На грани жизни и смерти - Паниев Николай Александрович. Страница 15

— Иван, надо полагать, что и среди англо-французов надо иметь наших людей? — спросил Бланше.

— Разумеется, — быстро отозвался Пчелинцев. — Если ты эту идею выдвигаешь и поддержишь, дорогой товарищ Бланше, надо подумать, кто из французских товарищей мог бы проникнуть в Севастополь.

— А дорогой товарищ Бланше не устраивает очень дорогого товарища Пчелинцева? — спросил француз, лукаво поглядывая на хозяина кабинета и на Балева.

— Ты что, уже думал об этом? — удивился Пчелинцев. — Предполагал такой разговор?

— Нет, ты ответь: потомок героев Бастилии и Парижской коммуны годится для дела русской революции?

— Жорж, речь о том, что не потомок героев и не наш друг — французский коммунист, а коммерсант, дипломат, моряк, угольщик или еще черт знает кто должен проникнуть в Севастополь как лицо, не вызывающее подозрения у оккупантов, как свой человек у твоих и наших врагов. Стало быть, нужны документы, мандаты, предписания. И измененная внешность. Лицо, значит, будет не твое, походка тоже не твоя...

— И это говорят сыну Франции, имеющему и обширные связи, и к тому же способности несостоявшегося артиста? — все больше входил в свою роль Бланше. — Ты, забыл, что у меня есть Сюзан, что она работает...

— Сдаюсь, сдаюсь, жаворонок утренних газет! — замахал руками Пчелинцев. — Но пока ничего не обещаю. Поговори с Сюзан, кстати, передай ей сердечный привет и узнай ее мнение о такой важной стороне дела, как документы для человека, который должен ввинтиться в контрразведку оккупантов. А пока я покажу Балеву эти фотографии.

Перед Христо лежали две фотографии — мужчины и женщины. Пчелинцев объяснил:

— Это Семен Кучеренко. Свой, надежный человек. А это Маша. Сестра милосердия. Она умеет делать не только перевязки... Они оба будут твоими помощниками. Риск оставь для самых важных дел.

Зазвонил телефон. Пчелинцев взял трубку, внимательно выслушав говорящего, сказал:

— Все же удрал? Не вынесла душа... патриота России. Что же, в следующий раз пусть не попадается. Будем разговаривать как с врагом России. Новой России. Точно така, как говорит один мой болгарский друг.

Положив трубку на рычаг, спросил:

— Помните капитана Агапова? Он приходится балерине Грининой и Дине каким-то родственником...

— Значит, и твоим родственником, Ванюша, — с улыбкой заметил Балев и добавил: — ...В проекте, конечно.

Пчелинцев заметно смутился.

— Эх, дорогие мои другари-камарады, никакая разведка не может установить, будет это или нет... Я в Москве, она в Питере. А вот что капитан Агапов дезертировал из Красной Армии — это факт. Наверное, навострил лыжи к своему генералу Покровскому. Ну ничего, в Питере все подробно узнаю.

— Ванюша! — воскликнул Балев. — Ты в Питер едешь? Павлюшу увидишь?

— Еще бы! Как не увидеть самого комиссара театра? — засмеялся Пчелинцев.

* * *

Дина и Тимка с трудом пробирались среди сваленных за кулисами декораций. Неожиданно перед ними вырос Павел.

— Как вы здесь оказались? Да еще без провожатого, — удивился он.

— Тимка — чудесный провожатый, — ответила Дина. — Все же уговорили вас на высокий пост, поэт революции?

— На аркане, можно сказать, привели. Одна надежда, что временно.

Дина недоверчиво покачала головой:

— Один наш общий друг на этот счет придерживается другого мнения.

— Иван? Он приехал?

— Засим и пробираемся через катакомбы, дабы известить вас: скоро прибудет.

— Что ж, рад буду увидеть высокое московское начальство. Ты, Тимка, тоже готовься.

Дина сказала:

— И еще мы пришли потому, что у Тимки к тебе серьезный разговор.

— Ну если серьезный, то прошу в кабинет, — пригласил Павел.

Они вышли в длинный коридор. Павел приоткрыл дверь в большую комнату, где под руководством пожилой женщины занимались дети — будущие артисты балета.

— Нравится? — спросил Павел.

— Угу! — ответил Тимка.

Дина сказала:

— Вот разговор и состоялся! Об этом и хотел поговорить с тобой Тимка.

Павел удивленно посмотрел на Тимку, тот с обидой спросил:

— Что, не верите?

В кабинете Павла мальчуган первым делом заметил пианино и заговорщически подмигнул Дине. Затем он проворно сбросил с себя не по росту большое пальто, шапку, залатанные сапоги...

— Вальс... собачий! — крикнул он.

Дина села за пианино и начала наигрывать вальс. Тимка танцевал, подражая настоящим артистам балета. Каскад невероятных прыжков, немыслимых на... Изнемогая от смеха, Павел повалился на диван. Дина перестала играть и тоже принялась хохотать. Только Тимка был серьезен. Он чего-то ждал. Павел, почувствовав это, перестал смеяться, внимательно посмотрел на мальчика.

— Пошли! — решительно произнес он и распахнул дверь кабинета.

На пороге стояла пожилая женщина — та, которая занималась с детьми.

— А мы к вам, Наталья Каллистратовна, — сказал ей Павел. — Вот попробуйте... проэкзаменуйте этого молодою человека.

Балерина, медленно поднеся лорнет к глазам, с удивлением принялась изучать Тимку. Потом перевела взгляд на Павла и Дину — уж не потешаются ли они над нею, — но, увидев их серьезные лица, сказала Тимке:

— Иди, мальчик, за мной!

— Тимка, имей в виду, что Наталья Каллистратовна — бывшая учительница твоей любимой Анны Орестовны. Смотри не подкачай!

— Постараюсь! — важно ответил Тимка.

Поравнявшись с Натальей Каллистратовной, он подмигнул ей. Пожилая женщина была шокирована, но сделала вид, что ничего не произошло, и, с достоинством раскланявшись с Павлом и Диной, повела мальчугана в свой класс.

* * *

Военные корабли стоявшие на рейде оккупированного Севастополя, находились под усиленной охраной. Над некогда оживленным портом нависла зловещая тишина. И от этой тишины кабачок на морском берегу казался особенно шумным.

За большим столом расположилась веселая компания моряков. В одном из подгулявших с трудом можно было узнать матроса Василия. С видом разухабистого гуляки он щедро угощал честную компанию, то и дело покрикивая на толстого буфетчика:

— Лей, Пантелеич! Пей, братва!

Глядя на него со стороны, можно было подумать, что он исполняет цыганский романс:

— Эх, лей да пей, лей да пей, еще раз лей да пей, много раз лей да пей, еще разик лей да пей. Гуляй, братва, пока башка цела!

Матрос обвел хмельным взглядом соседние столики. Его внимание привлекла одна молчаливая компания. Пошатываясь, он подошел к незнакомцам:

— Здрасьте, хлопцы! Бонжур, плиз, салям алейкум, — сыпал он известными ему чужими словами. — А вы кто такие будете, а?

Сидящие за столом молчали.

— Вроде бы заморские, а с другой стороны, как будто и нет, — продолжал Василий. — Ох, чует моя душа, что это наш брат славянин... Я, Сема из самой Одессы-мамы, по... аромату это чуйствую. А? Что? Разве не славяне? Неужто турки?

Никто не проронил ни слова. Друзья «Семы» кричали ему:

— Мамочка! Детишечки просют водочки!

— Семочка, брось трепаться! Отчаливай! Давай полный назад!

Василий. разочарованно махнул рукой и побрел к своему столу, напевая:

— Эх, пей да лей, пей да лей, еще раз, да еще раз, да еще много, много раз...

Сидевший за соседним столом степенный бородатый мужчина с хмурым лицом, в робе мастерового повернулся к молчаливой компании и, показывая глазами на «Сему», сказал:

— Хороший хлопец, да жаль пьет, много пьет. Стоит ему узнать, что вы болгары, не отстанет, будет угощать водкой до утра. А утром придет на пирс... и ни в одном глазу. Работает как зверь. Завтра сами увидите. Золотые руки. А желудок луженый.

Бородатый хмурый мужчина был не кто иной, как Тигран.

Один из болгар, по виду старше остальных, с сильным акцентом спросил: