Старое кладбище - Романова Марьяна. Страница 41

– …Лег в кровать, только собрался уснуть – звонок в дверь. Кого в такой поздний час притащило? Халат накинул, прильнул к дверному глазку. Какой-то странный пожилой мужик, а лицо у него – как головешка печная, черное. Стоит и покачивается, как будто ноги его не держат. Я спрашиваю: вам кого? Он мое имя называет. И голос глухой у него. «Я вас не знаю. По какому вы вопросу?» – «Мне назначено сегодня прийти, через три четверти часа после полуночи. Я пришел вовремя». Я – здоровый мужик, всю жизнь на стройке работал. Он – дедок сморщенный, на сквозняке слабо качается. Но что-то внутри меня взбунтовалось: не открывай дверь, не открывай дверь! «Приходите завтра, утром», – я старался говорить как можно более уверенно. И сам не понимал, из-за чего разнервничался так, почему сердце колотилось, как на марафонской дистанции. «Лучше открой. Время пришло. Время пришло», – заладил неприятный мужик. Но я уже в постель обратно отправился, да еще и дверь в комнату плотно закрыл, чтобы не слышать, как он возле двери моей копошится. А утром меня крики разбудили. Оказывается, сосед мой помер во сне. Жена его потом рассказывала, что около часа ночи в дверь к ним звонили. Она сама в кровати осталась, а муж в коридор посмотреть вышел. Женщина слышала, как он разговаривал с кем-то. Даже фразу разобрала странную: «Время пришло». Потом был звук отпирающегося засова, а потом муж вернулся к ней. «Кто приходил-то?» – поинтересовалась женщина, но он отмахнулся: «Да так, никого особенного. Спи». Всю ночь муж дышал тяжело, как будто камнем ему клетку грудную придавили. А утром тихо отошел – она его будить начала, а он окоченевший уже. А когда лицом к себе мертвеца развернула, от ужаса вскрикнула: лицо у него всё черное было, как горелая деревяшка…

– …Я домой поздно возвращалась, путь через старое кладбище лежал. Городское кладбище, почти все могилки заброшены, хоронить тут давно запретили власти. Вдруг слышу, зовет меня кто-то: тетя, тетя! Оборачиваюсь – дети. Два мальчика и девочка. Маленькие совсем, дошколята. Все так странно одеты – как будто в крестильных рубашечках. Светлые платьица, и на мальчиках тоже. А у девочки на голове платочек аккуратный, как у маленькой старушки. И все трое – босиком, хотя октябрь уже был, асфальт стылый. Я руками всплеснула: кто же вас оставил одних на улице в такой час? Самый старший мальчик меня и попросил: «Тетя, проводи нас до дома, нам одним идти страшно. Проводи, дорогу мы покажем». Я, конечно, согласилась, не бросать же деток одних. Решила, что родители у них пьющие, вот и вынуждены шляться по улицам в одном исподнем, поди, от гнева выпившего отца спасались. Я девочку за руку взяла, а рука-то ледяная, как сосулька! Накинула ей на плечи шарфик свой, а мальчикам кофту отдала – одну на двоих. Они отказываться пытались: «Тетя, мы не мерзнем, мы любим, когда холодно. Косточки мороз дерет, а нам хорошо, уютно. В жаре, наоборот, противно, склизко, мясом гнилым пахнет, черви копошатся вокруг, щекотно». – «Какое мясо, какие черви? Где вы живете-то?» – растерялась я. Старший мальчик меня успокоил – да вон тут, близко. И повел меня в сторону кладбища старого. Меня это не смутило – через кладбище тропинка шла, можно было насквозь пройти. А за ним как раз и дома жилые были – ну, то есть не дома – бараки. Там всякое отребье проживало – такие детей вполне могли в мороз без портков на улицу выставить. И вот идем мы по кладбищу. Мальчик старший впереди, за ним – братик его, девочка – со мною за руку. Я еще подивилась тому, какие тихие эти дети – между собою даже не переговариваются, просто идут вперед, как маленькие тени. И вдруг девочка за руку меня как дернет и говорит: «А вот тут батя наш живет!» – и на могилу в сторонке кивает. Меня передернуло – надо же такое о мертвом отце сказать. Хотя крошка же совсем, кто знает, под каким соусом ей папину смерть подали. Но странно то, что кладбище-то давно заброшено, а отец их, получается, не дальше как четыре года назад на тот свет отошел. Тут мальчик, который дорогу указывал, вместо того, чтобы тропинки держаться, куда-то в сторону свернул. Между могилок пошел, в глубину погоста. «Стой, стой, куда ты, там нет пути!» – попробовала я его остановить. Он обернулся, покачал головой, посмотрел на меня так грустно и сказал: «Тетя, есть туда путь. Я покажу, идем!» Даже не знаю, зачем я послушалась. И вот привели они меня на могилу. Там три креста деревянных, стареньких, оградка, скамеечка. Пацан руку через оградку перекинул, щеколду нащупал, обернулся ко мне: «Ну, спасибо тебе, тетя! Ступай теперь». Я залепетала: «Это как же… Это что же вы…» Но мальчик строго так повторил: «Ступай же!» И я как во сне обратно побрела. Отошла на два десятка шагов, чувствую, кто-то идет за мною следом. Оборачиваюсь – девочка. На четвереньках, как собачка, по тропинке бежит, меня догнать пытается. Рот раскрыт, и струйка слюны свисает, а бежит резво так – ловкие кошачьи движения, люди так не перемещаются. Я бы так и стояла, как жена Лотова, но тут мальчик старший ее окликнул: «Лиза, нельзя! Фу! Тетя, говорю же, ступай отсюда быстрее!» И я тогда побежала. Так быстро, как никогда в жизни. Только возле дома успокоилась и отдышалась. А следующим утром, чтобы убедиться, что я не ненормальная, на кладбище зашла. Не сразу нашла ту могилку, но нашла все-таки. Прочитала имена на крестах. Похоронены тут были два брата и сестра, погибшие на пожаре полвека назад. Федор, одиннадцати лет, Михаил – восьми и Лиза, которой довелось прожить на этом свете всего четыре весны…

Мертвые ведь со спины подходят обычно. Выбирают момент, когда ты один. Чаще это случается в сумерках, тишину они любят, да и сквозь усталость им проще к сознанию твоему пробраться. Сидишь ты за своим столом, уткнувшись в компьютер или книгу, за окном темнота, комнату только лампа настольная освещает. И вдруг чувство какое-то тяжелое, хотя вроде бы никаких на то причин нет. Ощущаешь чье-то присутствие, даже иногда дыхание будто бы слышишь чужое. Обернешься – нет никого. Но страх начинает подкрадываться, пропитывать каждую клеточку тела – как туман, который из леса выползает и мокрым облаком заволакивает поля. Тоскливо так становится, хочется взбодрить себя чем-то будничным и простым – смешную книгу перечитать, включить какой-нибудь глупый фильм. Только вот не помогает ничего – идиотские шутки героев кино, их яркая одежда и закадровая легкомысленная музыка – всё это как будто бы из другого измерения. Ты все равно чувствуешь, что за спиною ОНО, чему и определения подобрать невозможно. ОНО за твоей спиной, ОНО смотрит на тебя, ты спиной чувствуешь этот пристальный взгляд, ОНО наблюдает, изучает, иногда подходит совсем близко. Ты взрослый человек, считаешь себя адекватным, любишь научно-популярную литературу, оставляешь интерес ко всему потустороннему суеверным бабкам. Но вот же она – эта могильная тоска, глухая, вечная, она совсем рядом, она объективна.

Краем глаза замечаешь в зеркале мелькнувшую тень. Потом боишься по темному коридору в кухню пройти – глупо-то как. Как будто бы есть шанс кого-то встретить по пути. Кое-как засыпаешь – утром все кажется глупостью. Сам над собою смеешься – ну ведь как будто ребенок, темной комнаты испугался.

А потом снова наступает ночь, и снова спина мурашками покрывается – ОНО рядом, близко, ОНО реально. И самое страшное – ты совсем не понимаешь, зачем ОНО здесь, почему не обратится к тебе, почему не нападет, в конце концов, почему ОНО просто существует?

Так часто бывает у городских. Связь с природой давно утеряна, за солнышком не следишь – не можешь точно определить время без взгляда на часы. Просыпаешься кое-как, по будильнику, тела своего не слышишь, ешь что попало, всё какие-то полуфабрикаты и суррогаты, весь уже пропитан химией, запахов не различаешь. Городскому человеку для выживания ни к чему ни тонкое обоняние, ни чуткое тело. Но то, что называют «шестым чувством», – слабенькое, еле теплится в тебе – все-таки осталось и каждый раз предупреждает тебя об опасности, когда наступает ночь.

В конце концов, ты списываешь все на нервную работу и очередные неурядицы в личной жизни, записываешься на прием к психологу, тот рекомендует кучу лекарств. Таблетки немного глушат страх, но все-таки не до конца – даже сквозь мутную вату тяжелого фармакологического сна сокрытый мир иногда касается тебя ледяной своей рукою, и что толку, что ты теперь почти не ощущаешь его присутствия.