Развязка петербургских тайн - Зобин Вадим. Страница 23

— Думаю, это и есть жена Коврова...

— Почему вы так решили? — удивился Загур­ский.

— Не знаю... Мне показалось, что я ее где-то уже видела... Она русская... Я в этом уверена. А больше русских здесь нет... Положите мне еще мяса, — попросила Наташа, — мне все время хо­чется есть.

— Это прекрасно! — обрадовался Загурский. — Это значит, что вы выздоравливаете.

— Надо мне себя сдерживать, — улыбнулась Наташа.

— Зачем?

— Как бы мне не пришлось менять гардероб!

— Вам пока это не грозит, Наташа... Впервые Загурский назвал жену по имени, это

получилось случайно, и Наташа поняла это. Но ей стало очень приятно и вместе с тем неловко.

— Чем занимался Ковров в Петербурге? Отку­да он вам знаком? — спросил Загурский, чтобы замять неловкость.

Наташа не сразу ответила на вопрос Платона Алексеевича. Воспоминания недавнего и далекого прошлого нахлынули на нее и понесли в омут вре­мени.

— Не знаю, как ответить на ваш вопрос... Я знаю Коврова вот уже лет двадцать и не знаю о нем, в сущности, ничего. Когда-то его руками я хотела убить одного человека. Бог меня спас, и убийство не удалось... Спустя шестнадцать лет я дважды пыталась убить Коврова... И снова Гос­подь спасал меня, и убийство не удавалось... Если в моей жизни возникал Ковров, это означало, что мне угрожает опасность...

Платон Алексеевич внимательно смотрел на На­ташу, и она прочла в его взгляде пытливый док­торский интерес.

— Не верите мне... Думаете, галлюцинации, фантазии... После болезни, — горько сказала На­таша. — Нет, Платон Алексеевич, я вполне нор­мальна. Знаете, над чем последние три часа я ло­маю голову? Догадайтесь... Загурский пожал плечами.

— Случайна ли наша встреча с господином Ков­ровым? А если не случайна, то кто же ее устроил? Господин Ковров? Или, может быть, вы, Платон Алексеевич?

— Вы и меня в этом подозреваете? — удивил­ся Загурский.

— Ваш выбор этой деревни был предопреде­лен еще в Петербурге... Почему? Что здесь приме­чательного? Может, мы приехали сюда, чтобы «слу­чайно» встретить Коврова? Скажите правду, Платон Алексеевич... Если я узнаю сама, нам очень трудно будет потом оставаться вместе.

Платон Алексеевич понял, что теперь, в эту ми­нуту решается судьба их отношений, что Наташа никогда не простит ему лукавства и лжи.

— Я приехал сюда не из-за Коврова, — сказал он. — Хотя, не скрою, знал, что мы встретим его здесь...

— Стало быть, я права — вы выбрали это мес­то не случайно? — настойчиво повторила вопрос Наташа.

— Да, не случайно... Но прежде, чем все объяс­нить, я хочу сказать, что это никак не связано с моим отношением к вам... Ради вас я готов послать ко всем чертям свои дела здесь... Я...

— Не продолжайте! — прервала его Наташа. — Теперь все выяснилось... Я была нужна вам, пото­му что знаю Коврова... Вы привезли меня сюда, чтобы использовать в какой-то своей интриге... Говорите, так или нет?

— Нет, — твердо сказал Загурский, ни минуты не раздумывая.

 —Не лгите! Я все время что-то чувствовала... Да и вы сами только что сказали, что приехали в этот проклятый Лихтендорф не случайно... Ведь ска­зали?

— Сказал... И это правда... Но правда также и в том, что вы здесь ни при чем... Климат деревушки благотворен для вашего здоровья... И только этим объясняется ваше присутствие здесь.

— Я пойду к себе, — Наташа решительно вста­ла из-за стола.

— Постойте, — Загурский взял Наташу за руку. — Мне нужно вам многое рассказать.

— Поздно, Платон Алексеевич... Уже слишком поздно, — сказала Наташа.

Загурский понял: если ему сейчас не удастся заставить ее поверить ему, то не удастся больше никогда.

— Наталья Алексеевна, умоляю, выслушайте... Меж нами может случиться страшное недоразу­мение, если вы теперь не выслушаете меня.

Наташа никогда не видела Загурского таким: его лицо покрылось красными пятнами, он кусал губы, и тонкая струйка крови текла с губы по под­бородку.

— У вас кровь на губе, — Наташа протянула Загурскому платок.

Он машинально вытер кровь и быстро, захлебы­ваясь словами, заговорил:

— Я приехал сюда из-за жены Коврова... Ее звали раньше Юлией Николаевной Бероевой... Она покушалась на младшего Шадурского... Владими­ра. Ее осудили в каторгу.

Наташа знала эту историю. Целый месяц весь Петербург только и говорил об этом. В обществе образовались две враждебные партии. Одна дер­жала сторону молодого князя, другая, не менее мно­гочисленная, приняла сторону Бероевой.

— Бероева умерла в тюрьме, — с недоброй улыбкой сказала Наташа. — Она никак не может быть женой Коврова.

— Ее похоронили живой, — сказал Загурский. — У нее был летаргический сон... Тюремный врач ошибся... В таких случаях дыхание и пульс очень редкие. Легко можно ошибиться...

— Как же ей удалось спастись?

— На ее счастье, могилу раскопали гробокопа­тели...

— Разве такое бывает?

— Как видите...

— Я полагала — только в романах...

— В жизни порой случаются такие невероят­ные истории, о каких не прочтешь ни в одном ро­мане...

— И зачем вам нужна эта несчастная женщи­на? Если правда все, что вы мне рассказали, она столько пережила... Справедливым было бы оста­вить ее в покое,— сказала Наташа.

— Я имею поручение заняться ее лечением, с тем чтобы результатом вышеозначенного лечения явилась ее полная и неизлечимая невменяемость.

Наташа многое пережила в жизни, и ее трудно было чем-либо удивить. Но то, что сказал Загурский, даже на нее произвело сильнейшее впечатле­ние.

— Кому и зачем это нужно?! — воскликнула она.

— Нужно генеральше Амалии Потаповне фон Шпильце. Бероева — свидетельница ее преступле­ния, и пока она дееспособна, над Шпильце висит топор правосудия... Другое дело, если ее признают невменяемой.

— Так, значит, все, что утверждала на суде Бе­роева, правда?

— Истинная правда, — подтвердил Загурский.

— И вы выполняете поручение генеральши?

— Я взял у нее двадцать пять тысяч задатка...

— Вы… вы попытаетесь это сделать?! — не веря этому и все же боясь ответа, спросила Наташа.

— Наталья Алексеевна, скажите по совести: по­хож я на человека, который может такое сотво­рить?

Наташа глядела на Загурского, и смешанные чувства терзали ее. С одной стороны, Платон Алек­сеевич вызывал у нее безграничное доверие, ему хотелось верить, было немыслимо представить его исполнителем злодейского плана; с другой — жизнь научила Наташу никому и никогда не доверять...

— Но вы же взяли задаток, — тихо сказала она.

— Это ровным счетом ничего не значит...

— Платон Алексеевич! Перестаньте загадывать загадки... Деньги просто так не платят. Тем более — большие деньги... Я — на краю... Все это может плохо кончиться и для меня, и для вас...

Они стояли друг против друга не отводя глаз. И говорили они совсем-совсем тихо, но каждое ска­занное слово терзало их барабанные перепонки, гремело, как звук многопудового колокола.

— Я хочу отправить генеральшу Амалию Потаповну фон Шпильце в каторгу, — отделяя каждое слово, сказал Загурский. — Я хочу видеть ее в аре­стантской робе и кандалах... Я хочу тогда загля­нуть ей в глаза.

Наташа тяжело опустилась на стул... Еще мгно­вение назад она готова была встать на защиту Бероевой, хотела прямо сказать Загурскому, что по­мешает ему привести в исполнение его план... Теперь же все перевернулось, и поверить Платону Алексеевичу стало еще более трудно.

— Зачем вам это? Что сделала вам Шпильце?

— Лично мне она ничего не сделала... Она ви­новата в смерти моего единственного друга. Его убил Владимир Шадурский, но Шпильце — истин­ная виновница его гибели...

Платон Алексеевич замолчал, и в комнате по­висла зловещая тишина. Наташа ждала разъясне­ний...

— Еще в университете я близко сошелся с од­ним студентом. Трудно было представить людей более разных, чем мы с ним. Он — замкнутый мол­чаливый немец, фанатически влюбленный в науку, я — жадный до жизни разночинец, гуляка и пья­ница, нигилист и революционер. Но я, как и он, любил медицину. Нам было интересно разговари­вать и еще интересней молчать. Мы понимали друг друга с полуслова, с полувзгляда. После окончания университета судьба разбросала нас: он остался в Петербурге, я уехал в Москву... Но мы регулярно переписывались, а два раза в год непременно встре­чались: в день моих именин и его дня рождения. Генеральша втянула его в грязное дело, он совер­шил проступок, за который потом не смог простить себя... У этого немца была честь и достоинство. Да разве только мой друг и Бероева на ее совести?! У этой женщины руки по локоть в крови... Ее нельзя оставлять на свободе... Ее непременно нужно за­садить в клетку. Иначе будут новые жертвы...