Поединок. Выпуск 2 - Агаянц Николай. Страница 15

Гаденький сутенеришка вел меня в этот притон контрабандистов разве что не с завязанными глазами: мрачным зловонным переулком; узкими проходами кладбища ржавых, отживших свой век машин; безлюдным двором, забитым пустыми бочками и ящиками; крутой неосвещенной лестницей; сырым тоннелем длинного коридора. Привел и надолго оставил одного.

Я курил сигарету за сигаретой, стряхивая пепел в консервную банку из-под пива, валявшуюся на осклизлых досках грубо сколоченного стола. Не по себе мне было в каменном мешке. И откуда тут глухие звуки музыки, шарканье ног, неясное бормотание?

В коридоре послышались шаги, дверь распахнулась.

В комнату вошли двое. Третий задержался на пороге.

Молча подняли меня с колченогого стула. Молча прощупали — нет ли оружия. Кивнули третьему:

— Все в порядке, Эль-Тиро.

— Тогда валите, ребятки. Будьте поблизости. Можете понадобиться.

Рослые, широкоплечие «ребятки» — щуплый шеф рядом с ними выглядел преждевременно состарившимся мальчиком — ретировались с невозмутимой покорностью на лицах, тупых и невыразительных, как плоские валуны в предгорьях Анд.

— Мачо сказал, что вам требуется большая партия товара. — Морщинки на лбу выжидательно сошлись к переносице.

— Верно. — Я сообразил: прозвище относится к сутенеру.

— А почему сеньор надеется именно в Сан-Мартин-де-лос-Андес найти то, что ему требуется?

— О вашем городе мне рассказывали еще в Чили.

— Любопытно узнать, кто же? — контрабандист недоверчиво прилип ко мне взглядом, будто брал на мушку. Этот Эль-Тиро — Выстрел — наверняка бьет без промаха. Я невольно поежился под двустволкой его глаз.

— Пепе Акоста. Слышали о таком?

Вопрос повис в воздухе и растаял в табачном дыму, плававшем под потолком «камеры пыток». Но было ясно, что имя владельца «Ранчо луна» здесь пользуется достаточным доверием. Эль-Тиро закинул ногу на ногу, выставив напоказ черно-белый лакированный штиблет — в таких щеголяли лет тридцать назад чечеточники в Штатах. Расстегнул пиджак своего белоснежного костюма — по красному жилету змеилась золотая цепь от часов.

— Есть героин. Сколько возьмете?

— Фунтов пять... Впрочем, меня интересуют не только наркотики. Оружие тоже.

— Бесплатным приложением к героину — в память о нашей фирме — обещаю револьвер «Руби экстра» 32-го калибра и несколько обойм к нему.

— Благодарю... Только моей фирме нужно револьверов... ящиков десять. Не меньше.

Контрабандист продолжал сидеть все в той же непринужденной позе, но я заметил, что он насторожился, на скулах заиграли желваки, пальцы, отбивавшие дробь по столу, сжались в кулак:

— Кого вы представляете, сеньор?

— Отвечать обязательно? — вопросом на вопрос с вызовом ответил я.

— Обязательно.

— Обещание чека на крупную сумму можно считать ответом?

— Боюсь, что нет.

Дело принимало скверный оборот.

Эль-Тиро подождал, немного. Потом громко свистнул. В комнату ввалились его телохранители.

— Отведите нашего дорогого клиента к Хозяину... Прошу вас! — он поднялся и повел рукой в сторону выхода.

Громилы расступились.

Я прошел между ними, напрягшейся спиной ожидая удара.

Резкая, острая боль отшвырнула меня назад. Падая, я успел увидеть промчавшуюся над головой тусклую лампу. Качнувшиеся стены в бурых подтеках то ли вина, то ли крови. И мрак, надвигавшийся из углов комнаты-камеры.

15 сентября

Карикатурно вытянутое лицо с непропорционально высоким лбом смешно шевелило губами маленького, как куриная гузка, рта. Фрэнку было лень отлаживать изображение, тем более что программа Католического университета — единственного разрешенного хунтой канала столичного телевидения — не представляла для него особого интереса.

Диктор торжественно вещал:

— Вранье!

Фрэнк вздрогнул и всем телом резко повернулся на голос, раздавшийся за спиной. У двери стоял Томас де Леон-и-Гонзага, без стука вошедший в номер. Он был бледен. Правая рука на перевязи.

— Вижу, красные снайперы задали вам нелегкую задачу? — О’Тул не смог сдержать неприязни, глядя на ранее симпатичного ему офицера, который тоже запятнал свои руки кровью: а ведь совсем недавно любил порассуждать о верности армии правительству, избранному народом, и, казалось, искренне возмущался «гориллами» вроде полковника Кастельяно.

Лейтенант рухнул в кресло. Швырнул на диван автомат.

— Будь другом, дай выпить!

Взял стакан и торопливыми большими глотками осушил его.

— У господ победителей не все ладится?

— Пошел к черту, Фрэнк! Неужели ты думаешь, что я вместе с этой сволочью?!

Журналист, который, казалось, перестал в последнее время вообще чему бы то ни было удивляться, потрясенно слушал молодого де Леон-и-Гонзага. Как тот вырвался из офицерского училища, поднятого генералами в ружье, и примкнул к горстке защитников «Ла Монеды». Как военная форма спасла ему жизнь, когда президентский дворец был взят штурмом (в неразберихе, в дыму бушевавшего пожара путчисты приняли лейтенанта за своего). Как потом он присоединился к снайперам и сражался вместе с ними в течение пяти дней, пока его не ранили.

— Каким образом удалось уйти из оцепленного района? А мой мундир? Да еще эта нарукавная повязка — «верноподданного хунты». Их раздавали в училище и во всех воинских частях в ночь с 10 на 11 сентября... Налей-ка еще виски, Фрэнк. Лихорадит меня что-то...

Томас выглядел вконец измученным. Лоб покрыла испарина. На ввалившихся небритых щеках проступил нездоровый румянец. Воспаленные веки слипались.

— Прилег бы ты... Поспи часок.

— Признаться, я за этим и шел к тебе. Пять суток без сна. Домой мне пути заказаны. А надо передохнуть немного: до гор далеко, я ведь к партизанам собираюсь...

Уложив раненого, О’Тул запер дверь на ключ, отключил телефон и, взяв пишущую машинку, устроился, чтобы не мешать спящему, в просторной лоджии за низеньким мраморным столиком.

Ему предстояло закончить статью для журнала «Маклинз».

Описывая церемонию принесения присяги членами хунты, Фрэнк полностью привел текст клятвы, произнесенной генералом Аугусто Пиночетом. Там, в частности, говорилось:

О’Тула так и подмывало зло откомментировать слова главаря путчистов, но он, как и в своих коротких корреспонденциях и телеграммах, отправленных из Сантьяго после 11 сентября, ограничился сухим изложением фактов. Не время было раскрывать свое подлинное отношение к перевороту.

Непродолжительный отдых не принес облегчения Томасу. Озноб не проходил. Поднялась температура.

— Нет, мой юный друг, никуда я тебя не отпущу. Идти в таком состоянии в горы — никому не нужная бравада. Самоубийство. Ты отправишься со мной, одевайся. Есть надежное место на побережье.

Парень настолько ослаб, что возражать не стал.

В дороге, задремав, он начал бредить. Фрэнк остановил машину, чтобы уложить лейтенанта на заднее сиденье, но тот, с трудом открыв глаза, сказал:

— Не надо. Сидя рядом с тобой, я меньше привлекаю внимание.

Патрули пропускали «тойоту» беспрепятственно, едва взглянув на документы и раненого боевого офицера.