Когда риск - это жизнь! - Маури Карло. Страница 6

Для альпиниста лагерь — чрезвычайно значительное звено во взаимоотношениях между ним и горами. Лагерь — это масса неудобств. Первые часы пролетают просто и незаметно. Человек от усталости засыпает, даже если висит на крючьях. Но в какой-то момент все более пронизывающий холод и неудобное положение тела прерывают сон. Тогда минуты тянутся как часы. Где-то внизу огни поселка напоминают об уюте домашней жизни. Здесь же неудобно абсолютно все. Здесь мышечная усталость, холод, тишина, страх перед завтрашним днем…

Домой я вернулся следующей ночью смертельно усталый. Чтобы не будить домашних, перелез через стену во двор и чувствовал себя на седьмом небе от сознания совершенного мною великого деяния, которым сможет по-настоящему гордиться мой отец. Однако на следующее утро, когда я еще спал глубоким сном, на меня обрушилось ведро ледяной воды и затем прозвучал недовольный голос отца: «Вставай, бездельник!» И это при том, что отец уже знал о моих подвигах! Я глядел на него, ничего не понимая.

А он сказал: «Заруби себе на носу, что жизнь держится не на героях и альпинистах. Немедленно одевайся и ступай в подвал работать!»

Тогда я понял что альпинисты и герои, конечно, нужны людям как пример, но только не в собственном доме: слишком много от них бывает огорчений.

Низенький человек из «Кафе друзей»

Был свежий весенний день. Утром я отдыха ради забрался на Гринью, а потом, спустившись, выехал после обеда из Резинелли вниз, домой. Помню, что испытывал состояние блаженства, словно ребенок, которому дали конфету.

Включив в машине радио и отопление, я спускался по извилистой горной дороге, когда на одном из крутых поворотов заметил человека, собиравшего первые в этом году подснежники. Человек был низенький, в длинной, до пят, старой военной шинели, и мне подумалось, что он беден и ни за что на свете не осмелится поднять руку с просьбой подвезти его, как это делают красивые девушки, уверенные, что им не откажут. Я решил остановиться и пригласить его в машину.

Подъезжаю поближе, торможу и сигналю клаксоном, чтобы привлечь его внимание, а другой рукой открываю дверцу: мол, добро пожаловать! Низенький человек с большим пластиковым мешком в руках, на четверть заполненным подснежниками, с улыбкой смотрит на меня и, видимо не понимая моего милостивого жеста, подходит к машине.

— Садитесь, я подвезу вас до Лекко. Пешком вы часа два пройдете, да и холодно теперь.

— Нет, спасибо, — отвечает он, — я лучше пешком.

— Да что вы, какой разговор! Садитесь, не стесняйтесь. Тут у меня тепло!

— Нет, благодарю вас, не беспокойтесь, — повторяет он.

Однако я, твердо уверенный, что делаю «доброе дело», уговаривал его до тех пор, пока низенький человек не согласился и, взяв свой мешок, не уселся в машину, где радио встретило его песнями.

— Хорошо в машине ехать, ах, хорошо! — сказал человек. Потом, выглянув из окошка, вдруг добавил:

— Цветов-то сколько!..

— Вы, извините, кем работаете? — спрашиваю его.

— Торгую на рынке горными цветами. По средам и субботам. Это в Лекко, на площади 20 сентября.

— А сегодня пятница. Значит, вы собирали цветы для завтрашней продажи, а я…

— Да, но это неважно. У вас в машине очень хорошо!

— Послушайте, извините ради бога, что я вас увез от работы. Но я думал, вам нужно в город… Давайте отвезу вас обратно.

— Ни в коем случае! В машине так славно ехать!

Господи, что же я натворил, желая сделать доброе дело!

Чтобы как-то загладить свою неловкость, предлагаю остановиться и пообедать в траттории Баллабио, поговорить.

— Превосходная мысль! — соглашается низенький человек. — Только позвольте, я буду угощать, иначе обижусь.

Час от часу не легче! Неужели придется уступить ему и в этом?

— Вот что, — предлагаю я, — продайте мне все цветы, которые вы насобирали, — а сам думаю: заплачу ему побольше, чтобы хоть как-то оправдать его убыток.

— Нет, эти цветы я отнесу моему брату. Так. Опять мимо.

— Вы ведь из Лекко? Я почему-то вас никогда не видел. Вот брата вашего, наверное, знаю. Чем он занимается? — спрашиваю.

— Вы не можете знать моего брата. Он уж много лет, как скончался… Эти цветы я отнесу на его могилу.

Меня словно палками взгрели, и я больше не приставал к низенькому человеку с благодеяниями.

Приехали в Лекко. Он выходит из машины, и я, набравшись духу, спрашиваю:

— Где вас можно отыскать?

— Меня? Трудно это… Попробуйте на рынке! Хотя и там я не всегда стою. Когда нет горных цветов, езжу куда-нибудь еще. Впрочем, меня хорошо знают только в «Кафе друзей», я бываю там каждое утро перед открытием. Делаю уборку, навожу порядок. Кстати, если вам захочется выпить хорошего кофе, приходите прямо в «Кафе друзей». Только ничего не платите! Просто скажите, что вы — мой друг.

Легенда о «великих»

В молодости мы очень много говорили о наших горных героях и всячески их превозносили. Пауль Пройсс — одиночка, ходил на вершины, не пользуясь веревкой, отвергал всякие искусственные приспособления. Вальценбах спал не в палатке, а под открытым небом на семитысячнике. Ламмер сумел после падения в трещину два дня продержаться в ней и выбраться оттуда своими силами. Лашеналь и Тэррай носились по Альпам, как два локомотива. Эти альпинисты были частью легенды, где правда перемешивалась с вымыслом, идущим от восторженного обожания. В то же время великие альпинисты из моего родного городка Лекко, ни в чем не уступая иностранным, были, по моему разумению, вполне обычными людьми. Я мечтал приблизиться к людям из легенды.

Однажды в моем доме оказался один из таких — Тони Эггер, австриец. Несмотря на молодость, он, подобно Паулю Пройссу, имел на своем счету достаточно одиночных штурмов. В Лекко он приехал на конференцию, посвященную его восхождениям в Альпах и за пределами Европы.

И вот наконец состоялось мое первое знакомство с приехавшим издалека «великим». Я пригласил его подняться вместе со мной на Гринью. Он согласился.

Мы на тропе, ведущей к базе Торриони Маньяги. Это приблизительно час ходьбы. Я иду впереди и затеваю самую настоящую гонку. Хочется не ударить в грязь лицом. Ускоряю шаг. Но он идет вплотную за мной, иногда даже упираясь головой с разгону в мой рюкзак. Я уже еле дышу, а он умудряется даже говорить. Я обливаюсь потом, а он — нет. Спрашиваю его, курит ли он? Тони отвечает: нет. Проклятые сигареты, от которых я не в силах отказаться еще и потому, что курение, по моим понятиям, делает меня похожим на совсем взрослого.

Штурмуем Сигаро — стометровку, вертикаль четвертой и пятой категории трудности. До сих пор я поднимался на нее только в связках, но на сей раз веревка лежит в рюкзаке. Спрашиваю у Тони:

— Пойдем раздельно?

— На твое усмотрение, — отвечает он. Догадался, видимо, что я испытываю его, и решил, в свою очередь, меня загнать. Опасаясь, что не сумею быть с ним наравне, гордо начинаю подъем и при этом стараюсь показать свою технику. Выгляжу, конечно, очень глупо, сам себя боюсь. Интересно, почему же он не боится?

Спускаемся с вершины по-прежнему порознь, не пользуясь веревкой. Штурмуем следующую стену — маршрут Альбертини на первый Маньяги, затем поднимаемся на второй и по маршруту Лекко выходим на третий Маньяги. Добираемся до самой вершины Гриньи, где я делаю наконец короткую передышку, чтобы Тони мог поснимать в свое удовольствие.

У него превосходный фотоаппарат. У меня такого нет. У него замечательные диапозитивы, которые он сделал во время своих восхождений, а у меня нет ничего. Он приехал из своей далекой страны в мою, где все его прекрасно знают и восхищаются его мастерством. Владеет двумя иностранными языками. А может быть, он принадлежит к какой-нибудь высшей расе? Зачем же я тогда лезу из кожи вон, стремясь показать ему свое умение, и попросту рискую жизнью, пренебрегая необходимыми мерами предосторожности, которыми обязательно пользуюсь в другое время, когда поднимаюсь со своими друзьями?