Дорога в один конец - Конторович Александр Сергеевич. Страница 46
– Красовский никому не пишет писем и ни от кого их не получал, товарищ подполковник. А что до встреч – так, с одной стороны, знает его множество самых разных людей, а с другой – особо тесно он ни с кем так и не сошелся. Сложный он человек, да и вообще…
– Вообще – что? Что конкретно вы имеете в виду, капитан?
– Жесткий он. В руках себя держать не умеет, авторитетов никаких не признает. К доверительным беседам не расположен совершенно. И до меня пробовали, и я старался к нему подход найти. Не сам, конечно, через других пробовал. Но не вышло ничего.
– Да, капитан… Поспешили мы, поспешили с этим старшиной… Ты хоть знаешь, кто у меня сейчас сидел?
– Никак нет, товарищ подполковник. Откуда ж мне знать?
– Это Дронов. Он тоже по нашей линии, только летает повыше. И видит побольше, чем мы с тобой. Какое ему вообще дело до рядового немецкого шпиона? Да их тут пачками водят! Ан нет, пришел, сел. Сидит и слушает. Зачем ему этот старшина? Я еще понимаю, была бы фигура какая серьезная, а так… – Николаев только руками развел.
– Так, может, товарищ подполковник, у них и свой материал на него имелся? – осторожно предположил капитан.
– Свой, говоришь? – Николаев пошевелил пальцами. – Черт его знает, может, и было чего. Они ж его проверяли.
– Старшину? – несказанно изумился Азаров.
– Не был он тогда еще старшиной. Там вообще история какая-то непонятная. Он тогда из тыла немецкого вылез и что-то очень важное с собой принес. Настолько важное, что приехали за этим материалом чуть не из самой Москвы.
– Так он что, товарищ подполковник… Может, он из этих… ну… которые на самый верх работают?
– Тогда отчего он старшина и что делает в твоей дивизии? – резонно предположил хозяин кабинета. – Нет, тут другое что-то. Только вот до сих пор не пойму, что именно. Он точно не из Центрального аппарата. Мы бы знали. Да и не отпустит никто такого человека по немецким тылам шастать!
Подполковник поднялся с места и начал мерить шагами кабинет. Вскочивший с места капитан провожал его взглядом.
– Вот что, Азаров, ты там с ним не затягивай. Веди дело как положено. Готовь материал для трибунала. Если этот Красовский кому-то интересен, за ним придут или позвонят. А если нет, то передадим дело в трибунал, как положено. Пусть там решают.
– Так точно, товарищ подполковник, сделаю!
Вот уже второй день я обживаю негостеприимный сарай. Все возможные пути побега уже рассмотрены, и большинство из них отброшены как труднореализуемые или вообще фантастические. Кое-что, однако, уже понемногу вырисовывается. Вот если бы меня еще разок на допрос сводили, совсем бы было хорошо, я бы успел еще кое-что любопытное посмотреть и, вполне возможно, что и сделать. А так, при сидении в сарае, у меня особенного обзора не имеется. Свои действия в принципе я уже продумал. И вариантов, как ни крути, остается не так уж и много. Как работает Особый отдел, я себе представлял очень хорошо. Моя «удивительная» память в очередной раз выкинула фортель, подбросив массу сведений об этой почтенной организации.
Если я сейчас рванусь в бега в сторону немцев, то уже максимум через час дорогу перекроют так, что даже пернуть незаметно не получится: кто-нибудь да услышит. Уходить в тыл? Тоже затея не самая оригинальная. На этом пути меня искать будут обязательно.
А где не будут? Да у себя под носом не будут. В этой самой деревушке и не будут. Если я, разумеется, сам не окажусь полным лопухом, который вылезет прямо перед светлые очи обалдевших от такой встречи особистов. Нет уж, не станем вгонять людей в искушение. В тыл не побежим, к фронту тоже не побежим. Пару-тройку деньков можно «перезимовать» и здесь. А потом… потом двинем-ка мы к соседям. Есть у меня одна зловредная мысль, каким таким образом я могу использовать моих теперешних «друзей».
На допрос меня вызвали на третий день. Против ожидания, капитан ни с того ни с сего выглядел озабоченным. Причем здорово озабоченным. Усадив меня на табурет, он какое-то время вообще молчал, словно бы собирался с мыслями. Потом, тряхнув головой и словно бы опомнившись, посмотрел на меня строгим взглядом:
– Где ваш связной, Красовский?
– Откуда ж мне знать, гражданин капитан? Я и в глаза-то его не видел никогда, да и вообще от вас первого услышал о его существовании.
– Опять запираетесь, Красовский?
– Не запираюсь, гражданин капитан. Я перед вами как на духу. Что есть, то и говорю.
Особист морщится, словно укусил что-то кислое. Не даю ему собраться с мыслями и продолжаю:
– Если хотите, гражданин капитан, я готов все собственноручно написать. Дайте только бумагу и карандаш.
Азаров поднимает голову и смотрит на меня с удивлением:
– И что ж вы тут такого написать можете? А, Красовский? Такое, чего бы я и до этого не знал?
– Ну, вот вы сейчас про связного спросили. Не знаю я ничего ни о каком связном. Завтра про врача спросите или, что более вероятно, про медсестру. Так давайте я вам сам напишу, с кем встречался, с кем общался, чтобы попусту ваше время не тратить, да и свое заодно.
Особист явно удивлен такой внезапной готовностью помочь с моей стороны. Некоторое время он раздумывает, потом кладет передо мной крохотный огрызок карандаша (таким и при желании ничего членовредительского не сотворить) и кивает на небольшой столик около стены:
– Садитесь там и пишите.
Присаживаюсь в указанном месте, подвигаю к себе стопку бумаги и принимаюсь за бумагомарание. Нет, я совершенно не выжил из ума настолько, чтобы облегчать Особому отделу задачу по собственному разоблачению. Тогда, спрашивается, за каким фигом мне все это нужно?
А ответ предельно прост: еще в свой первый визит к особисту я заметил, что он все свои записи делает на листах бумаги, которые берет из небольшой стопки, лежащей с краю стола. Когда он потребовал от меня собственноручно изложить историю моей прогулки по немецким тылам, то усадил за этот самый столик, куда и положил несколько листов бумаги. Казалось бы, обычная бумага, чего в ней особенного? Но на этих листах имелся угловой штамп Особого отдела. И при известном навыке и знании правил оформления официальных документов на подобном вот листике можно было вполне убедительно изобразить некий сопроводительный документ. Глаза у любого патрульного, да и вообще у кого угодно первым делом зацепятся именно за угловой штамп. А это не контора «Заготскот», а вполне себе серьезная организация. Так что несколько минут времени я таким макаром точно отыграть смогу. По крайней мере сразу не бросятся мне руки-ноги вязать. А дальше-то я что-нибудь придумаю. Спереть со стола один такой лист большой сложности не составило. Я намеренно изображал волнение, чесал в затылке, хмурился и что-то бормотал себе под нос. Пусть хозяин кабинета видит, что я добросовестно пытаюсь вспомнить что-то важное.
Обозрев мою писанину, капитан открывает стол и убирает туда бумагу:
– Идите, Красовский. И хорошенько подумайте над тем, что вас ждет в самом ближайшем будущем. Рекомендую отнестись к этому со всей возможной серьезностью.
Ну, если бы он знал, насколько серьезно я вообще ко всему отношусь, то таких пожеланий, наверное, бы не делал.
Ночь наступает как-то неожиданно, и я присаживаюсь в углу, ожидая смены часовых. По моим прикидкам, она должна произойти в ближайшие несколько минут. Так оно и оказалось: за стеной затопали сапоги, и голос часового окликнул проходящих. Недолгая процедура смены караула, и вновь заступивший боец начинает прохаживаться вдоль стены. На здоровье. Я ваш маршрут уже изучил, как свой собственный карман. Равно как и привычки каждого из стоящих на этом посту. Сегодня вечером заступил пожилой солдат с восточными чертами лица. Он походит туда-сюда еще минут тридцать, дождется, пока все обитатели данного места потихонечку уснут, и сам присядет чуть в стороночке. Спать он, разумеется, не станет, но ходить туда-сюда уже не будет. Там есть навес, под которым когда-то, наверное, привязывали лошадей. Вот под ним он обычно и устраивается. Вход в сарай оттуда просматривается очень даже хорошо, и поэтому часовой считает, что продолжает нести службу со всем прилежанием. Разумеется, никто не собирается его в этом разубеждать. Да и вход мне не особенно нужен, потому как в противоположном от него углу я уже давно копаю нору, выводящую в ямку под стеной. Ямку эту еще в первый день заметил и уже тогда подумал, что если придется когда-нибудь отсюда сваливать, то уходить надо именно таким путем. В означенном месте свалены какие-то старые деревяшки, сломанное колесо и прочий немудреный бытовой хлам. Копать мне осталось не так уж и много, и вскоре в лицо пахнуло свежим ветерком. Ужом просачиваюсь сквозь дыру. Теперь я на улице. Но никуда особенно бежать не собираюсь. У меня есть конкретная цель, к выполнению которой я постараюсь приложить максимум усилий. Как я и ожидал, никакого отдельного круглосуточного поста, охраняющего собственно здание Особого отдела, не имеется. Он только днем там стоит, когда в доме кто-нибудь работает. А ночью, когда все спят, вполне достаточно двух существующих: у сарая и у въезда во двор. Забор здесь относительно серьезный. Во всяком случае, представить себе обалдуя, сигающего через него в гости к особистам, я не могу. Полагаю, что и сами сотрудники Особого отдела не ждут к себе подобного визитера. Лезть самому в осиное гнездо – дураков нет. Вот обратный вариант – это очень даже возможно. Оттого и стоит часовой, охраняя очередного задержанного.