Я - судья. Кредит доверчивости - Астахов Павел Алексеевич. Страница 21

Как бы мне хотелось в этот момент видеть его глаза… Но темные очки были его частью, я неожиданно поняла это, и даже сердце у меня екнуло – а вдруг под ними вовсе нет никаких глаз… Вдруг он слепой…

Впрочем, если бы он был инвалидом по зрению, в деле имелась бы справка.

– Полгода назад умерла моя жена. Лика сгорела за месяц – у нее обнаружили острый лейкоз. У меня на руках осталось трое детей. Екатерина Вик… Катя шести лет, и два четырехлетних мальчика-близнеца. Когда я брал ипотеку, у меня была высокооплачиваемая должность, я думал, что так будет всегда… – Он замолчал, продолжая смотреть в бездонное серое небо.

– Вы потеряли работу? – спросила я. – Вас уволили?

– Что? – словно очнулся он. – Нет, почему уволили… Фирма обанкротилась во время кризиса, наша продукция вдруг стала очень дорогой, и спрос на нее упал до нуля. Имущество распродали, а всех сотрудников распустили. Но я стал брать переводы. А потом… – Он опять замолчал, будто забыл, что находится у судьи в кабинете, что ему нужно внести ясность в обстоятельства дела, раз уж он сам не только ответчик, но и истец.

– Что потом? – мягко спросила я.

– Лика умерла, я уже говорил вам! – неожиданно резко сказал, почти выкрикнул Малышев. – Ей было двадцать восемь, слышите, всего двадцать восемь! Тысячи двадцативосьмилетних женщин живут, радуются, ходят, дышат, и у них нет лейкемии, нет! Почему именно она?!

Если этот вопрос был адресован мне, то я не знала, что на него ответить. Но он заразил меня своей болью так, что защемило сердце.

– Я думал, я ее вытяну, отвоюю, но есть, оказывается, вещи, которые сильнее нас. Больница, лекарства, да, я тогда первый раз не заплатил кредит… Мы оба работали, понимаете, и неплохо зарабатывали… Ремонт сделали, мебель купили, у детей была своя комната… Все казалось стабильным, надежным. А потом – лейкемия… как гром среди ясного неба. Конечно, я не мог больше столько работать и платить взносы…

– Но прежде чем брать кредит на покупку квартиры, вы должны были просчитать все риски, – сказал Троицкий, во взгляде которого все же читалось сочувствие.

– Что просчитать?! Лейкемию?! Смерть Лики?! Трех маленьких детей, которые до сих пор плачут по ночам и зовут маму?!

– В деле есть справки, подтверждающие вполне приличные доходы, позволяющие выплачивать ипотечные взносы, – сказала я.

– Да, мы с женой хорошо зарабатывали. И что?

– Здесь нет справки о смерти вашей жены.

– Я… не знаю. Не знаю, где эта справка. Я ее… потерял. – Он сказал «потерял» с такой интонацией, будто произнес «уничтожил».

Малышев убрал наконец телефон в карман и сцепил руки в замок. У него были сильные, длинные пальцы. На правом безымянном блестело обручальное кольцо – Виктор Иванович, судя по всему, так и не признал себя вдовцом.

У меня вдруг закралось подозрение – а может, он хороший актер? Играет на моих чувствах и чувствах Троицкого? Вдруг он благополучно пережил смерть жены и уже встречается с какой-нибудь веселой девчонкой, а несчастьем своим прикрывается, чтобы не платить банку?

Наверное, та же самая мысль пришла в голову Троицкому, потому что он с легким сомнением в голосе произнес:

– Но ведь ваша жена умерла довольно давно. Вы уже могли справиться со стрессом, найти работу…

– Найти работу с тремя детьми практически невозможно. Я могу только брать переводы на дом, но у меня просто не хватает времени делать их достаточно много – нужно готовить, стирать, ухаживать за детьми. У близнецов сложная форма аллергии, их даже в садик нельзя отдать. Няню я нанять не могу, и не только потому, что у меня мало денег… Просто Екатерина Вик… Катюша, она очень тяжело переживает смерть матери и ни на шаг меня не отпускает, думает, я тоже могу умереть.

– Неужели вам некому помочь с детьми? – удивилась я.

Он снял очки. Лучше бы он этого не делал…

Я поняла – Малышев не играет, он действительно измученный, страдающий человек, и время его не лечит, а только бередит все больше рану на сердце, и никогда, никогда он не побежит на свидание с веселой красивой девчонкой, потому что часть его – большая часть – умерла вместе с Ликой.

У него были глаза мертвеца. Белесые, с почти невидимыми зрачками, бессмысленно-отрешенные и невидящие. Под глазами залегли сине-желтые мешки, которые бывают при черепномозговых травмах.

Без очков он походил на тяжело больного человека.

Наверное, в моих глазах мелькнули слишком откровенная жалость и сочувствие, потому что невероятно чистый ботинок Троицкого нервно задергался.

– Бабушки у детей есть? – снова уточнила я.

– Света не смогла пережить смерти Лики, – без выражения, еле слышно сказал Малышев. – Ее парализовало после инсульта. Я каждый месяц высылаю ей деньги на лекарства и сиделку…

– Света? – переспросила я.

– Теща. Мама Лики… Больше у нас бабушек нет.

– С кем сейчас ваши дети?

– С Евгенией Савельевной. Это наша бывшая няня. Она иногда бесплатно, просто из сочувствия, соглашается посидеть с детьми. Они ее очень любят. Без нее я бы не справился…

Чистый ботинок задергался еще интенсивнее. Я поняла – можно рыдать над обстоятельствами жизни несчастного Виктора Ивановича, но юридически банк абсолютно прав. Кто бы ни заболел и ни умер, что бы ни случилось в твоей жизни непредвиденного и неприятного – если ты взял кредит, то должен платить ежемесячные взносы с процентами, даже если небеса рухнут тебе на голову.

– Примите мои соболезнования, – тихо сказал Троицкий и… практически слово в слово повторил то, о чем я только что подумала.

– Я буду биться за эту квартиру, – твердо заявил Малышев и посмотрел наконец мне в глаза. – Там все сделано руками Лики… Все! Она придумывала дизайн, расставляла мебель, шила покрывала, шторы, салфетки, подушки… Это ее квартира.

– Чтобы за нее биться, вы должны погасить задолженность и продолжить платить ежемесячные взносы. Это единственная возможность сделать квартиру своей, поймите, – не глядя на Малышева, произнес Андрей Иванович.

– Я понимаю. Но и вы тоже поймите, я не аферист и не проходимец. У каждого в жизни случаются… трудности. И нужно время, чтобы справиться с ними, прийти в себя. Я ищу работу, поверьте! Каждый день, каждый час. Просто за это время я утратил связи, да и конкуренция на этом рынке огромная, на работу предпочитают брать совсем молодых, им платить можно меньше, у них дети не болеют так часто.

– Вы противоречите сам себе, – нахмурился Троицкий. – Говорите, что будете оплачивать задолженность, и тут же сообщаете, что в вашем возрасте и с вашей квалификацией найти службу практически невозможно.

– Понимаете, – почти по слогам произнес Малышев, глядя в упор на Троицкого, – куда бы я ни устроился, сколько бы ни получал, мне невозможно будет погасить эту ипотеку. Потому что проценты капают на проценты. Проценты на проценты! Я потому и подал встречный иск, что суммы растут с каждым днем как снежный ком, слышите?! Это грабеж! Нет, хуже – гоп-стоп на большой дороге! Я словно стою на счетчике у бандитов! Проценты на проценты! Я в кабале у вас на всю жизнь! Я раб! Раб, который чем больше вкалывает, тем больше должен!

Он уже кричал. И, несмотря на безжизненные глаза, отчаянно размахивал руками, словно жестами пытался показать, как проклятые проценты капают на проценты…

– Сядьте, – сказала я. – И успокойтесь.

– Вы читали условия договора, когда подписывали его? – спросил Троицкий.

– Читал. – Малышев и не подумал садиться. Он снова надел очки, отгородившись от внешнего мира.

– Видели, что в случае просрочки платежей начисляются штрафные санкции?

– Видел. Но я и представить не мог, что пропущу платежи. – Малышев закрыл руками лицо. – Представить не мог, что Лика умрет, а Свету парализует… Неужели этот невооруженный бандитизм узаконен?!

– Подбирайте выражения, – сухо заметил Троицкий. – Повторяю, это называется «штрафные санкции».

– Прения давайте оставим для судебного заседания, – прервала я их перепалку. – Есть у сторон ходатайства к суду?