ВьЮжная Америка - Романенко Александр Юрьевич. Страница 37

Не буду описывать мою с ним беседу. Скажу только, что Кардосо запросил цену, которая меня вполне устраивала, и я совсем не торговался. Но абокадо обнаглел и стал звонить в какие-то занюханные банки, пока не нашел такой, где обменный курс был наименьшим из всех возможных. Торжественно, с плохо скрываемым злорадством объявив мне сумму, он явно был уверен в проявлении злобы и мелочности с моей стороны, но я снова не принял вызов и торговаться не стал. На этой сделке абокадо Кардосо выиграл аж (!) два доллара. Он был счастлив. Я просто любовался им: такой пример скаредности мне никогда еще не приходилось видеть.

Сто сорок восемь долларов в месяц. На том и порешили. Я достал деньги, отсчитал. Но не тут-то было. Дон Кардосо — не торгаш какой-то, он адвокат, а это звучит гордо! Он вызвал секретаршу. Привыкшая к выходкам босса, но еще не научившаяся всем его гнусностям девочка выбежала из-за перегородки. В ее беленькие ладошки адвокат вложил стопку разношерстного бюрократического папируса, который весь подлежал перепечатыванию, регистрации и оформлению.

Мелкий торговец играл роль адвоката и никак не мог выйти из образа. Вместо того чтобы подписать простейший договор об аренде, я был вынужден ознакомиться с дюжиной двуязычных документов. Впрочем, подписал-то я все равно только один из них, то есть именно договор. Ничего другого я, конечно, подписывать и не стал бы.

Пичинча — космическая девчонка

Ух, как хорошо, как свежо и чисто на улице!

Как только ключи от моего будущего фотопавильона (который мы дома высокостильно называли студией) зазвенели у меня в кармане, я почувствовал облегчение и расслабление. Собственно, это был последний прыжок в длинном забеге, теперь можно всего лишь работать и работать. Нет ничего приятнее, чем работа, которую ты создал сам. Я знаком с этой истиной не понаслышке, и потому предстоящие труды по созданию студии никак не пугают меня. Все в наших руках — вот девиз наступившей недели.

Мы — русские люди. Всякое новое дело мы начинаем с обращения ко Всевышнему, ибо все в его воле. И конечно, с обмывания. Русский человек не слишком суеверен, по крайней мере, намного меньше, чем латиноамериканцы, но все же он твердо знает: даже самое обещающее дело будет безнадежно загублено стихиями и обстоятельствами, если его вовремя не обмыть.

Причем коньяки и виски не в счет. Только водка, желательно русская. Таковая без труда обнаруживается на всеобъемлющих стеллажах «Супермакси». Правда, дороговато, около восьми долларов. Тогда как «финка» в основном по шесть и ниже. Но ради случая мы не скупимся. По моей идее мы устраиваем русский ужин: пельмени, вареная курица, соленые помидоры, горчица, колбаска типа «докторская» и, естественно, шпроты атлантические. Ничего экзотического. И кристалловского завода белая идет под вышеперечисленные яства удивительно мягко.

А наутро с совершенно свежей головой (вот что значит настоящий «Кристалл», а не армавирский) я вдруг решаю взобраться-таки на Пичинчу, которая дразнит меня своими заманчивыми изгибами каждый раз, когда я нечаянно гляжу в окно. Наша высота над уровнем моря две восемьсот (даже выше — мы живем на холме). Пичинча — еще почти тысяча. Итого — четыре километра. Чтобы оказаться на высоте четырех километров, нужно пройти каких-то несколько сот метров.

— Пойдем? — спрашиваю Валентину.

— Ты что, спятил? — логично отвечает она вопросом на вопрос. Однако ответ слишком ясный, чтобы на него реагировать.

Иду к Маше.

— Пойдем? — спрашиваю Машу.

— Пойдем! — кричит она мне в ухо.

Как хорошо, что хоть одна душа в доме разделяет мои романтические настроения. Валентину решено оставить дома без всякой работы и поручений. Тем более что у нее то ли мигрень, то ли просто полениться захотелось. А мы с Машей быстренько собираемся, по-охотничьи. Берем самое необходимое: два ножа, один большой и раскладной, а другой — пиратский какой-то, дикого вида, но продается свободно; спички, пару коробок (одну из них я заворачиваю в полиэтиленовый пакетик), лезвие и кусок мягкого провода (это на случай встречи со змеей, работает безотказно, если, конечно, не растеряешься), фонарик (если задержимся допоздна) и сто тысяч сукров. Все, экипировка закончена.

Валентина совершенно спокойна. Она знает, что, куда бы меня и Машу ни занесла тяга к рискованным приключениям, мы всегда выходим сухими из воды. Подумаешь, какая-то гора. Я объясняю ей и показываю пальцем наш примерный маршрут. Это тоже нужно делать, по возможности, конечно — вдруг именно в этот раз сухими выйти и не удастся.

Из нашего окна хорошо видны далекие улицы на склоне Пичинчи. Одна из них почти вертикально поднимается на четверть высоты. Фортуна! Мы возьмем такси и проскочим самый неинтересный участок горы — подножие. Но сначала — в магазин. В «Супермакси» не успеем, да и незачем. На своей же улице покупаем полкило парной свинины, три литра лимонной колы, банку маринованных бобов, сыр, хлеб и две банки пива. Все, ничего лишнего. И конечно же на моем плече висит «Пентакс», без него — ни шагу.

— Пикник на вершине, — говорю я.

— На самой-самой или вон там, на боковой? — уточняет Маша.

— Конечно на самой-самой! Стоило бы ради какой-то боковой портить такой хороший день?

Между прочим, когда вы будете в Кито, побывайте как-нибудь в районе Ла-Луз. Добраться туда проще простого — дойдите до авениды Амазонас и садитесь на любой автобус, который идет на север. И выходите на остановке, что напротив высокой серой церкви с острым шпилем. На всякий случай запомните, что по-испански (в местном варианте) «серая церковь» звучит примерно как «ла иглэсийа грисс». От остановки пройдите дальше на север метров триста, остановитесь и посмотрите налево, на вершины Пичинчи.

Там, на дальнем краю, вы увидите кое-что необычное — лицо девочки. Представьте себе веселую девчушку лет шести, с огромными глазами, рыжую и курносую. Представьте, что она играла на поляне, рвала цветы, бегала за бабочками, устала и прилегла на траву. Вот она лежит на спине и смотрит в небо, в бесконечную лазурь, смотрит и мечтает о чем-то. Представили? Именно ее лицо, лицо задумавшейся девочки, вы увидите на вершине Пичинчи. Огромные мягкие волны бархатной горы превращены прихотью природы в пронзительный детский взгляд, направленный в космос.

И теперь мы с Машей стремимся туда, к этой девочке. Прямо на ее упрямо вздернутый носик.

Таксиста я вел по карте. Естественно, мы сделали полдюжины лишних поворотов и столько же петель. Но, как говаривала моя бабушка, «для дурной собаки сто верст — не крюк». Правда, следуя некоторым обозначенным на карте ориентирам, мы все же выбрались на ту «вертикальную» улицу. Но так уж я привык: если я веду таксиста (а он — машину), то почти никогда не называю ему пункт назначения. Это моя блажь и, возможно, большой грех. Что делать… Таксист уже начинает подозревать неладное, но пока еще надеется на благополучный исход. Мы едем вверх. Сначала «шевроль» довольно резво бежит на третьей передаче. Однако улица становится все вертикальней и вертикальней. Переходим на вторую. Таксист уже нервничает, но газует. Мотор поет серенаду, на уши давит перемена давления.

— Р-р-рэкто (прямо)? — спрашивает таксист.

Нет, он-то уже давно все понял, он-то знает, что мы хотим именно рэкто. И думает: «Черт бы вас всех побрал, что б вы провалились в вашем Далласе и Бостоне, гринго проклятые».

Я ласково отвечаю:

— Си, рэкто, рэкто, ун поко мае (да, прямо, прямо, еще чуточку).

Мотор ревет, как сто быков. Улица все хуже, дорога довольно разбита, и наконец очередная яма заставляет сбросить газ. Все, попался-таки «шевроль» в ловушку! Теперь уже ему на вторую передачу не переключиться ни за что, до самого конца — ползти на первой. Шофер изо всех сил старается не наговорить нам гадостей. Как у Высоцкого, «он стонал, но держал». На меня даже не глядит, знает, что едем до конца, до упора. «Пррроклятые гррринго!» — теперь это написано у него на лице.