Бог войны и любви - Арсеньева Елена. Страница 58

Еще вчера этот лиловый цветок можно было увидеть на каждом углу, однако сегодня, 9 марта 1814 года, корзинки полны были нарциссами и желтым дроком, кое-где встречались белые, чуть привядшие букетики ландышей, привезенные с юга Италии; можно было увидеть даже редкость — швейцарские анемоны, и только фиалки не было, не было нигде, так что если бы человек, который все утро бегал по Парижу в бесплодных поисках этих цветов, хоть уже ног под собою не чуял от усталости, знал античную легенду, он мог бы подумать, что время сместилось и он перенесся в ту эпоху, когда Прозерпина еще не отправилась за фиалками и не уронила их с небес на землю. Однако этот человек не знал ни о Зевсе, ни об Аполлоне, ни о Прозерпине, ни, тем паче, о дочери Атласа. Он знал только, что достоин гильотины за то, что проспал, опоздал, не явился на большой цветочный рынок в три утра, чтобы среди той суеты и кипучей деятельности, которая царит там в это время, найти изрядную корзину фиалок. То есть это сперва он хотел целую корзину. Теперь-то он отдал бы все содержимое своего кошелька за пять-семь изящных лиловых цветочков с округлыми темно-зелеными листками.

Тщетно. Фиалок не было нигде. И ему предстояло вернуться в Мальмезон ни с чем, и хозяйка этого дворца не получила бы в памятный день то, что получала почти двадцать лет сряду, и через небольшое время великий человек, победитель мира, узнал бы о случившемся и, может быть, воспринял бы эту маленькую неудачу острее всех своих великих, трагических неудач — особенно теперь, когда его войска два дня назад были рассеяны армией русских и их союзников у Сен-Дизье.

Если бы тот, кто искал фиалки, мог плакать, он сейчас разрыдался бы. Он чувствовал себя подобно метрдотелю одного из французских королей, который заколол себя шпагой, увидев, что запаздывает рыба, заказанная к королевскому столу. Ей-Богу, он был уже готов вытащить свой пистолет, как вдруг сердце его бешено заколотилось; какое-то мгновение он думал, что его посетило чудесное видение: невдалеке, на каменном парапете моста Пон Неф, стояла корзинка, полная фиалок!

К небесам вознеслись слова благодарности, и, стараясь не дышать, чтобы не спугнуть видение, этот человек двинулся к корзинке на цыпочках, чуть приседая и широко расставив руки, как если бы корзинка имела крылья и внезапно могла улететь.

Итак, он вернется в Мальмезон с победой, и прекрасные черные глаза его госпожи озарятся радостью, и великий человек улыбнется, и, быть может, все его последние неудачи хоть на миг забудутся!.. Он уже почти схватил добычу, как вдруг корзинка и впрямь взлетела в воздух, и тотчас же раздался возмущенный голос:

— Но это мои цветы, сударь!

Прошло какое-то время, прежде чем этот человек очнулся и осознал, что корзинка не летит в небесах в хороводе ласточек, а спрятана за спиной бедно одетой женщины.

Понятно. В пылу своих поисков он чуть не украл товар цветочницы, которая, похоже, одна во всем Париже торгует фиалками. Ну что ж, сейчас он загладит свою вину! Сунув руку под камзол, человек вынул шелковый увесистый кошель и позвенел монетами, доставая золотой.

— Беру все цветы вместе с корзиной!

Он уже протянул руку к корзинке, но цветочница отступила на шаг и покачала головой.

«Дурак, зачем я показал ей кошелек? Ладно, прибавлю еще!»

Он достал вторую монетку, но цветочница опять отступила… Ей опять мало!

Не будем утомлять читателя подробностями торга. Скажем лишь, что они прошли весь мост (сто шагов) и оказались на набережной, что кошелек покупателя опустел, а цветочница, которой мало было за корзину фиалок ста золотых наполеондоров, все отступала и отступала.

Окончательно сломленный, покупатель принялся отстегивать золотые часы, но цветочница остановила его:

— Не трудитесь, сударь. Во всем Париже не сыщется столько денег, чтобы купить эти цветы!

«Да она сумасшедшая!» Покупатель с трудом оторвал взор от корзинки и впервые внимательно поглядел на ее владелицу. В его воображении во время сего беспримерного торга уже сложился образ отвратительной старухи, сморщенной и скрюченной от скаредности, и он остолбенел, увидев поразительной красоты глаза того самого темно-синего цвета, который как раз и называется фиалковым, и нежный овал лица, и тяжелый, небрежно сколотый узел золотисто-рыжих волос, из которого выбивались вьющиеся пряди и реяли под легким ветерком, сверкая на солнце. Казалось, сама Весна стоит сейчас на набережной Сены! Скромное платьице облегало фигуру, достойную творений самого Леруа [78]. Да, эта особа заработала бы целое состояние, торгуя не цветочками, а своей красотой, подумал восхищенный покупатель, но, вспомнив, какую цену она только что заломила за свои фиалки, он вновь возвратился с небес на землю и спросил, с мольбой глядя в синие глаза:

— Так чего же вы хотите? — и едва не лишился чувств от изумления, услышав:

— Никаких денег. Я хочу сама подарить свои фиалки госпоже Жозефине.

Покупатель усмехнулся, огляделся — и вмиг отказался от намерения пустить в ход уже не золото, а оружие: на них с любопытством, в котором чудилось нечто угрожающее, поглядывали какие-то оборванцы, и их симпатии в случае чего были бы на стороне красивой цветочницы, а не роскошно одетого грабителя. Покупатель был человеком практическим, а потому колебался только одно мгновение. Он свистнул, и наемный экипаж, сонно тащившийся по набережной, тотчас устремился к нему. Покупатель помог взойти в него цветочнице, вскочил сам и крикнул — причем в голосе его звучало ликование победителя:

— В Мальмезон! Гони вовсю!

И возница погнал.

Вообще говоря, не было ничего удивительного в том, что какая-то цветочница знает магическое значение фиалки, тем более в день 9 марта, философски рассуждал покупатель, уверяя себя в том, что взор его, скользивший по роскошным формам цветочницы, устремлен только на фиалки, а направление меняет из-за толчков кареты. Многие парижане были осведомлены, что сей дивный цветок, которым, как уверяет Гомер, был украшен грот обольстительной нимфы Каллипсо (и даже ни перед чем не останавливающийся вестник богов Гермес не мог не замедлить там шагов!), имел особое значение для Наполеона и Жозефины, его бывшей супруги, сохранившей титул и привилегии императрицы, а также неизменное расположение Бонапарта.

Заключенная вместе с другими невинными жертвами в самом начале революции в знаменитую Консьержери (предварительную тюрьму), Жозефина Богарнэ ждала с минуты на минуту казни и прощалась уже с жизнью, как вдруг однажды пришла в ее камеру маленькая девочка — дочь тюремщика — и подала ей букетик фиалок. Неожиданный этот подарок внушил надежду, что хлопоты одной высокопоставленной подруги, возможно, увенчаются успехом, и Жозефина увидела в этих цветах как бы счастливых провозвестников своего скорого освобождения.

И действительно, предчувствие ее не обмануло: просьба подруги подействовала, и на другой же день Жозефина была освобождена. С тех пор фиалка сделалась для нее символом жизни и счастья. Страсть ее к этим цветам доходила до крайности. Все платья ее были затканы фиалками, лиловый цвет стал ее любимым цветом, живые фиалки служили единственным ее украшением, и всё, окружавшее Жозефину, буквально пропитано запахом фиалок. Когда она встречала какого-нибудь несчастного, угнетенного, то никогда не упускала случая подарить ему фиалки как надежду на счастливое разрешение его горя. 9 марта 1795 года поздним вечером у ворот тюрьмы Тампль, в которой томился дофин Людовик ХVII, появилась молодая красивая дама с горшком роскошно расцветающих фиалок и попросила привратника передать их бедному маленькому царственному страдальцу. Она знала любовь его к этим цветам и хотела обрадовать его, послав ему их как привет весны в стены темницы. Дама эта была не кто иная, как Жозефина Богарнэ.

9 марта 1796-го, ровно через год после того дня, когда Жозефина принесла бедному дофину фиалки, в здании городской ратуши Парижа происходило торжественное ее венчание с Наполеоном. Опять Жозефина была в затканном фиалками платье, опять в руках и на груди были букеты фиалок — цветы ее любви и счастья. Выходя из ратуши, взволнованная, радостная, Жозефина не могла сдержаться, и когда несколько слезинок упало на букет, она обратилась к Наполеону со словами: