Возвращение (СИ) - Ищенко Геннадий Владимирович. Страница 24

– Это я в годик, – показала она мне фото очаровательной малышки.

– Славная попка! – похвалил я, заставив ее слегка покраснеть.

– Ладно, хватит возиться с фотографиями! – сказала она закрывая альбом. – А то придет мама, а я с тобой так и не успею поговорить. Гена, скажи, чем я могу тебе помочь?

– А почему ты думаешь, что мне нужна помощь? – спросил я, взглянув ей в глаза.

Она не отвела взгляд, его отвел я.

– Потому что я вижу, что тебе плохо! Почему ты не хочешь быть со мной откровенным? Ты же знаешь, что я не предам!

– Потому что я за тебя боюсь, – ответил я. – Помочь мне в том, что я должен сделать, ты не сможешь, зачем же тебя мучить?

– А так я не мучаюсь? – она всхлипнула.

Слезы – это самое страшное оружие, которое есть у женщин. Хуже плачут только старики. Слезы у детей по большей части просто средство воздействия на взрослых, поэтому они на меня никогда сильно не действовали, но смотреть на то, как плачет девушка, я не мог.

– Перестань сейчас же! – я обнял этого влюбленного ребенка и стал гладить ее волосы. – Мама придет, а у тебя...

Она воспользовалась тем, что я расслабился и доказала, что уже не ребенок и вполне усвоила данный ей мной урок. Второй поцелуй у нас получился еще лучше первого.

– Все! – я вскочил с ее кровати. – Я ухожу, а ты приводи себя в порядок.

Как же мне хотелось остаться! Не для чего-нибудь дурного, просто в последнее время я почему-то стал чувствовать себя страшно одиноким. У меня есть семья, но мама была права, когда говорила, что я живу своей жизнью. Не мог я им довериться во всем, и они это чувствовали. А вот Люсе я мог рассказать все без утайки. Она бы поверила и никому не выдала моих тайн. И то, что я уже прожил одну жизнь вряд ли ее оттолкнуло бы. Но я не хотел нагружать на ее плечики даже малую толику своей ноши.

Когда я вышел на улицу, с удивлением обнаружил, что поднялся ветер, и с неба валит снег. Зима отыгрывалась за свое опоздание. Если так будет всю ночь, к утру наметет сугробы. Я получше заправил шарф и ускорил шаг.

– Надо было тебе сначала сходить домой переодеться в зимнее, а уже потом бегать по гостям! – недовольно сказала мама. – Все просушу и уберу до весны. Твою куртку с меховой подстежкой я уже достала. Ну как твое пение восприняли товарищи?

– Они были потрясены, – сказал я чистую правду. – Я пойду заниматься.

– Сначала обед! – сказала она. – Потом занимайся, чем хочешь.

– Я сегодня задержался, – ответил я. – Если сейчас наемся, потом вообще ничего выполнить не смогу. Я постараюсь все выполнить быстро.

Я сделал асаны, а потом свои упражнения с гантелями. Не стоило их делать одновременно, но на перерывы не было времени. Борьбу я проигнорировал и отправился на кухню. Пообедав, сделал уроки и сел за тетрадь. Событий в две тысячи шестом году было много, но ничего существенного, кроме войны Израиля с Ливаном, я не вспомнил. Одна суета. Заполнив всего три страницы, я закрыл тетрадь и убрал ее в свой новый тайник. Уже исписанные тетради хранились под тахтой родителей, куда никто не заглядывал годами, а тетрадку с текущими записями я начал прятать под одежный шкаф, приподнимая его край. Сил на такое у мамы не хватит, а в то, что отец займется поиском моих записей, я не верил. Мне ужасно осточертела выкладка исторических фактов, тем более что чем дальше от теперешнего времени я забирался, тем ниже становилась ценность этой работы. Если кто-то, пользуясь моими записями, начнет править историю, то все поменяется. Останутся разве что природные катаклизмы. Вот их в последние годы было много. Нужно, наверное, записывать по два года в день, чтобы быстрее закончить с историей и заняться наукой и технологиями. На это потребуется больше времени, чем на простое изложение фактов. Я вспомнил о дне рождения Иры. Надо будет заранее подумать о подарке.

Следующий день прошел буднично. Ночью снег прекратился, и утром больших сугробов не было. Тем не менее, пока я шел до школы, набрал в ботинки снега. В классе никто не вспомнил о моем выступлении, и внешне все было, как всегда. Все знали о моей дружбе с Черзаровой, поэтому мы, не обращая ни на кого внимания, вместе гуляли по коридору второго этажа. В то время такая демонстративная дружба не поощрялась, но никто из видевших наши прогулки учителей не сделал нам ни одного замечания.

В субботу на физкультуре я опять выделился. Мы уже больше месяца занимались в спортзале, но все занятия сводились к бегу, лазанью по канату и игре в баскетбол. А в тот день мы впервые использовали спортивные снаряды. Учитель объяснил, как прыгать через коня и встал сбоку, чтобы страховать неудачливых всадников. Когда мы бегали или прыгали в длину, я старался ничем особенно не выделяться, легко зарабатывая свои пятерки, а мешковатое трико частично скрывало мои мышцы. Правда, в последнее время я несколько раз ловил на себе взгляд учителя. Передо мной бежал Сашка. Он недостаточно сильно оттолкнулся от коня и, если бы ни страховка, приложился бы об пол. Я постарался хорошо разогнаться и сильнее оттолкнулся руками. В результате легко перемахнул через коня, приземлившись дальше всех остальных. Подстраховать меня учитель не успел, а сам я не удержался на ногах и упал.

– Так! – сказал учитель, помогая мне подняться. – Не сильно ушибся?

– Немного ушиб правую ногу, – сказал я. – Урок все равно последний, а завтра выходной. К понедельнику все заживет.

– С чем занимаешься? – спросил он. – Гантели?

– Только последние два месяца, – ответил я. – До этого были отжимания, ну и другое.

– Не хочешь чем-нибудь заняться? Кольцами, например.

– Спасибо! – сказал я. – Пока нет времени. Может быть, потом.

– Ладно, надумаешь – скажешь. Иди пока на скамейку, а мы продолжим.

Когда закончился урок в раздевалке меня обступили мальчишки.

– Что тебя щупал Семеныч? – спросил Валерка.

Я молча закатал рукав трико.

– Ни фига себе! – сказал Сашка. – Это нечестно! Когда мы с тобой спорили на щелбаны, у тебя таких мышц не было. Они у тебя больше, чем у Валерки!

Действительно бицепсы у меня были существенно больше, чем у Дегтярева, хотя он был и крупнее меня, и выше на голову. В раздевалке мы только оставляли верхнюю одежду, а трико в школе по субботам носили постоянно, поэтому без него меня никто не видел.

– Как накачал? – спросил Валерка.

– Мой разговор с Семенычем слышал? – спросил я. – Отжимания, гантели, способов много. Главное это не сачковать и увеличивать нагрузки. Это любому под силу, было бы желание.

Я был недоволен очередным всплеском внимания к собственной персоне, зная, что Сашка с Игорем растреплют об увиденном всему классу. Есть такие люди, в которых ничего не держится. Из раздевалки я вышел одетый с портфелем, слегка прихрамывая на правую ногу. Как всегда, девочки вышли позже нас, поэтому Люсю пришлось ждать.

– Ты как? – бросилась она ко мне, проигнорировав и насмешливые, и завистливые взгляды девчонок.

– Буду жить, – бодро ответил я. – Да не беспокойся ты так, простой ушиб. Лучше скажи, навестишь завтра болящего?

– Ты хочешь, чтобы я пришла?

– Не хотел бы – не спрашивал. Я бы к вам и сам пришел, да кто его знает, сколько будет болеть нога. А так ты меня пожалеешь, погладишь голову, мне сразу станет легче. Тебе очень идет улыбка, – сделал я ей комплимент, не обращая внимания на подошедшую к нам Ленку. – Такая, как сейчас. Приходи, я буду ждать, только позвони перед приходом.

– Ну вы даете! – сказала Лена. – Уже в школе назначают свидания!

– А где же их еще назначать? – притворно удивился я. – Школа, Леночка, для того и существует!

Дома я перепугал маму, несмотря на то, что сразу же заявил, что ничего серьезного со мной не произошло. Синяк был довольно внушительный, но нога уже болела гораздо меньше. Жаль, но все занятия, кроме писанины, сегодня накрылись медным тазом. Я снял верхнюю одежду, закатал штанину трико, и мама мне наложила на больное место водочный компресс. Весь вечер я писал, выложив на бумагу все, что смог вспомнить сразу за четыре года.