Первая мировая война - Гилберт Мартин. Страница 71

На Восточном фронте толпы беженцев, направлявшихся в тыл, на восток от линии военных действий, продолжали создавать хаос и трудности. 5 октября Флоренс Фармборо, оказавшись на станции Брест-Литовск по дороге в Москву, записала в дневнике: «Всюду беспорядок и смятение. Город недавно подвергся налету немецких «цеппелинов», и рядом со станцией два или три дома полностью разрушены, а в самом городе значительный ущерб нанесли зажигательные бомбы».

10 октября немецкий поэт Рильке в частном письме из Мюнхена задал вопрос: «Неужели никто не может вмешаться и положить этому конец?» А другой человек, сидя в меблированных комнатах в нейтральной Швейцарии, рассматривал войну как путь к своему грядущему триумфу. «Из России вести свидетельствуют о нарастании революционного настроения и движения», – в тот же день отметил Ленин в частном письме.

В сентябре энергичный морской офицер коммодор Роджер Кейес, начальник военно-морского штаба в Дарданеллах, представил новый план захвата проливов исключительно силами флота. Адмирал отверг план. Спустя шестнадцать лет Черчилль с горечью прокомментировал: «Меня в те печальные дни безмерно поражали стандарты ценностей и чувство меры, которые доминировали среди наших политиков и руководства армии и флота. Генералы были настолько уверены в возможности прорыва фронта во Франции, что сосредотачивали огромные силы кавалерии за атакующими частями, чтобы бросить их в брешь, которая, как они полагали, возникнет в результате этого удара. Принести в жертву четверть миллиона жизней в таком предприятии казалось им проявлением высшей военной мудрости. Такова была ортодоксальная военная доктрина; даже в случае неудачи это не считалось бы ошибкой или нарушением правил. А потерять одну сотую от этого числа моряков и десяток старых кораблей, которые в любом случае через несколько месяцев оказались бы на Мазер-банке? [103], ради того, чтобы получить возможность добиться бесценной цели, казалось им риском, перед которым пасовали самые смелые и опытные военачальники. У адмиралов и генералов был свой путь. Флот продолжал бездействовать в Дарданеллах. Во Франции армии продолжали заниматься самоуничтожением, пытаясь преодолеть немецкую оборону. Болгары собрали трехсоттысячную армию и присоединились к нашим врагам. Сербия как военный фактор перестала существовать».

В Месопотамии британские войска продолжали наступление вдоль реки Тигр. 26 сентября, в разгар сражений в Шампани и при Лосе, британцы предприняли наступление на Кут. Кут был взят, несмотря на некоторые волнения в связи с тем, что индийские войска проявили нерешительность при штурме турецких оборонительных позиций, и с нехваткой воды, из-за чего многие солдаты оказывались просто недееспособными. Был и дополнительный повод для опасений: в первую ночь наступления раненых британцев, которых не смогли вынести с поля боя из-за кромешной темноты, нашли, ограбили, изувечили и убили арабы-мародеры. Однако взятие Кута вселяло надежду: турки пока не выглядели устрашающим противником. Среди захваченного турецкого оружия попалась персидская пушка времен Наполеоновских войн, датированная 1802 г. Британцы прошли от моря более 600 километров. Казалось, все способствует возобновлению в ноябре наступления на Ктесифон, в котором, по сообщениям, окопались турки. Оттуда до Багдада оставалось всего 35 километров.

В оккупированной Европе немцы по-прежнему жестоко расправлялись с теми, кто пособничал врагу. В Брюсселе 49-летняя британская медсестра Эдит Кэвелл оказывала помощь британским и французским военнопленным, а бельгийцам, которые хотели воевать на стороне союзников, помогала перебираться в нейтральную Голландию. Ее арестовали, судили и утром 12 октября повели на казнь. Она попросила у конвойных несколько крупных булавок и заколола подол своего длинного платья у лодыжек, чтобы платье не разметалось, когда она упадет замертво. Она была сражена четырьмя пулями. Одна попала в сердце, и Эдит Кэвелл умерла мгновенно. Вместе с ней был расстрелян бельгиец Филипп Бак.

На суде Эдит Кэвелл признала все предъявленные ей обвинения. Протесты американских дипломатов, которые представляли интересы Британии в Брюсселе, эффекта не возымели. Хью Гибсон даже обращался к главе немецкого политического ведомства в Брюсселе барону фон дер Ланкену с просьбой телефонировать кайзеру, чтобы тот лично вмешался в ситуацию. После оглашения приговора Ланкен произнес: «Даже сам император не сможет вмешаться». Когда это эмоциональное заявление некоторое время спустя было опубликовано, кайзер, как стало известно, был сильно недоволен.

Вечером перед казнью Эдит Кэвелл сказала капеллану американской дипломатической миссии преподобному Хорасу Гаану: «Они все были ко мне очень добры. Но хочу сказать, стоя перед Богом и перед вечностью: я поняла, что одного патриотизма недостаточно. Я не должна ни к кому испытывать ненависти или злобы». Ее христианское смирение не помешало очередной вспышке антинемецких настроений в Британии и Соединенных Штатах. Огня добавило широкое распространение выдуманной истории о том, что она якобы потеряла сознание на месте казни, и начальник расстрельной команды застрелил ее лежащей на земле. Газета New York Tribune даже поместила рисунок, на котором было изображено лежащее навзничь окровавленное тело Эдит Кэвелл, над которым стоит офицер в остроконечной каске с дымящимся пистолетом в руке. Рисунок сопровождала надпись «Gott mit Uns» – «С нами Бог».

Во Фландрии продолжалось сражение при Лосе. В атаке на редут Гогенцоллерна 13 октября погиб 20-летний поэт Чарльз Сорли, незадолго до смерти написавший:

Тело Сорли не нашли. Его имя высечено на камне в Мемориале без вести пропавших в Лосе. После его гибели в вещмешке нашли стихотворение, в котором говорилось о «миллионах мертвых бессловесных», о которых вряд ли кто будет помнить:

В ту ночь, когда под Лосом погиб Чарльз Сорли, немцы совершили самый массированный за время войны воздушный налет на Британию. В нем приняли участие пять «цеппелинов», которые сбросили 189 бомб на Лондон и близлежащие графства. Погиб 71 мирный житель.

В тот месяц на фронте в Шампани погиб французский поэт Огюст Компаньон. На Восточном фронте среди раненых австрийских солдат оказался и художник Оскар Кокошка, глубоко гражданский по духу человек. «Раны у меня скорее декоративные, чем смертельные, – написал 29-летний второй лейтенант другу. – Пуля в голове и дырка в груди. Помолвка разорвана, дела закончены, а взамен – большая серебряная медаль. Я пенсионер!!!» Продуктовая посылка, собранная по его просьбе так, чтобы и на фронте чувствовать себя с максимальным комфортом, пришла уже после ранения и была отправлена назад, в Вену. Вскоре и он последовал за ней.

Этой осенью неудачи преследовали всех – Россию, Британию, Францию и Италию. На фронте у Изонцо эпидемия холеры вынудила итальянское командование изолировать некоторые воинские части. Большую опасность представлял и паратиф. Среди его жертв оказался и рядовой Бенито Муссолини, социалист, приветствовавший вступление Италии в войну. Своего сына, родившегося осенью, отец, уже находившийся в окопах, назвал Витторио Алессандро – в честь будущей победы («виктории») и одного британского военного моряка, недавно отличившегося своим мужеством. «Дожди и вши – два главных врага итальянского солдата, – записал в дневнике Муссолини. – Пушки после них». Его окопы располагались на Монте-Неро, на высоте более 1800 метров. «Мы не захватываем крепости, – записал он, – нам приходится брать горы». Но австрийцы чрезвычайно умело построили оборону этих гор.