И на земле и над землей - Паль Роберт Васильевич. Страница 44

Посмеявшись над собой, над своей наивной простотой, влился в толпу и вместе с ней оказался в гигантском торгово-развлекательном центре, который совсем еще недавно был известен как передовое в регионе швейно-производственное объединение. После реконструкции и евроремонта его огромные цеха сияли мрамором, дорогим деревом и бесчисленными светильниками. Бесшумные, как в столичном метро, эскалаторы поднимали его с этажа на этаж. Обилие товаров потрясало, цены возносили к небесам, массы людей удивляли, особенно тем, что почти никто ничего не покупал.

Тревожно-потрясенный и обалдевший от увиденного, Свистунов кинулся обратно, вниз, поближе к родной надежной земле. Надо было бы воспользоваться теми же эскалаторами, но он забыл, где они находятся, и двинулся по привычным лестницам, расталкивая толпы то ли экскурсантов, то ли таких же обалдевших, как и он сам, прохожих.

Уже совсем близко от выхода он нечаянно задел плечом какую-то зазевавшуюся женщину — и та грянула всем своим прекрасным телом на твердый затоптанный пол. Свистунов вскрикнул и бросился ее поднимать. Давно отвыкший от такого близкого общения с женским телом, он растерялся. И еще больше растерялся, когда от ее стройного полуобнаженного торса при его неумелых попытках поднять его как-то вдруг отделилась одна рука. Сунув кому-то подержать мешавший ему пакет, он лихорадочно принялся возвращать ее на место, но тут случилось совсем невероятное — от бездыханного тела отвалилась голова. Он в ужасе что-то закричал, но его тут же оттолкнули набежавшие со всех сторон служители магазина, мигом, прямо на его глазах, собрали распавшуюся на части красавицу и водрузили на прежнее место.

— Смотреть нужно, куда прешь, деревенщина!

Никита Аверьянович вместо того, чтобы обидеться, даже обрадовался.

— Слава тебе, господи, — манекен! А как живая…

Уже на улице он вспомнил о своем пакете. Кому-то отдал подержать, теперь попробуй найди. Попробовал, вернулся, потолкался среди людей — ищи иголку в стогу сена. Ничего другого не оставалось, как отправиться домой. Чтобы не дергаться в трамвае и не тащиться пешком по вдруг потускневшим улицам, решил спрямить дорогу — через дворы и проулки. И в первом же дворе увидел двух мужчин, завершающих трапезу на облупившейся скамейке. Присел неподалеку, с наслаждением вытянул уставшие ноги.

— Эй, земляк, не хочешь принять с устатку?

Это — к нему.

Свистунов хотел было отказаться, но вспомнил, что он сегодня именинник и даже юбиляр, придвинулся поближе.

— Тут малость еще осталось, выпей за наше здоровье.

— А можно мне за свое выпить? — улыбнулся он.

— Ну ты и нахал! — ахнули дружки, деля на двоих последний пирожок. — На халяву пьешь да еще…

— Не нахал я, братцы, а просто именинник. Пятьдесят пять мне сегодня, юбилей. С сегодняшнего дня — на пенсии.

Усталость и неведомо откуда навалившаяся тоска потянули Никиту Аверьяновича к людям. Страсть как захотелось поговорить, облегчить душу, но те уже дожевали свои пирожки и дружно поднялись.

— Ну, пей за свое здоровье, коли так. Хотя мог бы и за бутылем сбегать, юбиляр.

Свистунов собрался было объяснить, почему именно не может он это сделать, но тем это было «по барабану» и они ушли, оставив на скамейке пустой пакет. Чтобы его не унесло ветром, он прижал его пустой бутылкой, а когда пригляделся, глаза его снова заискрились, и уголки рта сами собой потянулись к ушам, как те двери в торгово-развлекательном центре.

— А ведь пакет-то — мой! И бутылка!.. И пирожки были Тятьянины…

Никита долго удивлялся такой занятной истории, то и дело крутил головой и сдержанно похихикивал. Ему совсем не жалко было купленной на последние гроши бутылки и пирожков, напротив — случившееся так его обрадовало, будто он и в самом деле отпраздновал свой юбилей и вот возвращается домой.

Дома, похоже, его уже ждали. Пришли старшая дочь с мужем, старенькая тетя Дуся, сосед со второго этажа, с которым они в зимние выходные дни иногда поигрывали в шашки. Дочь подарила теплый мохеровый шарф, тетя — мягкие домашние тапочки, а сосед выставил бутылку огненной «Перцовки». Увидев ее, тетя Дуся всполошилась и, порывшись в сумке, извлекла из нее свою домашнюю, собственного садово-огородного творчества настойку из смородины, крыжовника и каких-то целебных трав. Смущенно улыбаясь, как бы извинилась:

— Под старость память совсем изнемогла. А ведь взяла специально для тебя — с намеком, чтобы остатние годы твои были такими же сладкими.

Никита Аверьянович с церемонными поклонами принял подарки, расцеловался с тетей и дочерью, а мужчинам просто пожал руки.

Когда его спросили о торжестве в коллективе, не скромничая, заявил, что все прошло как нельзя лучше, было много выступающих, все желали ему успешного заслуженного отдыха, а подарки вручат погодя, потому что сейчас там идет капитальный ремонт.

— Знаем мы этот капитальный ремонт, Свистунов, — не упустила случая показать свою информированность Татьяна. — Нет уже вашего комбината. Нет и не будет. Зато этот «металлолом» скоро заработает совсем в другом месте.

— Откуда тебе это известно?

— Об этом весь город говорит. А до тебя, Свистунов, все доходит в последнюю очередь.

В семье своего мужа Татьяна называла только по фамилии. Так было модно в годы их молодости. Никита Аверьянович не одобрял и не возражал, особенно после того, как в их отношениях началась долгая и очень серьезная размолвка.

Так, в разговоре, выпили перцовку, запили домашней продукцией тети Дуси, заели магазинными пельменями фирмы «Утро», и Свистунов пошел провожать тетю Дусю домой, благо жила она совсем недалеко. Дорогой она посетовала на Татьянину холодность и отчужденность («И как ты только живешь с ней, Ники-тушка?»), на свое постоянное нездоровье и, приглушив голос почти до шепота, как бы выдала большой секрет:

— А садик свой я отписала тебе, Никитушка. Уж очень я тебя люблю за ндрав твой веселый, за справедливость твою. А моя жисть, считай, вся уже выдохлась, как одеколон из пузырька. Мой покойный хозяин всегда, как поброится, им пользовался. Выпьет чарочку — и доволен: говорит, раздражение с кожи сымат. Сама ему покупала. До сих пор один на полочке стоит, водичка в ем желтенькая, а вот прежнего духа уже нет… Так ты садик мой побереги, милок.

Ночью Свистунову снились сны. Татьяна спрашивала, понравились ли ее пирожки его друзьям. Тетя Дуся опять говорила о садике и просила выкопать в нем колодец, потому что воды там нет, а носить из оврага ей уже не по силам. Дочь почему-то требовала подаренный ему шарф обратно и предложила взамен другой — черный и колючий. Сосед принес свои шашки, но все они были черного цвета.

Все это промельтешило и сразу забылось. Зато другой сон запомнится ему надолго — страшный и странный, повторивший то, что с ним произошло в том огромном торгово-развлекательном центре. Короче, он опять нечаянно толкнул молодую прекрасную женщину, которая оказалась манекеном, и этот манекен рассыпался на куски. Он опять очень испугался и лихорадочно пытался вновь собрать ее, но у него ничего не выходило. И тогда голова заговорила. Сначала она научила его, как это делается. Потом, когда и ее он вернул на свое место и уже собрался уходить, она сказала:

— Не торопись, Никитушка, посмотри, какая я красивая. Разве прежде тебе встречались такие женщины?

Свистунов честно признался, что не встречались. Но те, что встречались, все-таки были живые.

— Не обманывайся, милый, — засмеялась она. — Это лишь кажется, что живые. Многие люди, потеряв душу, в действительности перестали быть живыми. Лишившись души, они лишились и красоты. Ну, кого из них ты поставил бы рядом со мной?

Свистунов задумался, ища ответа.

— Не знаешь? А вот я бы хотела быть рядом с тобой. Оставайся, здесь так хорошо. Каждый день мы будем смотреть друг на друга и радоваться. Проходящие мимо будут любоваться нами и тоже захотят стать красивыми. К некоторым из них вернется их душа, так они опять станут живыми. Людьми…