Запретное влечение (СИ) - Карельская Анна "(Anika)". Страница 45

Её каштановые волосы отливают на солнце медью и вьются, стоит ей только ненароком их намочить. Она злится, когда это происходит. А я смеюсь. Это и вправду забавно. Она морщит лоб и старается пригладить непослушные прядки, но ни черта не выходит. Никогда. И от этого я счастлив.

Она осторожно заходит в воду, маленькими шажками топчется по мелководью. Солнце печёт так сильно, что, кажется, расплавит тебя. Футболка неприятно липнет к коже, а волосы возле висков становятся влажными. Стягиваю ткань и иду следом за ней. Она, конечно же, не видит. И потому пищит, как настоящая девчонка, когда я резко обрызгиваю её, задевая ногой воду. Из её капризного ротика вылетают ругательства, отчего я заливаюсь смехом. Хватаю сзади и тяну под воду, одним броском отталкивая нас туда, где гораздо глубже.

А потом всё стихает.

Её голос, щебетание птиц и крики детей, что были поблизости с нами. Я панически оглядываюсь по сторонам, не чувствуя Её в своих руках. Сощурившись, я ищу глазами маленькую точёную фигурку сквозь мутную пелену пруда на глубине. Только тина и водоросли.

Но это не наш пруд. Не наше любимое место в парке. Это настоящее болото, которое затягивает нас с Ней в трясину и грязную муть. Сердце в груди начинает бешено громыхать, оглушая меня. Мой запас кислорода почти на исходе, когда я замечаю стеклянный куб, в котором отчаянно бьётся Она. Подплываю ближе и касаюсь ладонью стекла, за которым погибает моё Сердце. Изумрудные глаза становятся бесцветными. В них видны лишь горечь и утрата. Потеря чего-то важного, без чего само твоё существование становится абсолютно бессмысленным. Её каштановые волосы парят вокруг лица, словно у русалки. Печальной русалки, молящей о спасении.

Я собираю все свои силы и бью по стеклу, разбивая руки. Но на нём не проступает ни трещинки. Я продолжаю бешено колотить, но мой воздух кончается. Она мотает головой и показывает мне жестом, чтобы я уплывал. Вижу, что силы Её на исходе. Любимое лицо становится фарфоровым, как у кукол, которых Она никогда не любила. Мутная пелена режет мне глаза. Лёгкие горят огнём. Она умоляюще смотрит на меня своими почти безжизненными глазами и велит мне подниматься на поверхность. Но как я могу? Я не посмею! Пускаю в ход ноги, локти, направляя весь свой вес на непробиваемое стекло, в котором погибает моя Жизнь.

Но у меня нет больше времени. Я начинаю захлёбываться. Всё моё тело сковывает сильная судорога, и… я просыпаюсь.

Резкий глубокий вдох. Подрываюсь с мокрой постели и озираюсь по сторонам.

Это всего лишь сон.

В голове полный сумбур, а перед лицом всё ещё стоит Её просящий и опустевший взгляд. Опускаю глаза на свои трясущиеся руки. Мне становится дурно. Невыносимо.

Пока все мои напряжённые мышцы ослабевают, пока разум начинает воспринимать реальность, я лишь глубоко дышу. Это тяжело, ведь меня до сих пор слегка потряхивает от реалистичности приснившегося. Мне редко снятся сны. На самом деле я вообще не верю в сновидения, гороскопы, астрологию и прочую ерунду. Это больше по части девушек.

Но моё подсознание вершит надо мной злую шутку. Оно просто… раздавливает меня, стоит мне только прикрыть глаза.

– Эй, чувак! С тобой всё в порядке? Видок у тебя какой-то зелёный, – слышу я рядом с собой. Медленно поворачиваюсь и оглядываю худощавого парня, что проживает со мной в одной комнате, – Скипа, кажется.

Чёрт. Я слишком часто забываю о сожителе. Игнорируя его псевдо-заботу, я натягиваю на себя шорты и тонкую борцовку. Скип – неплохой парень. Один из тех, кто не бросит в трудную минуту и, как он говорит, протянет «косяк забвения», вместо руки помощи. Хотя Скипу кажется, что это одно и то же. Парень переехал в кампус в начале месяца, чтобы отработать свои задолженности и подтянуть оценки. А ещё Скип, верно, думает, что я немой. Или глухонемой.

Прошло уже пару недель с тех самых пор, как я перевёлся в другой университет. Теперь я пытаюсь жить в Вашингтоне, проживая в кампусе. Перевод дался нелегко. До учёбы ещё больше двух месяцев, и я ушёл с головой в свой проект. Можно ли жить с дырой посреди груди? Можно. Только если всё твоё время заполнено работой, руки заняты, а мысли движутся только к одной поставленной перед тобой цели. Нет, серьёзно. Если и есть в мире лучшее обезболивающее от душевных мук, так это, непременно, работа. Пусть только временное, пусть и не до конца, но оно есть. Иногда, конечно, система даёт сбой. Например, когда, перебирая снимки и делая фотокоррекцию, ты подолгу засматриваешься на Её ключицы… или когда пытаешься подобрать правильные слова, но всё равно всё сводится к Ней.

Да и разве может быть иначе? Даже смешно. Всё ведь всегда обязательно сводится к Ней.

Правда, с наступлением ночи всё меняется. Моё напускное спокойствие, что я так умело демонстрирую днём, испаряется. Страхи подползают ко мне слишком близко, подталкивая меня к краю пропасти. Хотя о чём я? Я уже давно по ту сторону. Внизу. В холодной бездне, пожираемый своими собственными демонами, которые требуют Её. Ежечасно. Ежеминутно. Ежесекундно.

Она всегда утверждала, что всецело зависит от меня. Что не может полноценно жить, когда я далеко. И негласно считалось, что именно у Неё возникали трудности в общении с людьми, когда меня нет с Ней рядом. Возникали «трудности» со всем миром.

Ну, а что же я? Полностью исчез со всех земных радаров. Шарахаюсь от посторонних взглядов и игнорирую телефонные звонки. Я и сам себе противен. Жалок. Слаб. И кто теперь не может полноценно жить?

Это как вечный замкнутый круг. И мне тошно от той западни, в которой мы с Ней оказались.

Спустя несколько минут я уже спускаюсь по ступенькам, ведущим на улицу. Мне позарез нужно прочистить мозги и просто затеряться в толпе людей, которых я абсолютно не знаю. Опустив бейсболку пониже, я прячусь от бьющего в глаза солнца и пробираюсь к площади, где растянули небольшой шатёр. Задержавшиеся студенты попивают охлаждающие напитки и слушают начинающую группу, что тихо напевает свои мотивы на импровизированной сцене. Колледж здесь весьма просторный, большое общежитие и много интересных людей. Но моя жизнь в последние дни превратилась в настоящее серое дерьмо.

Опираюсь о ближайшую стенку и всматриваюсь вдаль, стараясь пропускать гул чьих-то бесед и женский вокал, который режет мой слух, уязвляя и вороша воспоминания.

Мне вспоминается вдруг разочарованный взгляд отца и шокированный взгляд матери. Их голубые глаза наказывали, но в то же время жалели. Сострадание и злость, обида и жалость. Двойственное чувство по сей день посещает меня. Хотя, сказать откровенно, я не уверен, что оно меня вообще покидало.

В тот самый день Она по своей неосторожности оставила разбросанные снимки. Я вернулся с пробежки в надежде, что застану Её полусонной и соскучившейся, но кровать была смята и пустовала. Я нашёл мать. Затем обнаружил снимки. Всё произошло спонтанно, без единого шанса подготовиться к той правде, которую мне сообщили. Глаза мои всё метались, словно у безумного, из стороны в сторону, в надежде увидеть сжавшуюся маленькую фигурку, но Её нигде не было. Инстинктивно я хотел защитить её, успокоить, поддержать. Удивительно, конечно, но сам я в этом тогда даже не нуждался. Просто думал о ней и её реакции.

Эта правда – она была похожа на удар колющим или режущим предметом. В мыслях совершенно не вязалось, что эти двое близких мне людей могут быть мне неродными. Но всё происходило наяву. Я стоял посреди гостиной, сжимая эти проклятые снимки, вникая в мамин вкрадчивый шепот и твёрдо ощущая землю под ногами. Тем не менее, эта правда действительно пошатнула всю мою реальность.

Я был настолько подавлен, что начал бормотать Её имя и кричать на весь дом, чтобы Она наконец проснулась. Услышала меня и спустилась в гостиную. Хотел разделить с ней то ли радость, то ли печаль, сам не понимая, как вести себя. Но я продолжал стоять один, ощущая на себе недоумевающие взгляды родителей.

– Миа уехала полчаса назад, – мягко отозвалась тогда мать, прикоснувшись своей тёплой ладонью к моему плечу.