Бог войны и любви - Арсеньева Елена. Страница 57

Оливье уже сделал шаг навстречу Биро, но остолбенел, увидев, с каким почтением тот взял руку мадам Жизель и поднес к губам.

— Графиня… нет слов, чтобы выразить мой восторг! Уже который день я жду здесь вашего появления. Узнав, что рухнул мост, поспешил сюда в полном отчаянии, уже почти уверенный, что никогда более вас не увижу, что заслуги ваши перед Францией и императором, ваше беспримерное мужество окажутся ненагражденными. О, я бы не решился привезти такую горькую весть в Мальмезон, мадам Жозефине! Какой счастливый случай спас вашу жизнь, дорогая графиня?

— А вот он стоит, этот случай! — Мадам Жизель с усмешкой указала на Оливье, и тот поразился, увидев, как, словно по мановению волшебной палочки, помолодело, оживилось ее лицо, как расправились плечи, изменились манеры. Какая там старуха!.. Перед ним стояла светская дама едва под пятьдесят, и она была красавица, несмотря на свои годы!

— Я видела императора на русском берегу, но там открыть мое инкогнито было бы еще неразумно. Я решила положиться на судьбу, однако, когда мост обвалился… — Она содрогнулась, и Биро, сорвав с плеч свою роскошную шубу, накинул ее на плечи мадам Жизель.

— Господи Иисусе! Вам надо немедленно обсохнуть, переодеться!

— Момент! — остановила его графиня. — Сначала я должна отдать кое-какие долги.

— Как прикажете, — кивнул Биро. — Ваше имя? — спросил он, благосклонно поглядывая на ошарашенного де ла Фонтейна.

— Оливье де… — начал было тот, да тотчас же осекся, ибо понял: нельзя открывать свое имя, пусть даже ему сейчас наденут на шею орден Почетного легиона.

Ведь мстительная графиня в два счета превратит ленточку любого ордена в веревку палача! Как странно: в кружеве, что плетет судьба, самая ничтожная нить может оказаться основной, способной распустить весь узор — или завязать еще более сложный. Ну не заметь он женщину, барахтающуюся в воде, не дотянись до нее эфесом своей сабли или сломайся его сабля в одном из боев! Ведь тогда графиня-шпионка (а она, несомненно, была таковой!) благополучно пошла бы ко дну, а они с Анжель благополучно отправились бы в дальнейший путь и, возможно, добрались бы до милой Франции… А теперь… теперь не он сдаст Биро мадам Жизель, а она сейчас выдаст Анжель! Вот и спасай после этого тонущих! Он внезапно вспомнил одного своего знакомого из Бокера, городка, откуда сам Оливье был родом. Этот человек жаловался, что одержим пагубной страстью спасать утопающих.

«Как только я вижу, — рассказывал он, — что какой-нибудь несчастный дуралей падает в воду, не могу удержаться, чтобы не броситься вслед за ним. Сколько моя мать ни повторяла, что в один прекрасный день я так в реке и останусь, — это сильнее меня. Как, говорю я себе, вот живой человек, который вот-вот превратится в утопленника, и от тебя зависит этому помешать! По правде сказать, предпоследний мой спасенный, тонул месяца три тому назад, вцепился мне в ноги и три раза утаскивал меня на дно, так что я и шевельнуться не мог! А вот последний… Я как-то рыбачил — да и спас одного… оставил его приходить в себя, а сам разложил свою одежду просушить, да и вздремнул на солнышке. Проснулся — ни утопленника моего, ни улова в корзинке, ни, что всего обиднее, одежды моей! С тех пор я и зарекся: в воду больше ни ногой, пусть себе хоть весь мир утонет!»

Оливье внезапно захохотал истерически — Биро даже отшатнулся от него, как от безумного! — и вновь вытянулся во фрунт:

— Прошу прощения, mon colonel [75]! Я был так… ошеломлен, что забыл свое имя. Меня зовут Оливье Савё.

Теперь засмеялся Биро.

— Савё? Да неужели?! Поразительное совпадение! [76]

— Да уж, — пожал плечами Оливье. — В жизни случаются такие совпадения, так что знаете… — Вспомнив, с кем разговаривает, он вновь вытянулся во фрунт.

— Ну что ж, мой храбрый Савё… — ласково проговорила мадам Жизель. — Уверяю вас, господин полковник, да и сам император щедро отблагодарит вас за спасение моей жизни. А потом… — глаза ее хищно сверкнули, — но все потом!.. Итак, чем я могу вознаградить вас?

— Silentium, — пробормотал Оливье, едва шевеля побелевшими губами. — Silentium!

Мгновение мадам Жизель смотрела на него непонимающе, но потом жестокое разочарование исказило ее черты. Она поняла, чего хочет от нее Оливье. Молчания!

Он видел, что первым ее побуждением было в негодовании отказаться, выдать Анжель, однако тут же сладострастная улыбка искривила ее чувственные губы, и мадам Жизель, приблизившись к Оливье, пробормотала вполголоса — так, чтобы не услышал Биро:

— А ведь ты прав, красавчик! Смерть — мгновение, а это слишком мало, слишком быстро для нее! Ведь она не сможет вернуться домой, она будет жить в чужой стране, вечно таиться, вечно бояться! — Жизель расхохоталась, закидывая голову. — О, тебе повезло, Анжель! Никогда не могла понять, что в тебе находят мужчины, — верно, уж и не пойму. Буду рада увидеть тебя в Париже. Porter vous bien! [77]

Ангелина даже не заметила, когда Биро и мадам Жизель ушли. Она даже как бы не слышала разговора между ними и Оливье, как бы не понимала смертельной опасности, которой избежала чудом. Ей было нужно сейчас совсем другое чудо: оказаться на противоположном берегу, пройти, проползти весь путь своих страданий в обратном направлении, превратив его в путь надежды и ожидания, когда эта надежда сбудется. Но, верно, закончилось в ее жизни время чудес, настало время, когда нельзя вернуться, нужно снова идти вперед.

Прочь от России, от родных, от любви! И даже не узнать, живы ли все, покинутые ею… Отчаянно пенять на судьбу она удерживалась лишь потому, что верила — верила, как способны верить только русские люди: Бог знает, что творит. Все в руках Божиих; следовательно, пока последнее зло не совершилось, пока смерть не пролегла поперек твоего пути, не до?лжно отчаиваться и сомневаться в божественной мудрости и милосердии.

— Боже, Боже мой! Не оставь меня в дни скорби моей! — прошептала Ангелина.

Потом мысли ее приняли другое, более практическое направление.

Итак, судьба опять посмеялась над нею. Ангелина мечтала сама распоряжаться своей участью, бороться с обстоятельствами! Где там! Опять придется подчиниться, сдаться…

Нет. Она не сдастся, она еще обратит свое поражение в победу!

Неправда, что месть — отрада мелких душ! Бывает так, что месть становится единственным стержнем существования. И теперь пришел черед Ангелины жить с мыслью об отмщении: за себя, за князя Алексея и княгиню Елизавету, за Меркурия, за всех тех, кто убит по воле шпионки-графини… за Никиту!

Она прижала ладони к губам, чтобы громко не застонать. «Может быть, ты жив. Может быть, мы увидимся когда-нибудь. А может, не увидимся никогда. Но я не забуду тебя. Не забуду! Горе жизни испытывает любовь, и если не убивает ее, то дает ей новый полет. Ничего! Все избудется! Главное — чтобы спаслась Россия».

Она в последний раз поглядела на противоположный берег — затянутый дымом сражений, грохочущий громом пушек, залитый кровью и слезами… единственный в мире обетованный берег! Какая-то светлая птица вдруг промелькнула над рекой, стремясь туда, возвращаясь. Ангелина проводила ее тоскливым взглядом. Может, это летит ее душа?

Может быть…

Часть третья

ВЕСНА В ПАРИЖЕ

1

ФИАЛКИ ДЛЯ БЫВШЕЙ ИМПЕРАТРИЦЫ

Легенда гласит, что однажды бог солнца Аполлон преследовал жгучими лучами своей страсти прекрасную девушку, дочь Атласа. Она воззвала к Зевсу с мольбой укрыть и защитить ее. И вот великий громовержец внял этим мольбам, превратив юную деву в чудную фиалку, и укрыл ее от огненных лучей в тени своих кущ, где она с тех пор каждую весну цвела и наполняла своим благоуханием небесные леса. Очень может быть, что прелестный цветок остался бы там навсегда, когда бы однажды Прозерпина, дочь Зевса и Цереры, не отправилась в лес за цветами. Здесь Прозерпину подстерег давно влюбленный в нее бог подземного царства Плутон и похитил как раз в то мгновение, когда она рвала фиалки. В испуге она уронила цветы с небес на землю… вот эти-то фиалки и послужили прародительницами тех, которые ранней весною зацветают в укромных, тенистых уголках лесов и богатых южных оранжереях, несчетными количествами привозятся на рынок цветов, а оттуда начинают свое путешествие по Парижу в корзинках цветочниц.