок высотой около трех метров с густой, мокрой от тумана и росы травой. Лучшего места ожидать невозможно; мы решили остановиться на отдых.

Петя с Сашей ставят палатку. Бонапарт, нарушая все таежные традиции, разжигает при помощи бензина костер, а я спешно разогреваю консервированный борщ и кипячу чай.

Сказывается вчерашний трудный день и ночной переход без сна. Мы клюем носом и вяло отмахиваемся от пляшущей над нами тучи комаров.

Наскоро проглотив этот не то ужин, не то завтрак, я забираюсь в палатку. Высоко поднявшееся солнце уже нагрело тент, от мокрой травы поднимается пар, над ухом звенят комары. Я не в силах подняться от разморившей меня усталости и прошу Петю развести дымокур.

Наконец все улеглись. Над крышей палатки гудит плотный рой комаров, с реки доносится оживленное кряканье уток.

Уже почти засыпая, я слышу что-то вроде звонкого фанфарного призыва, но, не успев удивиться, проваливаюсь в глубокий сон.

Большой Анюй. Глава 6

Десять часов утра. Закончив свои записи, я вылезаю из плохо натянутой покосившейся палатки. Петя разжигает костер. Бонапарт возится в лодке с мотором, а Саша, примостившись на крошечном торфяном бугорке, удит рыбу. К сожалению, у него нет наживки, и потому дело не клеится.