Одна на краю света - Галкина Марина. Страница 17

Теперь на галечниках меня стали встречать новые препятствия: редкие остовы кустов, не смытых течением, лежащие на мелководье — за них цеплялась веревка и, бывало, я шла против течения по воде, чтобы огибать этих корявых монстров.

Залив за косой переката мог быть довольно обширным, метров в 300. Если вовремя не понять и не перегрести из такого «кармана» на основную струю, которая могла быть здесь поуже и помельче залива, попадаешь в тупик — замытую галькой бывшую протоку. Бывает, в залив просачивается вода под галькой, тебе кажется, что там, вроде, есть небольшое течение. Но нет, идти нужно только туда, где сильное течение, хоть тебя и манит «большая» вода и глубина залива.

В этот первый день я поняла, что скорость продвижения вперед вполне ощутимая. Я так спешила, что даже не захотела пообедать. Меня же все всегда спрашивали: «Как ты будешь подниматься?» — «На каяке против течения». — «А возможно это?» — «Ну как же, ходят же люди», — отвечала я, хотя сама не вполне была в этом уверена. Теперь я поняла, что это возможно. Скорость перемещения определяется протяженностью ровных галечников. Если они достаточно длинные, по 200–300 метров, это хорошо, по ним идешь быстро, отдыхаешь. А при частых перечаливаниях скорость теряется. По моим подсчетам, в первый день за девять ходовых часов с одним часовым отдыхом я прошла 22 километра. На ночевку встала на настоящей травяной лужайке под деревцами ивы, даже растянула палатку между двух стволов настоящих деревьев — такое произошло со мной на Чукотке единственный раз. Тент ставить не стала. За этим необычным крохотным оазисом светлой рощи начинались банальные заросли кустов. Надо отметить, что, выскочив ночью из палатки по нужде, я запустила к себе в домик такое количество комаров, что убивала их минут пятнадцать и трупов набралось с добрую горсть, Это при том, что тубус входа за собой я тут же затянула.

Отчетливо помню, что именно этой ночью у меня возник страх. Я осознала, насколько сейчас я оторвана от людей, затеряна среди проток. В желудке шевелилась противная тошнота, видимо, вечером переела маргарина с хлебом. Как же быть, если что… Сколько на моторе забрасывали. Если сейчас что случится, придется преодолевать вниз эти унылые протоки, эту низинную часть реки, которую, слава богу, удалось пройти под мотором. Грести вниз уже пройденным путем вдоль заросших берегов практически без течения. Нет, надо куда-нибудь перевалить, а там уж пусть что-нибудь случается, только не здесь.

Потом я вжилась в окружающую природу, такого животного страха у меня больше не возникало. Страх приходил, но был каким-то отстраненным. Но в ту ночь я явственно почувствовала одиночество и испугалась его.

Мое меланхолическое настроение в тот период еще усугублял фотоаппарат. В Москве я долго колебалась, какой фотоаппарат взять. Я всегда снимала на «Зенит», привыкла к нему, оптика была проверена, кадры получались качественные. Однако весил он целый килограмм! Это очень тяжело. Моя подруга Юлька предложила взять с собой ее «Пентакс», весил он всего 220 граммов, а качество его снимков не хуже, а порой и лучше зенитовских. И я взяла «Пентакс», хотя до этого на него не снимала. Но это был автомат, который, казалось, не требует большого уменья в обращении — сам наводится на резкость, выбирает выдержку и диафрагму. Работает он на батарейках, я не позабыла взять запасную, хотя в нем стояла почти новая. Но с ним что-то случилось, он перестал снимать, и я не могла понять, что произошло и как исправить неполадку.

Еще на лимане, после того как я снялась на прощание в Шахтерском и отщелкала несколько кадров красочного заката, я хотела сфотографировать ребят за Озерным мысом. Но не получилось — на табло фотоаппарата высветилась буква Е. То ли END (конец), то ли ERROR (ошибка), думала я. Конец чего, пленки или батарейки? Наверное, батарейки, решила я, ведь пленка только начата. Я отложила разбор до Канчалана.

В поселке вскрыла камеру, пленка оказалась смотанной в кассету. «Может, я случайно нажала на кнопку перемотки», — подумала я. На всякий случай я сменила и батарейку, вставила новую пленку, фотоаппарат заработал, я сняла кадр отчаливания на моторке и успокоилась.

Но, когда я стала фотографировать проводивших меня вверх по Канчалану Лену с Николаем, снова ничего не получилось. Фотоаппарат снова показывал мне эту ненавистную букву Е. И тут я вспомнила, что, когда сделала кадр и убрала фотоаппарат в карман, сквозь шум моторки мне послышалось какое-то странное жужжание. Наверное, это самопроизвольно зажужжал фотоаппарат. Видимо, он сам «отщелкал» пленку и в конце автоматически смотал ее обратно в кассету, и теперь говорит мне, что пленка закончена. Смотал, не оставив язычка, не оставив мне никаких шансов воспользоваться этой не отснятой пленкой — как я ни ковыряла фирменную одноразовую кассету, крышка ее не хотела открываться.

Обидно. Эх, почему я не перерыла весь Канчалан, не нашла какой-нибудь работающий фотоаппарат… Но теперь уже было поздно. Но ведь первый кадр получился. По крайней мере фотоаппарат сделал его. И я решила вставить новую пленку, когда будут достойные сюжеты, чтобы попробовать сделать кадры на начало пленки. А пока заворачиваю фотоаппарат в шерстяной носок: может быть, он немного отсырел и барахлит из-за этого.

Пусть полежит в тепле, не касаясь холодной резины специально склеенного для него маленького гермомешочка.

Второй день был похож на предыдущий. Тот же монотонный ход то по одному галечнику, то по другому. Также светило солнце, ели комары. Я шла в футболке и штормовке, и было жарко. Штормовка была немного коротковатой, и, если я резко нагибалась, она вылезала на спине из штанов, и в эту небольшую щелочку сразу впивались комары. Утром они дали мне поесть только в густом дыму костра. Покусанные, обветренные, постоянно трущиеся о мокрую веревку пальцы начали трескаться. Лицо мое тоже было все покусано, но зеркальца у меня не имелось, и поэтому внешний вид совсем не тревожил меня.

Весь день пью воду из реки, здесь очень большая сухость в атмосфере, как мне кажется. Все быстро сохнет, постоянная жажда. На разбоях русла не всегда понятно, куда идти, где лучше, много проток. Карта, завернутая в полиэтиленовый пакетик, лежит в корме каяка, иногда при перечаливании посматриваю на нее. Все разветвления реки на ней не указаны, но есть четкий ориентир — длинный более-менее прямолинейный кусок реки на север и затем «глобальный» поворот на восток, за которым не далее как в десяти километрах должен впадать Ныкчеквеем.

Вечером на небе появились облачка, этакие хвосты, похожие на край циклона. Они не движутся, а здесь, на земле, поднялся сильный ветер. На всякий случай натягиваю тент. Но погода продолжает баловать меня — с утра снова ясно и тепло. Среди проток встречаю крупного лося, он кажется мне огромным и каким-то замшелым, бархатным, не похожим на подмосковных собратьев. Лось долго смотрит на меня, не проявляя испуга, потом, качнув головой, неторопливо уходит в кустарник.

Ищу вход в Ныкчеквеем. Смотрю, слева что-то впадает. Ныкчек или протока? Много коряг лежит у впадения, наверное, их выносит приток, предполагаю я. Надо проверять.

Сначала протока загибалась обратно к Канчалану, но потом снова ушла к северу, и тут действительно появился порожек, про который, как я поняла, говорил дедушка Петров. У меня отлегло от сердца — действительно речка! Я на правильном пути! Теперь следующая ближайшая задача на ориентирование посложнее: мне нужно правильно пройти по Гачгагыргывааму, не уйти с него случайно на две соседние речки, схожие по расходу воды.

В русле Ныкчека лежали большие камни, вода пологой горкой стекала сверху, образуя небольшой вал, а под довольно крутым отвесом берега образовывался настоящий улов с обратным течением. Таких мест на Канчалане мне не встречалось. Неискушенному человеку со стороны действительно могло показаться, что здесь каяк снесет течением, про что и твердил дедушка Петров. А на самом деле, зайдя по улову как можно выше, легко траверсирую струю на валу, не теряя высоты, и у противоположного берега на веслах поднимаюсь выше порога.