Перевёрнутый полумесяц - Зикмунд Мирослав. Страница 47

Брить «гребенку» и углублять кювет машина может в одиночку. Но при сооружении новой дороги ей отводится своя партия в общем оркестре. В Стамбуле, около Смирны и перед Денизли одну такую «мастерицу на все руки» сопровождала целая армия других машин. Там, где они проходили, оставалась уже готовая лента гладкого асфальта. Работа шла как по маслу. Вокруг всех этих хитроумных механизмов носились целые стаи самосвалов, и кто-то невидимый заботился о том, чтобы стройплощадка была обеспечена всем необходимым и чтобы с дороги было вовремя убрано все, что могло бы помешать машинам.

Откуда же в Турции взялась вся эта техника? Кто ее сюда привез? Почему? Зачем?

Все эти машины идут в счет знаменитых двух миллиардов долларов американской помощи. Они сооружают дороги для американских танков и самоходных орудий, для рожденных в цехах заводов Форда и «Дженерал моторс» целых дивизий быстроходных автомобилей, за которыми здесь присматривают американские инструкторы. Пентагону в Турции нужны хорошие дороги, а в остальном ему нет до турок никакого дела. Вот почему в Турции есть машины на дорогах и нет их на полях. Вот почему такой контраст составляют эти великолепные ленты асфальта, эта современная техника и крестьянское средневековье.

Но над всем этим не задумывается добряк на дорожной машине. Он гордится своим механическим акробатом, сочетанием стали, гидравлики и остроумных технических решений. Он пустил Роберта на свой капитанский мостик, посвятив его в тайны клавиатуры, приводящей в действие тяги и рычаги, и даже позволил ему пропахать сто метров кювета.

Июль и сани

И снова мы мчимся по анатолийской степи, безлюдной у горизонта, более оживленной у дороги. Чем выше мы поднимаемся в горы, тем чаще вдоль обочины попадаются стога убранной пшеницы. Вокруг них разъезжают какие-то странные сани. Иногда из-под них в воздух взметается облачко мякины… Вероятно, идет обмолот пшеницы. Обмолот без молотилки? Без цепов? Без молотильщиков?

— Как думаешь, Мирек, попробуем?

— Думаю, что стоит заснять несколько сюжетов на узкую пленку. Как только встретим ток с достаточным количеством народа, так и остановимся.

В первый момент могло показаться, что на току происходит встреча друзей, которые не виделись лет двадцать. Было тут и любопытство и настороженность, но главным было искреннее гостеприимство, проявление которого пожалуй, мало где на свете так непосредственно, как у турок. Хозяин в приплюснутой шапке приветствовал нас еще издали. Потом он повел нас в садик возле домика, сложенного из плоских камней и неоштукатуренного. По сути дела, это каменная загородка, прикрытая соломой и сверху присыпанная землей. Хозяйка вытирает о блузку две груши, растерянно поправляет черный платок на голове. Эх, если бы можно было понимать, что они нам говорят! По дружелюбному выражению глаз, окруженных морщинками, нетрудно понять главное: у нас нет богатого угощения, но все же попробуйте наших груш — может, после дальней дороги они вам покажутся вкусными!

Словно о чем-то вспомнив, старик заторопился в угол сада… Золотой ты человек, не рви огурцы, ведь для тебя они целое состояние! Ну, хорошо, коль уж ты их сорвал, так возьми за них хоть несколько курушей!

Нет, не нужно было нам предлагать деньги за огурцы. Прошло какое-то время, пока они поняли, что мы не хотели их обидеть.

Оба старика напоминают нам изнуренных трудом бедняков крестьян откуда-нибудь с прикарпатских равнин, тех, что мы встречали еще до войны, когда мальчишками бродили по стране. Было видно, что сами они редко едят досыта. Но всегда чем богаты, тем и рады принять гостя. За арбой звенят детские голоса. Так и есть, Ольдржих показывает ребятишкам двух кукол, которые едут с нами в синей машине, память о доме. У небольшой кучи зерна ползают по брезенту, стараясь поймать заводных утят, два годовалых голыша. Мужчины, девушки в ярких блузках и в белых косынках садятся на корточки, с удивлением разглядывают игрушки, играют с детьми, развлекаются, как во время представления. На току осталась лишь пара коней, впряженных в те самые странные сани, на которых после уборки урожая катается половина Анатолии. В сущности, это даже не сани, а только полозья из двух толстых досок длиною примерно в два метра, чуть загнутые спереди. Отчего же, после того как на них проедутся по току, солома оказывается измельченной? Можно, мы взглянем, что там внизу?

Девочка, которая только что ездила по соломе, охотно переворачивает сани вверх полозьями. Так это и есть турецкая молотилка? Полозья вдоль и поперек усажены рядами острых плоских кремней и напоминают каменные пилы, расположенные одна возле другой. Так, теперь нам понятно: во время движения камни выбирают из колосьев зерно, а солому мелко нарезают.

Да, но как же из этой мешанины добывают зерно? Тут на каждую кучу нужна своя Золушка!

На анатолийском току, в том числе и на том, куда завернули мы, измельченную солому вместе с зерном укладывают затем в длинные бурты, бока буртов тщательно выравнивают и ждут ветра. Но не просто первого ветра, а такого, который будет дуть равномерно и не сильно, чтобы не разносить солому и мякину по полям. Но ветер не должен быть и чересчур слабым, иначе весь труд пропадет. Он должен быть как раз таким, что дует сейчас.

Веять, однако, тоже нужно уметь. Мать одного из маленьких голышей схватила большие деревянные вилы и показала, как это делается. Она подбросила высоко в воздух немного измельченной соломы и наметанным глазом определила, на какое расстояние отлетает самая легкая мякина, а затем двинулась по верху бурта как комбайн. Солома взлетает в воздух, только успевай смотреть. Зерно тут же падает обратно на бурт, грубо нарезанная солома ложится рядом с зерном, а груды мякины растут в стороне, в пяти метрах от того места, где они взлетали вместе с зерном в воздух.

Можно подумать, что главный работник тут ветер. Но взгляните на руки молодой женщины. У дровосека ладони и то мягче!

А куда же подевались мужчины? Ах, мужчины! Можно сказать, что круглый год у них праздник. Отобрав у детей утенка, они решили тоже поиграть.

Мустафа Кемаль Ататюрк, правда, заменил им фески на кепки, а женщинам велел снять чадру. Но посягнуть на мусульманские обычаи, задеть их глубоко он не решился. Когда-то в Турции царило такое разделение труда: женщины гнут спину на поле, мужчины воюют. Султан постоянно нуждался в солдатах, чтобы заткнуть ими многочисленные прорехи в империи, распростершейся на три части света. Но султаны вымерли, турецкая держава сжалась до размеров Малой Азии, а мужчины… мужчины посиживают себе дома, чешут языки за чаем, на поле дают указания женщинам. О турецком палаше они давно забыли, а вилы и вожжи считают ниже своего мужского достоинства. Так и живут, как при султанах.

Вот так. Двадцатый век движется в Анатолии только по шоссе.

А средневековье продолжает ходить как заведенное вокруг стожка скошенной пшеницы в облике пары коней или коров и возницы. Животные хорошо знают, стоит ли на санях кто-нибудь или же они пусты. Тут не приляжешь в тени, покрикивая на них издали: «Но, пошел, не стой!» Вот на сани встала женщина с ребенком в руках. Она баюкает его, кормит. Ее сменяют дочь или сын, ребята лет десяти, иногда с букварем в руках. Те, что посообразительней, пристраивают на санях примитивное сиденье, чтобы во время работы у них ноги не болели.

Но самую удивительную молотилку мы видели неподалеку от Эфеса: в средневековые сани с каменной теркой был впряжен… трактор. У этого изобретения было одно бесспорное преимущество: в зерно не падал помет, который с утра до вечера сбрасывают молотилки на живой тяге.

Коровьи брикеты

Но и после того, как зерно отделено от мякины, их все еще связывает общая судьба. Отдохнули женщины, которые с утра до вечера веяли зерно по ветру, очищая его от соломы, протерли засоренные, слезящиеся глаза, стряхнули с себя груды пыли и еще раз окинули взглядом дело рук своих. Потом мужчины ссыпали урожай в мешки и увезли.