Запретное влечение (СИ) - Карельская Анна "(Anika)". Страница 52

Ты никогда не узнаешь, какой оборот может принять твой хмурый день и кто поспособствует этому, заранее. Но сегодня я вновь превратилась в маленькую девчушку и поверила в чудо.

Глава 20.

POV Уилл

Семья. Пять букв, а такое тёплое, родное и дерущее душу слово. Семья способна принять нас. Принять такими, какими мы являемся без всяких прикрас. Настоящими. Со всеми нашими страхами, комплексами и дурным характером. Не всякий родитель, конечно же, готов всецело принимать, да и чего только не бывает в жизни? Но мне повезло с этим больше. Я жил, твёрдо полагаясь на то, что эти люди всегда будут для меня некой неприступной крепостью, за которой я всегда смогу спрятаться. Знал, но не использовал это. Это ведь не по-мужски, верно? Однако само это знание, ощущение за спиной этих крыльев – оно всегда помогало мне. Мама и папа. Сколько им пришлось вынести, вытерпеть, прожить каждую секунду нашего с Мией детства и не слететь с катушек? Серьёзно, я не знаю.

Всё наше упрямство, эти вечные проказы и затеянные революции в порывах юношеского максимализма… Я не могу полностью осознать, каково оно – быть родителями. Но наверняка это адский труд, выдержка и абсолютное отречение от своего сердца. Стать родителем – значит подарить ребенку своё сердце, которое отныне будет разгуливать вместе с ним.

Я был более сговорчив, чем… чем Миа, но послушным меня всё же сложно охарактеризовать. Тем не менее, мама и отец считали иначе. Франси говорила, что я был более ласковым ребенком и всё время любил обниматься. Миа – маленьким орущим чертёнком. Но, так или иначе, её порывы любви были в разы сильнее, чем мои. Если она была недовольна, то на ушах стоял весь белый свет, а если всё было по её плану, то была готова обнять целый мир, одарив всех своих близких безграничным теплом со всей своей страстью.

Вспоминать о своём детстве, о детстве, проведённом с моей девочкой – высшее счастье. Это вызывает во мне такие светлые чувства, что хочется непрестанно улыбаться. Всё вышло так, как должно было. И если меня спросят, жалею ли я о нашем псевдородстве, я, не задумываясь, отвечу нет. Это наш путь. Наша с ней дорога. С такими вот крутыми поворотами, неровной тропинкой и сложными препятствиями, что появляются на земле из пустого места. Ведь мы такая старая и сплочённая команда. Неужели это может быть нам не по зубам? Я просто отказываюсь в это верить. И она не поверит.

Что же касается родителей, то здесь всё сложнее. Мне плохо. Как и нам всем, впрочем. И впервые за наш с ней взрослый «проказ» мне действительно становится больно. Оттого что нанесли именно им прямой и чёткий удар. Но не стыдно. Нет, только не стыд. Каждый свой шаг, что я делал вместе с Мими, – взвешенный и ровный. И я лучше отрекусь от самого себя, чем постыжусь того, что нас с ней объединяло и объединяет по сей день. Это выше обстоятельств. Выше того ущерба, который мы нанесли своим самым близким, как бы прискорбно это ни звучало.

И вот, я сижу за столиком уютного кафе неподалеку от общежития и нервно тарабаню пальцами по деревянному столу. Этот стук по дереву достигает перепонок. Давит. Заставляет пульсировать мои виски. Готов ли я к этому разговору вообще? А… она?

Судорожно выдыхаю и заказываю себе крепкий кофе. Сжимаю и разжимаю пальцы. Отчаянно хочется побить грушу, пробежать несколько километров, чтобы хоть немного снять это напряжение, которое забралось под самую кожу. Чтобы задыхаться со жжением в груди от набранной скорости.

Нужно собраться. После всех событий, раскрывшихся и произошедших в одночасье, я всё ещё люблю своих родителей. Да. Я буду называть их так. Потому что плевать я хотел на то, что они не мои кровные близкие. Эти люди вырастили меня, никогда меня не ущемляли и, возможно, стали даже больше, чем просто любящими родителями. В конце концов, они подарили мне Её… Как бы странно это ни звучало.

Дождь, не переставая, заливал весь Вашингтон последние трое суток, а сегодня наконец прекратился. Солнце едва проглядывается сквозь скопления тёмных облаков, но ливня пока не ожидается. Я вдыхаю полной грудью эту свежесть, желая подольше задержать её в себе. Я нуждаюсь в встряске. Нуждаюсь в том, чтобы меня кидало то в удушающее пекло, то в леденящий холод. Я так давно не испытывал ничего подобного. Только пустоту и оглушающую тоску. Я не романтик. Чёрта с два. Просто из меня словно выкачали все радости жизни, оставив лишь воспоминания. Только за них и цепляюсь. Они возвращают меня к Ней, хоть ненадолго. Хоть так призрачно и едва ощутимо.

Миа любила выходить на долгие прогулки после дождя и тянуть за собой меня. Мы возвращались абсолютно грязными и продрогшими, но абсолютно счастливыми. Это была наша зона комфорта – быть вместе и веселиться в самых неподходящих местах. Наша стихия. Наш ежедневный адреналин.

Передо мной встаёт улыбчивая официантка, и тут же приземляется дымящаяся кружка с кофе, окончательно возвращая меня в реальность. Я благодарю девушку и уже тянусь к бодрящему напитку, как вдалеке замечаю женственный и такой знакомый силуэт. Кружка снова опускается на гладкую поверхность стола, а взгляд устремляется к ней. Даже отсюда замечаю, как волнительно бегают глаза матери в поисках меня. Она нервничает. Сжимает в своих тонких ручках сумку и заправляет прядь за ухом. Я машу ей рукой, отчего она устремляется ко мне со всех ног. Сердце сжимается, когда Франси почти достигает меня. Резко встаю из-за стола и ловлю её в свои объятия, крепко прижимая к себе.

Твержу себе, что я мужчина. Но невидимые цепкие пальцы сжимают моё трепещущее сердце так сильно, что боль дурманит мой рассудок. Хочется что-то сказать, вымолить прощение за боль, причинённую ей и отцу, но слова, будто крошечные иголки, царапают мне глотку. Только обнимаю её и ощущаю, как её тело сотрясают тихие рыдания.

– Ох, Уильям! Ты ведь не собираешься нас покидать, верно? Ты наш сын. Любимый, желанный, – бормочет мама мне в плечо. Чувствую, что ещё немного – и я превращусь в проклятую тряпку. Проглатываю этот болезненный комок и осторожно разнимаю объятия, усаживая её за стол.

Беру её холодные руки и целую их, поднеся к губам.

– Хватит лить слёзы, мама. Ты слишком сильно влияешь на меня, – тепло усмехаюсь я. Она улыбается сквозь слезы.

– Ты прав. Я стала такой невыносимой плаксой в последнее время, даже жутко.

– Ну, у нас имеются весомые основания, верно? – улыбаюсь в ответ, но выходит как-то криво.

Замечаю, как тяжело она сглатывает и чуть отводит взгляд, приводя своё дыхание в норму. Франческа, как и всегда, – истинный эталон женственности и обаяния. Строгая юбка, летний пиджак и эти её жемчужные маленькие сережки. Сколько себя помню, никогда не снимает их. Её пряди, цветом как и мои, убраны наверх, а влажные глаза теперь больше походят на всепоглощающую синеву океана.

Я заказываю для неё её любимый зелёный чай с мятой и осторожно наблюдаю за матерью со стороны. Она всё ещё нервничает. Замечаю под её глазами тёмные круги и несколько новых морщинок рядом. Мне становится вдруг невыносимо душно.

– Мам, ты должна перестать так изводить себя, – чуть погодя, нарушаю я повисшее молчание. – Всё уже случилось. И я рад, я так безмерно рад, что мне довелось побыть для вас сыном.

Я запинаюсь на полуслове. Наверняка я подвёл их. Они приняли меня в свою семью, а я не оправдал всего этого. Смотрю на её призрачную улыбку, и становится дурно, оттого что покрасневшие глаза матери – наших рук дело.

– Ты и сейчас наш сын, – говорит Франси. – И будешь им каждую последующую минуту нашей с Невилом жизни. Ты… может, ты хочешь знать о…?

Я молча мотаю головой, понимая, о чём идет речь. Я думал об этом. Размышлял о них – тех, кто отказался от своей родной крови так просто. Но знание того, что меня бросили ещё в младенчестве, не разбивает мне сердце. Я никогда не чувствовал себя уязвлённым или слабым; только отсутствие одного человека в моей жизни делает меня таким.

– Знаешь, а ведь твоя настоящая мать приходила. Тебе было пять, и вы с Мией гостили у Дилайлы. Она твердила, что излечилась, что искренне сожалеет, что всё вышло так. Но больше она не имела никакого права вторгаться в твою жизнь. Мы об этом позаботились, Уилл.