Время крови - Ветер Андрей. Страница 60

– Да ведь я… Я ничего… – Верещагин неловко потоптался. – Конечно, чаю хорошо бы…

– Идти всё равно уже нельзя. – Девушка выглянула за дверь. – Гроза сейчас начнётся.

– Гроза? Но вроде бы ничто не предвещает…

– Я точно знаю, я вижу, – заверила она Василия. – В дождь вы не доберётесь даже до ручья. Так что оставайтесь. Я пока ставни затворю… И ещё надо…

Она не закончила фразу и выбежала наружу, прихватив кусок мучной лепёшки с полки. Верещагин увидел в приоткрытую дверь, как девушка остановилась снаружи у порога, подняла лепёшку кверху, словно показывая её кому-то, затем положила её на землю. Он хотел было спросить Арину, кому она оставила еду, но не решился, причислив её действия к какому-то важному для дома ритуалу.

Гроза и впрямь разразилась нешуточная. Деревья качались и трещали, листья срывались с ветвей гроздьями и били в закрытые ставни, вода шумела по крыше и потоками низвергалась.

Чай пили в молчании, чувствовалась неловкость. Напротив него сидел старик и поглядывал изредка на офицерские погоны, стараясь делать это по возможности незаметно. Чтобы разрушить безмолвие, Верещагин спросил, кивнув в сторону:

– Что это за кукла там, прикрытая шкурой?

– Дух-покровитель.

Он вновь замолчал.

– Вам неуютно тут, – сказала Арина, – я вижу.

– Я чувствую себя здесь чужим. Я мешаю вам.

– Нет, нет… Пейте чай. Попробуйте этот сироп, он очень вкусный. Там не только ягоды, но и мёд… Прошу вас, не стесняйтесь…

Старик поднялся из-за стола, оставив свой чай нетронутым, и перешёл на кровать, где у него лежал ворох ремешков и верёвок. Устроившись там, он принялся за какую-то свою работу, сразу позабыв о госте.

– Скажи, – подвинулся Верещагин ближе к Арине, – а дедушка твой знает, что произошло в деревне с тобой и со мной?

– Нет, зачем нагонять на него беспокойство?

– Но он не мог не заметить следы побоев на твоём лице.

– Я не ночевала дома, переждала в лесу, а к утру всё почти исчезло. Зато я смогла спокойно посмотреть на вас со стороны и на Тимоху…

– Это который с вилами был?

– Да.

– А что значит «со стороны»?

– Ну… думала о вас, разглядывала…

– Из леса разглядывала?

– Конечно, это ведь легко. У Тимохи смерть увидела, думаю, умрёт в пути. А ваша смерть отступила…

– Странная ты. Я тебя слушаю – точно в сказку какую попал. Мне б ещё понимать всё то, что ты понимаешь… о чём толкуешь… А ещё лучше – глазами твоими всё увидеть.

– Зачем вам? У вас своих дел полным-полно. Служба…

Арина задумчиво устремила глаза в потолок.

– Тимоху-то к смерти никто не подготовит, – вдруг проговорила едва слышно она. – Уйдёт человек ни с чем…

– Скажи, Ариша, а те Ханты, к которым ты ходишь, они разве не православные?

– Православные. Иконы в домах держат, нательные кресты носят, отмечают и Рождество, и Крещение, и Пасху, и Троицу. В Троицу на берёзку ленты цветные вешают, кресты на дверях изб и лабазов рисуют. Но пуще других любят Вороний День.

– А почему же они жертвы оленями приносят? Это ведь нехорошо – убивать-то? – Верещагин придвинулся к Арине.

– Да, убивают. Но ведь прощения испрашивают за это, – задумчиво сказала девушка, – ещё прежде чем убить, просят прощения у оленей… Извиняться перед всеми надо: перед птицей, перед рыбой, перед волком. Как можно пойти на рыбалку и не попросить прощения у рыбы за то, что ловить её будешь?

– Неужто всякий раз ты разговариваешь с рыбой, приходя на реку? – искренне удивился Верещагин.

– Нельзя иначе, – удивилась в свою очередь Арина. – Ведь я брать прихожу.

– Любопытная позиция, – хмыкнул Василий. – А вот я ни в магазине, ни половому в трактире благодарственных слов не говорю… Забавно жизнь устроена… А вот, скажем, травы у тебя много всякой сушится. Ты и с ней так же уважительно обходишься?

– Когда собираю, то непременно скажу спасибо и траве, и земле, где эта трава растёт, – проговорила девушка, и в её словах Верещагин не услышал никакой рисовки. – Разговаривать надобно со всеми.

«Что за удивительное существо! Неужели ещё где-то есть такие женщины? Неужели есть и мужчины, столь же внимательные к природе и рассудительные? Неужели раньше здесь целые народы так мыслили? Куда же они подевались теперь? Или я и мне подобные просто не видим ничего за нашей бессмысленной суетой? Может, мы в погоне за славой, положением, деньгами умираем, а не живём вовсе? Разве можно сравнить меня и эту девушку? Разве можно сравнить Арину и ту хозяйскую дочь, на которую у меня сразу встал член, как у дворового кобеля? Нет, они принадлежат к разным мирам. Все мы принадлежим к разным мирам и не умеем понять друг друга. И ужаснее всего то, что мы даже не думаем о том, что нам следует понять друг друга», – размышлял Верещагин, глядя на пламя свечи.

Ночь он провёл на кровати, заваленной шкурами. Уснул он весьма быстро и почему-то с мыслью о том, что ему здорово повезло, даже если это везение очень быстротечное. Огонь сальной свечи выхватывал из тьмы кусочек стола, руки и нижнюю часть лица Арины. Девушка сидела неподвижно, как изваяние, но, когда Василий уже почти провалился в сон, она повернула голову в его сторону и долго смотрела на него. Огненная точка плясала в зрачке её левого глаза…

Утром Верещагин вызвался проводить Арину к корове.

– Почему же ты не возле дома пасёшь скотину? – полюбопытствовал он.

– Деревенские несколько раз хотели отобрать у меня коня. А до островка не дойдут, не знают пути.

– Чем больше слышу, тем больше удивляюсь… Не по-людски тут у вас как-то…

– А вы, ваше благородие, должно быть, много хороших мест повидали, коли так говорите.

– Нет, Ариша, пожалуй, не повидал. Откуда мне? Я человек военный, вижу только, как солдаты маршируют да штыком колют. Я тоже не по-людски живу… Временами, поверишь ли, с тоски выть хочется.

– Воете? – засмеялась девушка.

– Нет.

– А вы попробуйте. Это очень здорово печаль прогоняет.

– Ты шутишь? – Верещагин прибавил шаг и заглянул Арине в лицо.

– Ничуть. Выть волком очень даже полезно.

– Да мне и выть-то негде, – попытался оправдаться поручик. – Ежели я на плац выйду и начну завывать там, меня сразу же спеленают и к докторам в лазарет отправят. Нет, Ариша, некоторых вещей я никак делать не могу.

– Вот видите, ваше благородие, – остановилась девушка и покачала сочувственно головой. – Не по-людски живёте, затравленно как-то…

Он с удивлением увидел, что в её глазах не было ни намёка на шутку.

– Скажи, – поспешил он перевести разговор в другое русло, – а та кукла, которая у тебя возле печки сидит, укутанная в шкуру, она для чего нужна?

– Это дух-охранитель. Не сам дух, конечно, – Арина замялась, – это вроде иконы. В ней сила хранится. Дедушка мой раньше сомневался, выбирал, что лучше. Помню, когда я совсем ещё маленькая была, он однажды на Миколин день пришёл и говорит: «Стало сильно брать меня, который Бог сильнее: наш или русский. Решил я Миколу спытать». Зажёг он перед иконой Угодника свечу, а рядышком поставил куклу нашего духа-охранителя и надел на куклу шапку. Долго сидел и смотрел на них. И все мы наблюдали, ждали. Когда уж совсем спать собрались ложиться, шапка с куклы вдруг свалилась и сию ж секунду свеча перед Угодником затухла. Вот и получается, что равны они.

– Но ведь Николай Угодник, – возразил было Верещагин, – это не Бог. Это лишь святой.

– В каждом святом частица Бога хранится. И в каждой нашей священной кукле такая же частичка есть. И в нас с вами, ваше благородие, тоже такая крупица вложена.

– Чем же мы тогда отличаемся от святых, Ариша?

– Ничем, – легко ответила она. – А впрочем, отличаемся, ясное дело, отличаемся. Святые люди пользуются вложенной в них крупицей, а простые люди не пользуются ею. Может, не умеют найти её в себе. Потому и молятся простые люди святым, как самому Богу…

Островок, где паслись корова и лошадь, лежал на реке Демьяновке и был отделён от берега узким протоком, не позволявшим скотине самостоятельно вернуться на берег. Корова оказалась большая и рыжая, а лошадь сверкала средь зелёной листвы, как расплавленная смола.