Путешествия никогда не кончаются - Дэвидсон Робин. Страница 45

Рик решил проехать по «Ружейному стволу» прежде меня и расстаться с машиной в Уилуне, где нам снова предстояло встретиться. Я попросила его оставить одну-две канистры с водой где-нибудь на дороге. Я знала, что в этих местах каждая капля воды будет для меня на вес золота. Впереди лежала иссушенная солнцем земля почти без корма для верблюдов. Аборигены могли бы указать мне несколько естественных углублений, где скапливалась вода, но ни одно из них не было обозначено на карте. С другой стороны, как это ни глупо, мне не хотелось постоянно видеть перед собой свежие следы, оставленные машиной Рика. И в то же время его благополучие беспокоило меня больше, чем мое собственное. Вдруг машина сломается… Я хотела знать наверняка, что у Рика достаточно воды, тогда в случае беды я могла бы отыскать его на дороге и захватить с собой. Глендл тоже настаивал, чтобы Ричард на полпути оставил для меня две канистры воды. Ради этого Ричарду нужно было проехать восемьсот мучительных миль по спинифексу и песку — такова цена дружбы.

Несколько часов я прошагала в новых сандалиях, держась дороги, а потом решила пойти напрямик через пустыню. Дюны, спинифекс и безграничный простор. Я шла по земле, где не ступал, наверное, еще никто, а кругом простиралась первозданная, девственная пустыня, не тронутая Даже скотом, и во всей этой необъятной шири ничто не напоминало о существовании человека. Дюны здесь не набегали волна за волной, как прежде. Они сталкивались, сокрушали друг друга, словно морская зыбь на ветру. По этим дюнам не гулял пожар, поэтому они совсем не походили на те, что я уже видела. Все они были неправильной формы и не обманывали глаз пышностью зеленого наряда. Серо-желтый несъедобный спинифекс покрывал их от подошвы до макушки и удерживал на месте.

Во время путешествия я училась видеть и понимать землю, по которой шла, училась к ней приспосабливаться. Открытые пространства, сначала пугавшие меня, постепенно стали источником радости, питавшим мое крепнувшее чувство свободы и праздничной легкости. Ощущение безграничности просторов глубоко укоренилось в коллективном сознании австралийцев. Большинству из нас оно внушает страх, поэтому мы теснимся на Восточном побережье, где жизнь легче, чем в глубине страны, и само понятие пространства поддается осмыслению, но это же чувство безграничности пространства рождает чувство безграничности возможностей, неведомое жителю ни одной европейской страны. Боюсь только, что пройдет немного времени и вся австралийская земля будет завоевана человеком, разгорожена на участки и покорена. А пока… пока земля была свободной и неоскверненной, она казалась неподвластной разрушению.

И чем дольше я шла, тем явственнее ощущала, какие нерасторжимые, хотя и не до конца понятные мне узы связывают меня с этой землей. Законы движения, строения и взаимосвязи в мире природы я угадывала чутьем. Мне не нужно было разглядывать следы животных, я и так знала, чьи это следы. Мне не нужно было смотреть на птиц-я узнавала их по полету. Окружающая природа сообщала мне множество сведений, и я усваивала их, часто сама того не замечая. Пустыня стала для меня огромным живым существом, а я-его частицей. Как это происходило, можно показать только на примере. Предположим, я увидела след жука. То, что раньше показалось бы мне прелестным узором, вызывающим некоторые ассоциации, теперь превращалось в знак, который рассказывал, что это за жук, куда он ползет и почему, когда оставил след, кто его враги. Я отправилась в путешествие, владея лишь начатками знаний о жизни пустыни, сейчас у меня накопилось столько сведений, что я хорошо понимала, как учиться, чтобы чему-нибудь научиться. Я сразу же узнавала новое растение, так как разгадывала его связи с другими растениями и животными и его место в нескончаемой цепи жизни. Мне достаточно было только посмотреть на его окружение, и я уже могла многое рассказать об этом растении, даже не зная его названия. То, что раньше представлялось мне ничего не значащей былинкой, стало неотъемлемой частью единого целого, где все части взаимосвязаны. Подняв камень, я уже не говорила, как прежде: «Это камень», а «Это часть целого, звено цепи» или, точнее: «Это звено определяет существование остальных звеньев, так же как остальные звенья определяют его существование». Когда такой образ мышления стал для меня привычным, я растворилась в этом целостном мире, и границы моего собственного «я» отодвинулись в бесконечность. В начале путешествия я в какой-то мере догадывалась, что мне придется испытать нечто подобное. И боялась. Беспредельное расширение моего личного мира я воспринимала как вторжение хаоса и сопротивлялась ему изо всех сил. Я ограничила себя железными рамками повседневных обязанностей, чтобы не потерять свое «я», и это было необходимо. Когда сознание распадается, а душа полна сомнений, нельзя допускать размывания границ собственного «я». Если хочешь выжить в пустыне, нужно обрести внутреннюю цельность, и чем скорее, тем лучше. Это не мистика, здесь вообще неуместны и опасны такие слова, как «мистика», «мистический». Они слишком избиты и могут быть неправильно истолкованы. Оказавшись в пустыне, человек обычно обретает цельность, вот и все. Причина и следствие. В разных местах для выживания требуется различная приспособляемость. Способность выжить — это, быть может, прежде всего способность изменяться в соответствии с требованиями окружающей среды.

Новое восприятие жизни долго и трудно преодолевало старое. Эта борьба возникла не по моей воле, я была втянута в нее, я могла принять ее или отказаться от нее. Попытавшись отказаться, я чуть было не дошла до последней черты. Моя внутренняя сущность, прежде, в иных условиях, служившая моей главной опорой в борьбе за жизнь, превратилась в моего врага. За эту междоусобицу я едва не заплатила безумием. Пытаясь сохранить старый мир, я призывала на помощь свой разум и изо всех сил старалась трезво относиться к себе самой. Я приглушила голос памяти. Я фанатически следила за временем, за «мерой вещей». Но мой разум оказался бессилен просто потому, что в нем больше не было нужды. Самым важным и самым Деятельным стало подсознание. Сны, видения, незнакомые ощущения, мечты. Все более глубокое восприятие особенностей каждого нового места: приятного, где я успокаивалась, или неприятного, где меня бросало в дрожь. Все более тесное переплетение моего мира с миром аборигенов, воспринимающих Вселенную как некую реальность, неотделимую от них самих, что проявляется, например, в их языке. В питджантджаре и, по-моему, во всех других языках аборигенов нет слова «существовать». Все живое и неживое находится в постоянном взаимодействии. Аборигены никогда не скажут: «Это камень». Они говорят: «Вон там торчит, нависает, стоит, падает, лежит камень».

В пустыне то, что мы называем личностью человека, как бы перестает обитать внутри черепной коробки, а проявляется как ответная реакция на внешние раздражители. Когда внешние раздражители неблагоприятны и человек оказывается в трудных условиях, проявляется сущность личности, ее истинное значение. У человека, оказавшегося в пустыне, душа становится похожей на пустыню. Иначе он не может выжить. Границы личности размываются, главную роль начинает играть подсознание, а связи с сознанием ослабевают, личность освобождается от привычной деятельности, утратившей смысл, и сосредоточивается на практических трудностях, связанных с выживанием. Но, покоряясь законам своего естества, человек страстно жаждет усвоить и осмыслить новые сведения, что в условиях пустыни возможно, только переводя их на язык мистики.

Всем этим я хочу сказать, что, когда идешь по грязи, спишь и стоишь на грязи, валяешься в грязи, покрываешься грязью и ешь грязь, когда рядом нет никого, кто напомнил бы о правилах, принятых в цивилизованном обществе, и ничто больше тебя с этим обществом не связывает, нужно быть готовой к переменам, и переменам серьезным. Аборигены живут в гармонии с собой и своей землей, я чувствовала, что ростки этой гармонии появились и во мне. Я радовалась им.