Македонский Лев - Геммел Дэвид. Страница 80

— Фиванцы, — осторожно проговорил Эсхин, — жаждут лишь власти и тирании. У них нет культуры. Где их философия? В силе меча? За последние сто лет у них было только два великих человека, и обоих ты уже упоминал. После того, как Пелопид был убит в Фессалии и Эпаминонд пал при Мантинее, фиванцам некем их заменить. Они теряют власть. Афины снова на высоте.

— Согласен, — успокаивающе произнес Филипп, — но какой у меня выбор? Иллирийцы вторглись в мое верхнее царство, пеонийцы движутся на север. Фракийцы скапливаются у моих границ, намереваясь возвести на престол Павсания. Я окружен со всех сторон. Если Фивы — это единственный выход, то пусть это будут Фивы — пять тысяч гоплитов защитят мой трон.

— Но лишь для Фив, господин. Не для тебя.

Филипп поднял взор, встретился с Эсхином глазами. — Я знаком с тобой всего несколько мгновений, Эсхин, но вижу, что ты человек, которому я могу доверять. Ты хороший переговорщик от имени своего города и прекрасный, благородный человек. Если скажешь, что Афины желают дружбы, я поверю тебе — и отклоню предложение Фив.

Эсхин тяжело сглотнул. Он даже не упомянул, что афинское войско сейчас марширует с Аргаем. — Остается, — сказал он, — вопрос Амфиполя. Как ты понимаешь, это Афинский город, и мы бы очень хотели вернуть его в Лигу. У тебя сейчас там размещен гарнизон, насколько я понимаю?

— Он будет выведен, как только мы подпишем соглашение, — обещал Филипп. — Амфиполь никогда не был Македонским. Сказать по правде, горожане всего лишь призвали нас на помощь, и мой брат — я считаю, ошибочно — согласился им помогать. А теперь, скажи, Эсхин, какое послание я должен отправить в Фивы?

— Теперь я вижу, что ты культурный и мудрый человек, — сказал посол. — Могу тебя заверить, Афины уважают таких людей — и желают только их дружбы. Я немедленно отправлю свой отчет в совет и тут же вернусь к тебе.

Филипп встал. — Это была приятная встреча, любезный Эсхин. Надеюсь, тебе понравится также завтрашняя встреча в театре; там дают новую комедию, которую я давно ждал. Актеры — афиняне, и для них — как и для меня — будет честью, если ты сядешь со мной рядом.

Эсхин поклонился.

Филипп проводил его обратно во дворец и вернулся в свои покои, с потемневшим от ярости лицом. Его ждал Никанор.

— Что, не хорошо прошло с афинянином? — спросил его друг.

— Довольно хорошо, — проворчал Филипп, — но если я отдам еще часть Македонии, то стану правителем трех деревьев и застоявшегося пруда. Скажи мне что-нибудь доброе, Никанор. Ободри меня!

— Мы собрали почти тысячу человек из остатков армии. Но мораль у них хлипкая, Филипп; нам надо где-то раздобыть победу.

— По-прежнему ли доходит золото из Кровсии?

— Какие-то крохи доходят, но думаю, наместник удерживает золото, ждет, когда выяснится победитель. Наверное, он уже общается с Котисом или Павсанием.

— В таком случае мы не можем взять наемников. Пусть так. Стало быть, нужна победа? Ты разговаривал с офицерами, поэтому скажи мне, у кого из них внутри есть то, ято мне нужно?

Никанор откинулся на скамье, глядя в потолок. — Антипатр надежный человек. Он держал свои отряды в кулаке, и они пробили себе путь из окружения. Думаю, его уважают. Остальные? Больше никого особенного, Филипп.

— Приведи его ко мне. Сегодня же!

— С кем будем сражаться?

Филипп рассмеялся и раскинул руки. — Уж чего у нас хватает, так это врагов. Но на этот раз это будут пеонийцы. Есть вести о Парменионе?

— Он выиграл битву для сатрапа Каппадокии. Сейчас пребывает в Сузах, его чествует сам Царь Царей. Но мы отправили к нему гонца. Скажу напрямик, Филипп, я не вижу причины, зачем ему приезжать к нам. Сейчас он, должно быть, богат. На кой ему возвращаться в Грецию? Что мы можем ему предложить?

Филипп пожал плечами. У него не было ответа.

И эта мысль его опечалила.

Слабый предрассветный свет омыл очертания низких холмов и реку Аксий, когда Никанор аккуратно разбудил Филиппа. Царь застонал и сел в постели, откинув одеяло и расправляя спину. Тысяча конников вокруг него всё еще спали. Филипп встал и разогрел свои сильные руки, глядя на часовых на горном хребте.

— Какое-то движение? — спросил он Никанора.

— Нет, господин.

Филипп поднял свой окованный бронзой нагрудник и надел его на себя, Никанор приложил наплечники и тщательно затянул на них крепящие ремни. Чернобородый воин вышел из мрака и поклонился Царю.

— Враг разбил лагерь во впадине около мили отсюда, на севере. Я насчитал, что их почти вдвое больше, чем нас: прошлой ночью к ним прибыло подкрепление.

Филипп хотел выругаться. Вместо этого он усмехнулся. — Ты хорошо поработал, Антипатр. И пусть тебя не смущает их численность. Помни только, что мы — македонцы, и что Царь скачет рядом с тобой.

— Да, господин. — Мужчина смотрел в сторону. Филипп угадывал его мысли. Всего несколько недель назад, другой Царь, возможно, говорил ему что-то очень похожее — и такое начало закончилось мясорубкой и катастрофой.

— Я не Пердикка, — мягко сказал Филипп. Антипатр был, казалось, поражен, но Филипп ткнул его в плечо и усмехнулся. — Сейчас мы не можем принять два поражения за столь короткий срок, так?

Антипатр нервно улыбнулся, не зная, как воспринимать такого странного человека. — Желаешь выйти к людям, господин?

— Нет. Скажи им, что с победной речью я выступлю позже, и тогда мы все напьемся в дым.

— Речь перед боем принесла бы более ощутимые результаты, — посоветовал Никанор.

Филипп махнул на него рукой. — Пердикка был хорошим говоруном, не так ли, Антипатр? — Воин кивнул. — Не наполнил ли он сердца людей огнем в ночь перед битвой?

— Наполнил, господин.

— Так передай людям в точности, что я сказал. А теперь выдвигаемся; я хочу быть над их лагерем на рассвете. Ты, дорогой Антипатр, возьмешь под свое начало половину людей. Я буду командовать остальныйми. Мы ударим по ним с востока и запада. Мне не нужны пленные. Мы ударим их тяжело — и ударим как следует.

Час спустя Филипп вел свои пять сотен вверх по пологому склону холма, где они вели своих коней в поводу, пока не достигли хребта, с которого обозревался вражеский лагерь. Там было множество шатров, и еще несколько сотен людей лежало под одеялами вокруг гаснущих костров. Часовых выставлено не было, что по непонятным причинам разожгло в Филиппе гнев. Он выхватил саблю и указал направо. Македонцы вскочили в седла и выстроились длинным строем вдоль хребта. Там они ждали. Солнце все еще пряталось за горами Керкинеса, но небо уже озарялось. Прикрыв глаза от рассветных лучей, Филипп разглядел Антипатра и его отряд в пятьсот человек, появившийся на востоке и оставивший облако пыли из-под гремящих копыт. Пайонийские воины выбирались из-под одеял, хватаясь за меч, копье или лук. Но Антипатр был уже рядом. В какой-то момент казалось, что пеонийцы еще могут удержаться, но затем их центр провалился и они побежали к холмам, где ожидал Царь. Филипп вскинул свой клинок.

— Пусть они вас услышат! — скомандовал он, и македонский боевой клич вознесся к небу, мощной стеной звука, эхом разносясь по равнине.

Филипп пустил своего черного жеребца бегом, потом загалопировал вниз, перейдя на плавное скольжение. Пайонийцы оказались меж молотом и наковальней, так как побежали от Антипатра прямиком к Филиппу и его всадникам. Паника усилилась, и горцы разбежались по разным местам, какие только могли обеспечить им укрытие. Македонцы обрушились на них, рубя и убивая. Филипп натянул поводья и увидел группу из шестидесяти или семидесяти горцев, пытающихся выстроиться квадратом за своими грубо сработанными щитами. Горя жаждой крови, он направил коня галопом в их середину, врубаясь в людскую массу своей саблей. Копье отразилось от его нагрудника, меч скользнул по бедру, оставив поверхностную рану. Никанор, увидев, как окружают Царя, направил двадцать всадников ему на подмогу — и квадрат был сломлен.

Далее последовала настоящая резня. Пайонийцы бросали щиты и мечи и бежали, но на них охотились отдельные группы всадников, жаждущие лишь мести и смерти врага.