Бог войны и любви - Арсеньева Елена. Страница 59

«Позволь мне, милый друг мой, всегда носить фиалки в этот чудный день моей жизни. Пусть они будут каждую весну обновлением нашей любви, нашего счастья!»

И Наполеон никогда не забывал этой просьбы. Где бы ни находился он: в дыму ли сражений, в походе ли, Жозефина всегда находила в день своей свадьбы свежий букет фиалок на ночном столике своей опочивальни. Не забывал император о фиалках для Жозефины даже после их разрыва, а когда его не было в Париже, о цветах заботился давно влюбленный в бывшую императрицу Фредерик-Людовик де Мекленбург Шеверин.

И вот наш многострадальный покупатель, созерцавший вожделенную добычу, приближаясь к Мальмезону, недоумевал: как могло такое случиться?.. Ведь каждый год 9 марта этих цветов было хоть косой коси, а нынче — ни единого! Право, можно подумать, что какая-то злая сила нарочно собрала и уничтожила все фиалки в мире, чтобы эта златокудрая цветочница удовлетворила свое любопытство или получила возможность попросить протекции у бывшей императрицы!

Покупатель думал так с насмешкою, а ведь он, в общем-то, не ошибался… Что касается «злой силы», то ею являлись десятка два людей, которые ранним утром останавливали на всех парижских заставах каждый воз с цветами и скупали все фиалки подряд. И сделано это было для того, чтобы единственная владевшая этим товаром цветочница получила возможность проникнуть в Мальмезон и осуществить мечту, которую она лелеяла уже почти два года: мечту о мести.

Но объектом этой мести была отнюдь не императрица Жозефина.

— Мальмезон! — объявил покупатель, и цветочница повернулась к окну.

«Слишком красива!» — подумал, нахмурившись, ее спутник. Чтобы еще больше не рассердиться, он тоже уставился на едва подернутые зеленым пухом деревья огромного парка, окружавшие этот увеселительный замок, стоявший в шести верстах к западу от Парижа. В средние века здесь было разбойничье логово, их приют, называвшийся Mala mansio. В 1798 году Наполеон купил замок для Жозефины — впоследствии он стал местом изгнания отвергнутой государыни.

За окнами кареты мелькала решетка, протянувшаяся между двумя строениями с треугольными фронтонами и четырехгранными пилястрами. Тяжелые бронзовые фонари, подвешенные на кованых железных кронштейнах, освещали сверкающие позолотой «копья» решетки и трехцветные караульные будки, в которых стояли на часах солдаты в замшевых мундирах с зелеными пластронами [79] и в высоких черных киверах, украшенных желтыми помпонами. Цветочница знала, что это — корсиканские стрелки, в полк которых принимали только после очень строгого отбора. Стрелки квартировали в замке Рюэль, стоявшем правее Мальмезона, в бывшей казарме швейцарской гвардии. Многочисленные попытки подкупить охрану и с ее помощью проникнуть в Мальмезон неизменно терпели неудачу.

И все-таки она здесь! Они проехали обширный английский сад с зелеными газонами и золотыми кустами цветущего испанского дрока, и вот колеса кареты застучали по узкой мощеной аллее, ведущей к замку, белому и сверкающему под высокими серыми черепичными крышами.

Солдаты и слуги, стоявшие на крыльце, с подозрением взглянули на цветочницу. Два ружья с примкнутыми штыками загородили дверь, ведущую на большую застекленную веранду, светящуюся, как большой фонарь, но при появлении из кареты благоухающей, темно-лиловой корзины лица у всех, как по волшебству, прояснились, осветились умиленными улыбками. Скрещенные ружья разошлись, и цветочница в сопровождении покупателя не без трепета прошла через просторный вестибюль, отделанный мрамором и украшенный античными статуями.

Им сообщили, что императрица вместе со своей фрейлиной мадам Ремюза в музыкальном салоне, однако небольшая комната, обтянутая зеленой тканью, оказалось пустой.

— Стой здесь! — приказал покупатель, решив, что было бы неприлично водить какую-то цветочницу, пусть даже с фиалками, по обиталищу бывшей императрицы. — Я отыщу Ее Величество, и если она захочет, то удостоит тебя своим вниманием.

Цветочница скромно кивнула, и покупатель скрылся за зелеными портьерами.

Стоило им сомкнуться, как скромность слетела с цветочницы, подобно луковой шелухе.

Пожалуй, так даже лучше, размышляла она. Императрица может не пожелать ее слушать, может не поверить ее словам, может просто-напросто прогнать ее, ибо известна преданностью своим фрейлинам и подругам. Цветочница полагала, что не напрасно Бог дал ей несколько минут свободы и одиночества. Ведь если Господь по-прежнему будет милосерден, она отыщет то, что ищет, сама — и свершит наконец свою месть. Она выскочила в противоположную дверь и побежала по узкому темному коридору, который отлично знала по описаниям, заглядывая то в одну, то в другую дверь.

Но замок словно вымер, и цветочница подумала, что и отсюда бегут, бегут люди, узнав, что войска союзников стремительно продвигаются к Парижу. «А что, если и она тоже уехала?!» — с ужасом подумала цветочница. Но вот за очередной дверью перед нею открылась наконец та комната, которую она искала.

Да, именно эта — обтянутая красным шелком и обшитая черными галунами, знакомая по рассказам подкупленных служанок. А вот и занавесь перед альковом. Там стоит кровать. Огромная кровать, которая почти не пустует, ибо любовные аппетиты графини беспредельны. Вот и сейчас из-за шелковой завесы доносились ритмические поскрипывания и женские стоны, более похожие на всхлипывания, стоны, слившиеся с тяжелыми вздохами мужчины.

Она здесь. Здесь!

Цветочница бесшумно поставила на пол свою корзину и проворным движением отсоединила длинную ручку. Распрямила ее, с усилием потянула — и под ивовой трубочкой открылся длинный, обоюдоострый клинок, тонкий и гибкий, но смертоносный, как змеиное жало. Цветочница коснулась его ногтем и мечтательно улыбнулась.

Потом лицо ее стало строгим. Она внимательно смотрела на пляшущую занавесь алькова, пытаясь различить контуры двух тел. Наконец ей это удалось: любовники перестали кататься по постели, дама оседлала своего партнера, и очертания ее фигуры стали видны достаточно хорошо для того, чтобы не промахнуться.

«Хорошо, что шелк красный — кровь будет не заметна», — подумала цветочница и шагнула к алькову, как вдруг…

— «Что? Крыса? Ставлю золотой — мертва!»

Женский голос, цитировавший «Гамлета», звенел такой уничтожающей насмешкой, что цветочница остолбенела. Она сразу узнала этот голос, ведь он принадлежал той женщине, которую она искала, которую хотела убить, но… но раздавался он отнюдь не с постели, а из-за ее спины!

Цветочница на миг зажмурилась. Наконец нашла в себе силы повернуться и с ненавистью взглянуть на смуглую, роскошно одетую женщину с яркими и прекрасными глазами, которые искрились победительной насмешкой.

— Анжель… — промурлыкала темноглазая дама. — Тебе идут эти цветы! Вот уж воистину — а numbie violette [80]! — Она закатилась злорадным смехом. — Так, кажется, называл тебя злополучный Фабьен?

Дама торопливо перекрестилась, а когда опустила руку, то увидела жало клинка у самого своего горла.

— Именно так, сударыня, — с напускным смирением проговорила цветочница. — Вы ведь были очень привязаны к моему бедному супругу? Утешу: вам очень скоро предстоит встреча с ним.

— Ты опять промахнулась, моя крошка, — с сожалением произнесла дама, улыбаясь кому-то, стоявшему за спиной цветочницы, и в то же мгновение руку ее стиснула мужская рука — да с такой силой, что пальцы молодой женщины разжались и клинок со звоном упал на пол.

— Извините, графиня, я позабыл крикнуть, подобно Полонию, «Меня убили!» — как следовало бы по Шекспиру, — со смирением проговорил мужской голос, показавшийся знакомым.

Цветочница резко обернулась и увидела полуголую девицу, все еще стоявшую на коленях в постели, с ужасом взиравшую на происходящее. Высокий рыжеволосый мужчина поднял оружие с полу, положил на стол так, чтобы цветочница не могла до него дотянуться, и небрежно махнул девице: «Пошла вон!» Девицу как ветром сдуло, а он принялся застегивать штаны.