Если парни всего мира... - Реми Жак. Страница 21

В каюте капитана у приемника никого нет. Рация включена на прием, но никто не слышит передачи Лаланда.

Чума! Весть распространилась по судну с быстротой молнии. Так просто и вместе с тем трагично истолковали рыбаки слова Олафа.

Впрочем, они реагировали не сразу; некоторое время все молчали. Отказывались понимать случившееся. Но мало-помалу эта мысль дошла до их сознания. Им стало страшно. Животный страх сковал людей; паника, точно шквал, обрушилась на судно и потрясла его до основания. Первобытный ужас, поднявшись из самой глубины их существа, лишил рыбаков рассудка: растерянные, бледные, с всклокоченными волосами, с дикими, блуждающими глазами, они вопят все сразу. Угрозы, стоны, проклятия раздаются со всех сторон.

Франк срывает с себя рубашку и штаны, раздевается догола посреди кубрика, — смотрит, нет ли на теле подозрительных следов. Успокоенный осмотром, одевается. Его примеру следуют остальные. Скоро все помещение кишит раздетыми людьми, внимательно осматривающими друг друга. Боясь заразиться, каждый старается не дотрагиваться до соседей. Никто теперь не хочет подходить к постелям больных. В глазах у всех недоверие, вражда, ненависть. Каждый боится за себя и готов использовать любое оружие, чтобы защититься от опасности. Эдмунд обнаружил на груди прыщик. Вокруг него тотчас образовалась пустота. В ужасе мальчик замечает, что все избегают его, и маленькая опухоль кажется ему вдруг огромной и страшной. Глаза наполняются слезами, губы шепчут:

— Нет, не может быть...

Но на лицах окружающих Эдмунд не видит ни жалости, ни даже интереса. На них отражается лишь ужас, отвращение и брезгливость.

Петер пристально смотрит на юнгу. Смотрит также и на Олафа, который, обессилев в борьбе с отцом, опустился на пол. И старый дурень Петер вдруг неистово кричит:

— Те, кто должен был заразиться, уже заразились. Остальные не заболеют, если только не дадут себя заразить.

В этом, конечно, нет никакого смысла. Но разве могут рассуждать люди, целиком находящиеся во власти панического страха?

— Те, кто должен был заразиться, — заразились. Остальные здоровы...

Они повторяют эти слова, потому что им необходимо поверить в них, пытаются убедить себя, что страшная болезнь их не тронет.

— Надо только остерегаться заразы.

Вокруг Эдмунда и Олафа угрожающие лица, поднятые кулаки. Их заставили забрать тюфяки, к которым никто не хочет прикасаться, теснят к выходу. Они поднимаются по трапу, выходят на палубу, направляются к бараку, где лежат больные.

Однако рыбакам этого мало. Они должны обязательно как-то действовать, что-то предпринять, чтобы не оставаться один на один с охватившим их страхом смерти. Им необходимо доказать себе, что они борются против опасности, что они не пассивны. Присутствие несчастных, которые стонут за перегородкой, в нескольких метрах от них, выводит их из себя.

— Сжечь их вещи.

Неизвестно, кто предложил это. Рыбаки спускаются в кубрик. Пользуясь носовыми платками, тряпками, чем попало, чтобы предохранить себя от заразы, собирают и выносят на палубу личные вещи больных, чемоданы, простыни, одеяла — все, к чему прикасались зараженные. Собрав все в одну кучу, Франк обливает ее керосином. Петер щелкает зажигалкой. Ярко вспыхнувшее пламя в несколько минут пожирает добычу. В его зловещем свете лица и тени принимают чудовищные очертания. В обычное время все эти люди не обратили бы внимания, как странно искажаются их тени пляшущими языками пламени, но овладевшая ими тревога заставляет их бояться самых обыкновенных явлений. Торопливо разбрасывают ногами угли; летят за борт предметы, еще охваченные огнем. Последние остатки пламени угасают. На судне снова воцаряется мрак.

Он пугает рыбаков. Их все теперь пугает. Раздается чей-то злобный голос:

— За борт их...

Кто первый выкрикнул эти слова? Люди потеряли всякую способность разбираться в чем-либо, они готовы на любое насилие.

— За борт! За борт!

Сначала решили так: положить больных в шлюпку и пустить их по воле волн. Ни один голос не поднялся в защиту несчастных, которые еще несколько минут назад были их товарищами. Отчаяние, животный страх за свою жизнь превратили людей в скотов; они способны на любой безумный поступок, лишь бы только избавиться от овладевшего ими ужаса.

— Не выпускать их из барака, — подсказал кто-то.

— Спустим баркас.

Неизвестно откуда появляются топоры.

Кок спускается в камбуз, открывает шкаф с провизией. Он возвращается с бутылками, до краев наполняет чарки. Спирт еще больше горячит головы.

Дверь капитанской рубки открывается. На мостике появляется Ларсен. Рыбаки оторопело смотрят на него, точно забыли о его присутствии на борту. При появлении капитана моряки замолкают; у них сильно развито чувство дисциплины. Ларсен очень бледен. Одежда в беспорядке. На лбу темнеет большой синяк. Струйка крови протянулась от угла рта и расплылась пятном на куртке и рубашке.

Ларсен идет к бараку, становится перед дверью. Расставив для устойчивости ноги, медленно вынимает из кармана револьвер и спокойно объявляет:

— Первый, кто сделает шаг вперед, получит пулю в лоб.

Он имеет на это право. Любой суд оправдает его и осудит нарушителей, которые, вероятно, уже никогда не смогут выйти в море. Рыбакам это известно. Никто не шелохнулся.

Холлендорф только что сообщил, что все его усилия связаться с каким-нибудь берлинским радиолюбителем оказались тщетными. Он будет продолжать вызовы через эфир.

Мерсье бросает беспокойный взгляд в сторону Корбье; мертвые глаза слепого остановились на нем, и доктору кажется, что он читает в них угрозу. Они ненавидят друг друга. И все же не решаются порвать связь, заставляющую их бороться бок о бок за спасение незнакомых людей, и поэтому продолжают разыгрывать комедию человеческой солидарности в явном противоречии с их личными отношениями. Это тяготит их. Они французы, отсутствие логики их смущает.

Лоретта не чувствует их терзаний. Влюбленными глазами она нежно смотрит на Мерсье. В ее поведении нет никакого лицемерия. Если бы муж мог видеть ее, — а он по-своему ее видит, — она держала бы себя точно так же. Лоретта не сопротивляется своему влечению, да и не способна сопротивляться, если бы даже и хотела.

— Вы думаете, Холлендорфа услышат? — спрашивает доктор.

— Как его могут услышать, если до сих пор он ничего не добился?

Корбье чувствует, что ответил резко. И уже более любезно добавляет:

— Правда, атмосферные условия могут измениться каждую минуту.

Во всяком случае, они должны что-то предпринять. Они не могут примириться с сознанием, что все их усилия напрасны. Мерсье и Корбье вызывают по телефону аэродром Темпельхоф в Берлине и одновременно пытаются связаться по радио с Италией.

Горячий ветер сирокко, налетевший из Африки, колышет апельсиновые деревья вдоль узкой дороги, по которой, засунув руки в карманы, насвистывая, медленно бредет Дженаро. Он опаздывает на свидание, но не торопится, так как уверен, что Кармела ждет. Она наверняка не спит: не сомкнула глаз, смотрит на часы, прислушивается, что делает отец. Убедившись, что тот заснул, наверное тихонько встала и отодвинула дверной засов. Дженаро останется только толкнуть дверь. Он пройдет на цыпочках через столовую; ему хорошо знакома эта комната. Дженаро знает, как стоит мебель, и сумеет пробраться, ничего не задевая. Кармела бросится к нему, как только он переступит порог. Спрыгнув с кровати, побежит навстречу босая, в короткой ночной рубашке. Дженаро нравится, как она прижимается. Редко девушка отдается так самозабвенно и до конца. Это приятно мужчине. Дженаро размышляет, что будет дальше. Кармела его жена. Но он предпочел бы, чтобы она оставалась у своего отца, а он приходил бы на свидания тайком, как сейчас. Да вот согласится ли она? До сих пор Кармела ни в чем ему не противоречила. А как же отец? Старый дон Доменико закатит грандиозный скандал, если застанет их вдвоем. Этого ни в коем случае нельзя допустить.