Крайняя мера - Стивен Мартин. Страница 29

Осталось двое нападающих и один раненый. Схватку можно было считать законченной.

Манион оставался на своем посту, на корме, а Грэшем отправился на нижнюю палубу, где его люди склонились над Джейн. Вдруг он почувствовал странное движение за спиной, да и палуба стала раскачиваться как-то иначе. Генри быстро повернулся и увидел трех насквозь промокших мужчин, влезающих на баржу с противоположного борта. Двое уже встали на ноги, замочив палубу стекающей с их одежды водой. Противник оказался умнее, чем предполагал Грэшем, и отправил своих людей со стороны незащищенного борта, чтобы нанести внезапный удар. Раненный в руку разбойник приободрился, увидев, что его товарищи достигли цели, и с громким ревом устремился вверх и перевалился через борт баржи, которая опасно накренилась под его весом.

Теперь пятерым защитникам противостояли шестеро нападающих.

Грэшем почувствовал, как его охватывает жажда битвы, а глаза застилает красная пелена. Он бросился на разбойника, который еще не успел стать на палубу и ударил топором по тому месту, где секунду назад находилось его запястье. Мерзавец ловко увернулся, и удар не попал в цель. Увлеченный битвой Генри подставил незащищенный бок разбойнику, напавшему справа, но тот не успел нанести удар, так как в следующий момент его голову насквозь прострелил выпущенный из арбалета болт. Тихо охнув, мужчина тяжело осел на палубу. Атакующий, увернувшийся от удара Грэшема, перевалился через борти, оказавшись на палубе, вскочил на ноги.

Пять нападающих против пятерых защитников.

Похоже, у Гарри была сломана правая рука, но он по-прежнему ловко орудовал топором, зажатым в левой. Двое членов команды Грэшема теснили к носу двоих разбойников, а Манион спрыгнул вниз и присоединился к хозяину, отбросив в сторону разряженный арбалет. Генри размахнулся и ударил противника топором в затылок, и тот с тяжелым стуком рухнул на палубу у ног Грэшема.

Теперь четверым атакующим противостояли пятеро защитников.

Генри обернулся и застыл от ужаса от представшего перед ним зрелища. Баржа беспорядочно раскачивалась на волнах, которые стали сильнее из-за разыгравшейся на судне битвы. Раненный в руку разбойник возвышался над укутанной в плащ Джейн, держа в здоровой руке подобранный на палубе абордажный топор. Его глаза горели жаждой убийства, а кровь из раны стекала на волосы девушки.

Очень медленно он поднял топор и замахнулся для удара, а Джейн, тоже медленно, наклонила голову и как будто что-то искала в пышных юбках. Вдруг она подняла прелестную головку, и в руке у нее сверкнул длинный тонкий кинжал из испанской стали. Сжав клинок обеими руками, сложенными, словно для молитвы, Джейн вдруг сделала резкий взмах и вонзила стилет в пах склонившегося над ней бандита. Дикий предсмертный вопль прорезал пелену тумана и заставил сражающихся на носу судна мужчин на мгновение прекратить схватку. Топор упад на палубу, и разбойник стал заваливаться назад. Содрогаясь от рыданий, девушка мертвой хваткой держалась за рукоятку кинжала, словно утопающий за спасительную соломинку. Мужчина упал на спину, и Джейн оказалась сверху. Казалось, на палубе лежит какое-то причудливое в своей нелепости животное с двумя спинами.

Трех оставшихся в живых разбойников вытеснили на нос баржи. Они отчаянно сражались против пятерых защитников в надежде спасти свои жизни.

Стремительным взмахом топора Грэшем ударил одного из них в лоб, разрубив голову на две части.

Два других разбойника бросили оружие и подняли руки, устремив на Грэшема взгляды, молящие о пощаде.

— Прикончите их, — отдал короткий приказ Генри.

Над рекой снова раздались предсмертные крики.

Грэшем подошел к Джейн и осторожно снял ее с трупа разбойника, которого она лишила жизни. Не обращая внимания на рыдания, сотрясающие тело девушки, он разжал ее пальцы и вынул из них рукоятку окровавленного кинжала. Руки Генри и Джейн были перепачканы засохшей кровью. Голова убитого с широко раскрытым ртом откинулась назад, открывая шею, на которой были надеты бусы из четок.

Грэшем обнял девушку за плечи, взял ее на руки и понес на корму, где они совсем недавно сидели рядом и мирно беседовали. Второе судно все еще было прикреплено к барже абордажным крюком. На борту баржи, выше ватерлинии, зияла клинообразная пробоина, и при каждом соприкосновении оба судна жалобно скрипели, как от боли.

Джейн дрожала всем телом, а ее грудь вздымалась в мучительных рыданиях. Грэшем не говорил ни слова, так как хорошо знал, что последует дальше. Блуждающий взгляд девушки на мгновение задержался на убитом ею человеке, на застывшем в предсмертном крике лице и на устремленном в ночную тьму кинжале, создающем жуткую пародию эрекции.

Потом Джейн долго рвало, и Генри бережно поддерживал склонившуюся за борт девушку.

— Почему? За что? — обратилась она наконец к Грэшему с мучившим ее вопросом.

Генри ничего не ответил и лишь крепче прижал к себе любимую. В это время Манион и остальные члены команды пытались определить, где они находятся, и предпринимали необходимые меры, чтобы взять другое судно на буксир.

В самом деле — почему? Почему за ним устроили охоту на реке? Почему жизнь состоит из череды бесконечных, больших и малых страданий, которые неизменно заканчиваются смертью и сопровождаются запахом свежей крови?

Грэшем не знал ответа ни на один из вопросов. Впрочем, последний вопрос человечество задает на протяжении всего своего существования, но никому еще не удалось дать на него вразумительный ответ.

Генри держал в объятиях Джейн, оплакивая в душе гибель наивной невинности.

Глава 5

Дома Грэшема переполнял гнев, и остаток ночи он провел без сна. Плакать Генри не умел, во всяком случае, никто не видел его слез.

Он хорошо знал жизнь. Две трети младенцев умирали, успев прожить лишь несколько месяцев, так как оспа, малярия и чума врывались без предупреждения в богатые и бедные дома. Судьба предлагает человеку лишь один путь: живи, пока можешь жить, и сражайся с силами, которые обрекают всех людей на вечное пребывание в темнице и дают им возможность узнать всю правду о своем узилище, не предоставляя ни единого шанса из него вырваться. Посмейтесь над недолговечностью и мимолетностью человеческой жизни.

Сегодня Грэшемом овладело отчаяние, темной волной захлестнувшее душу, не оставив ни единой искорки надежды. Такие приступы случались с ним редко, но они захватывали все его существо и представляли угрозу для рассудка. Грэшем чувствовал, как по телу пульсирует кровь, и особенно ясно понимал, что это биение жизни легко освободить из темницы одним неуловимым движением кинжала или ножа в искусной руке. В висках стучал тяжелый молот, отдаваясь нестерпимой болью в глазницах, и все труднее было справиться с непреодолимым желанием выпустить бушующую кровь на свободу с помощью спасительного клинка. Она рвалась на волю из опостылевшего тела, словно бьющиеся о неподатливые бревна матросы, попавшие в ловушку между палубами пострадавшей при шторме «Марии». Достаточно одного легкого движения, и бешеный стук утихнет, боль уйдет и наступит свобода. Но он трус. И никогда не решится на такое. «Так всех нас в трусов превращает мысль», — черт бы побрал этого Шекспира, но ведь он прав!

Грэшем давно утратил наивную невинность, и выживание стало для него делом чести, а не необходимостью. В душе он понимал, что Джейн, как и все мыслящие люди, узнает первые радости и горечь утрат, и наступит день, когда отчаяние будет терзать ее душу. Однако боль не становится меньше от понимания ее неизбежности. Убив человека, Джейн погубила частицу самой себя. По-другому не бывает. Жизнь и смерть всегда идут рука об руку, и теперь по крайней мере есть надежда, что они встретятся в аду. Но еще раньше Грэшем с неохотой признал, что без Джейн любой рай превратится для него в преисподнюю.

Генри отнес Джейн в постель и подошел к видавшему виды сундуку, который в последнее время открывал очень редко. Порывшись в его содержимом, Грэшем извлек склянку с красноватой жидкостью и открыл ее. В ноздри ударил странный запах, вызывая в памяти Шотландскую низменность, где много лет назад Генри корчился на походной койке, моля о капле благословенной жидкости, способной унять нестерпимую боль и погрузить в сонное оцепенение. Заветное снадобье раздобыл старый ординарец, и Грэшем не знал ни его происхождения, ни состава. Уже будучи в Лондоне, он посетил одного из лучших аптекарей, предпочитавшего уединенную жизнь, и описал ему цвет, запах и вкус снадобья, а также действие, которое оно оказывает на измученное тело, и опустошенный разум. Аптекарь понимающе кивнул и вышел из комнаты, а несколько минут спустя вернулся, держа в руках маленькую склянку.