Дорога в один конец - Конторович Александр Сергеевич. Страница 45
– Двоих тоже удалось убрать по-тихому. Большую часть расчета я из пистолета положил. Остальных – да, в рукопашке побил. Но их немного было, всего парочка…
– Вы такой великий мастер в драке? Надо же, какие таланты у нас есть в дивизионной разведке! Да вам только на ринге выступать.
– Не люблю бокс, гражданин капитан. Да и артист из меня неважный. А что до рукопашной – так кликните сюда ваших гавриков из коридора, и посмотрим, как быстро я их в бараний рог сверну. Я не рисуюсь, гражданин капитан, можете кого угодно спросить. Даже из соседних частей бойцы на учебу приезжали.
Капитан постукивает по столу карандашом, делает какую-то пометку у себя в блокноте.
– То есть факт своей связи с немецкой разведкой вы отрицаете?
– Разумеется, отрицаю, гражданин капитан! Я ж с ума еще не сошел.
– А с кем из немецких офицеров вы встречались во время отступления?
– Обер-лейтенант Ханс Штольц. Он командовал подразделением егерей, которое шло по нашему следу.
Обрадованный капитан что-то записывает.
– Ну, сразу бы так! И что он вам сказал? Какие приказания отдал?
– Долго жить приказал, гражданин капитан.
Азаров с недоумением на меня смотрит.
– Да застрелил я его! А пистолет отобрал и Охримчуку отдал. Его-то винтовка на месте подрыва осталась.
– Да? И чем вы можете подтвердить свои слова?
– Ну, документов я у него спросить не удосужился. Но на пистолете есть табличка. И там чернотой по серебру написано: «Лейтенанту Штольцу за верную службу фюреру и великой Германии». Ну, или что-то в этом роде, я сейчас точно уже не помню.
Азаров озадаченно смотрит на меня, но слова все-таки записывает.
– Откуда вы взяли пулемет?
– Я его забрал у убитых пулеметчиков еще при переходе линии фронта. И как дурак потащил с собой. Потом опомнился и спрятал его в старом окопе. Завернул в плащ-палатку, маслом ее полил, рядом коробка с маслом от «максима» валялась. Положил на землю и засыпал стреляными гильзами. Их там чуть не по щиколотку было навалено.
– Хотите сказать, что он там столько времени пролежал?
– Столько – это сколько, товарищ капитан? Пару дней он бы и просто на улице простоял, ничего бы с ним не сделалось.
– Вы настолько хорошо знаете немецкое оружие?
А вот тут он меня ловит. Вопрос с подковырочкой, очень даже непростой. Если я сейчас отвечаю утвердительно, то следующий вопрос будет: «А где же это вы его так хорошо изучили?» Слово за слово, а там и немецкий язык всплывет. А если еще хватит ума сделать запрос туда, где учился настоящий Максим Красовский, да еще и фото попросить… Вот тогда-то мне точно кирдык и придет.
Делаю обиженное лицо.
– Товарищ капитан… Мы же разведчики все-таки. Хотим того или не хотим, а знать оружие противника просто обязаны. Попробуй ответь что-нибудь не так проверяющему!
А вот теперь, дорогуша, голова будет болеть уже у тебя. Информацию я сообщил вполне, между прочим, правдоподобную. Дарственная табличка на пистолете имеется. Хочет того капитан или нет, а проверить эти сведения обязан. Правда, я не питаю особенных иллюзий на этот счет. Моей невиновности эта самая табличка ничуть не доказывает. Абсолютно ясно, что всем, и Особому отделу в том числе, нужно каким-то образом оправдаться перед вышестоящим руководством. Найти объяснение тому, что хорошо спланированная операция провалилась самым бездарным образом. С кого-то из большепогонных товарищей точно спустят неслабую стружку. И дабы не подставлять высокомудрое руководство, абсолютно необходим козел отпущения, на чью роль, как я теперь понимаю, меня и выбрали. Если бы я не вышел к своим, то особистам пришлось бы сейчас ломать голову, пытаясь каким-то образом выставить виновным лейтенанта Малашенко. Это трудно: комвзвода-один постоянно был на глазах у множества людей. И пришпандорить ему сотрудничество с немецкой разведкой – задача нетривиальная. А вот неведомо где бегавший старшина – великолепный кандидат на эту роль. Так что черта с два меня выпустят особисты. И хочу я того или нет, а придется делать отсюда ноги. Потому как военный трибунал в подобной ситуации отвесит мне совершенно не по-детски. Никаких аргументов за или против, способных повлиять на решение особистов, у меня нет. И навряд ли они появятся в ближайшем будущем. Так что, Максим, делай ноги.
Фигово, конечно, я уже как-то пообвык на своем месте. И уходить в бега мне совсем не хочется. Но никакого другого варианта, к сожалению, больше нет. Копать Азаров долго не станет. Пара-тройка дней, и мое дело передадут в трибунал. Ну а за теми не заржавеет. Продолжая односложно отвечать на вопросы капитана, благо, что они были в основном малосущественные, начинаю прикидывать в голове различные варианты покидания этого негостеприимного места. Да и капитан, малость огорошенный теми подробностями, которые я сообщил, слегка утратил пыл. Так что через два часа после того, как меня вызвали на допрос, я уже снова лежу на соломе и, разглядывая потолок сарая, строю различные варианты побега.
– То есть вы хотите сказать, товарищ капитан, что этот ваш старшина признательных показаний не дал? – Сидевший за столом подполковник Николаев снял очки и внимательно посмотрел на стоявшего перед ним особиста.
– Так точно, товарищ подполковник. Он придумывает какие-то объяснения своим поступкам. Не могу не отдать должное его изобретательности, с этим у него все в порядке.
– Он сообщил о дарственной табличке на пистолете. Вы проверили этот факт?
– Никак нет, товарищ подполковник. Раненый боец убыл от нас в госпиталь сразу же после перехода линии фронта. Оружие, при нем находившееся, уехало вместе с ним. Для проверки этого факта мне бы пришлось потратить много времени на дорогу.
– А телефоном вы воспользоваться не пробовали? – поинтересовался худощавый черноволосый подполковник, до этого момента молча сидевший сбоку от стола. – Или телефонный звонок тоже занял бы у вас прилично времени?
Азаров запнулся. Того, что столь малозначительный вопрос вдруг привлечет к себе внимание, он совершенно не ожидал.
– Простите, товарищ подполковник, но я не вижу, что в данном случае доказывает или опровергает этот факт. Мало ли чей пистолет могли передать немцы Красовскому для подтверждения разработанной легенды?
– Резонно, – кивнул подполковник. – Но что-то раньше они подобных вещей не делали. Я понимаю, если бы старшина вместе с пистолетом принес бы и удостоверение личности этого офицера. Тогда да, пистолет владельца мог послужить доказательством его гибели. И косвенно обелить Красовского. Но ведь он этого не сделал? Насколько я понимаю из рапорта, старшина вообще никаких документов противника с собой не приносил.
– Не приносил, – подтвердил Азаров.
– Так-так… – покивал его собеседник. – Вы, кстати, справки о старшине наводили?
– Я читал его личное дело.
– И все?
– Особый отдел дивизии проверял старшину, когда того назначали на взвод. На тот момент он зарекомендовал себя исключительно с положительной стороны. У нас не было никаких оснований подозревать его в чем бы то ни было. Красовский очень умело и грамотно скрывал свое истинное лицо.
– А сейчас, стало быть, он его показал… Ну-ну. Мне понятен ход ваших мыслей, капитан. У меня больше нет вопросов. С вашего позволения, товарищ подполковник, – повернулся он к Николаеву, – я вас покину. У меня появились некоторые вопросы, на которые я попробую найти ответ самостоятельно.
– Разумеется, Олег Иванович. Всегда рад вам помочь, – приподнялся со своего места хозяин кабинета.
Когда за гостем закрылась дверь, Николаев опустился на стул и жестом указал капитану садиться:
– Что-то ты недоработал… И что теперь мне прикажешь – сырой материал в трибунал передавать?
Капитан вытер внезапно вспотевший лоб.
– Но, товарищ подполковник, еще день, может быть, другой, и Красовский все подпишет.
– И каналы связи выдаст? Ты понимаешь, что нам не сам старшина нужен, а его связь с немцами? Тут такую комбинацию замутить можно! А без связи – на кой он нужен? Ну, разоблачим мы очередного агента, расстреляем, и что? Умнее надо быть, товарищ капитан. Не махать сплеча топором. Кто вам, скажите на милость, мешал проследить за Красовским? Установить его контакты, выяснить, куда он ходит, с кем встречается. Пишет ли кому-нибудь письма и от кого получает. Вот что выяснять надо было, а не сажать его сразу же под замок.