Мертвая зыбь (др. перевод) - Теорин Юхан. Страница 3
Номерок в руке, место в очереди. Только день неправильный. Ей не хотелось бы, чтобы Йенс вернулся именно сегодня.
Она бессильно опустилась на стул и открыла глаза. Все та же тьма за окном, тусклый свет фонарей. Посмотрела на телефон. Поднялась и встала рядом. Ждала звонка, но телефон молчал.
Только для тебя, Йенс.
Посмотрела на приклеенную много лет назад записку над хлебницей и набрала номер.
Отец ответил сразу.
– Герлоф Давидссон.
– Это я.
– Да-да… Юлия…
Он молчал. Юлия набрала полные легкие воздуха.
– Мне не следовало бросать трубку…
– Да…
– Это не поможет…
– Все бывает.
– Как у вас там погода на Эланде?
– Холодно и пасмурно, – сказал Герлоф. – Я сегодня даже не выходил из дома.
Он опять замолчал. Юлия перевела дыхание.
– Почему ты звонил? Что-то случилось?
Он ответил не сразу.
– Да… кое-что случилось… Но я ничего точно не знаю, – поспешно добавил он. – Не больше, чем раньше. Но кое-что случилось.
И я ничего не знаю, подумала Юлия. Прости нас, Йенс.
– А я-то думала… что-то новое.
– Я все время об этом думаю. Нам надо кое-что сделать.
– Сделать? Зачем?
– Чтобы идти дальше… Можешь приехать? – быстро добавил отец.
– Приехать, чтобы идти… очень заманчиво. Когда?
– Как только сможешь. Ты можешь понадобиться.
– Я же не могу просто так сорваться и ехать. – Она постаралась, чтобы этот аргумент прозвучал достаточно веско.
А собственно, почему бы и нет? Она надолго на больничном.
– Скажи хотя бы, в чем дело.
Отец долго молчал.
– Ты помнишь… ты можешь вспомнить, как он был одет в тот день?
В тот день…
– Да…
Она сама одевала Йенса утром того дня. Только потом сообразила, что одела его по-летнему, хотя на дворе была уже осень.
– Короткие штанишки, желтые… и красный хлопковый свитерок, – сказала она. – С Фантомом. Он ему достался от двоюродного брата, знаешь, такие картинки, которые можно переводить утюгом на ткань…
– А обувь?
– Сандалии… Коричневые кожаные сандалии на черных резиновых подошвах. Ремешок на правом оторвался, у большого пальца, на левом тоже еле держался… у него всегда так к концу лета. Я пришила – не покупать же новые, за зиму вырастет…
– Белыми нитками?
– Да, – быстро ответила Юлия и тут же задумалась. – Да… мне кажется, нитки были белые. А что?
– Старый сандалик лежит у меня на столе. Правый. Ремешок пришит белыми нитками… По размеру как раз на пятилетку. Говорю с тобой и смотрю на него.
У Юлии закружилась голова. Она прислонилась к разделочному столу, чтобы не упасть.
Герлоф продолжал что-то говорить. Но она положила трубку на рычаг и вдавила ее что было сил.
Номерок в очереди… скоро выкликнут ее имя.
Минут через десять она подняла трубку и вновь набрала номер Герлофа. Он ответил после первого же сигнала, словно дожидался ее звонка.
– Где ты его нашел? Где? Герлоф?
– Это все не так просто… Ты же знаешь… я теперь не так легок на подъем, Юлия. И с каждым днем все хуже и хуже. Потому-то я и прошу тебя приехать.
– Не знаю… – Юлия закрыла глаза, прислушиваясь к таинственному телефонному молчанию. – Не знаю, смогу ли я…
Она увидела себя. Вот она идет по каменистому берегу, осторожно поднимает маленькие белые косточки и прижимает к груди…
– Может быть, может быть, может быть…
– Что ты помнишь?
– Помню?
– Что ты помнишь из… того дня? Что-то… что-то особенное? Прошу тебя, подумай.
– Помню, что Йенс пропал. Он…
– Я говорю сейчас не о Йенсе. Что еще ты помнишь?
– Я тебя не понимаю.
– Помнишь туман? В тот день в Стенвике был туман.
Юлия помолчала.
– Туман… Да… туман.
– Подумай о тумане. Попытайся вспомнить туман.
Вспомнить туман… и вспоминать не надо. Туман – непременная составная часть всех ее воспоминаний об Эланде. Но не такой густой, как в тот день…
Конечно, она помнила тот туман. Густые туманы на севере острова – редкость, разве что иногда, осенью, натягивает с пролива. Холодные, липкие морские туманы.
Но что случилось в тумане в тот день?
Что случилось, Йенс?
Эланд, июль 1936 года
Человек, принесший впоследствии столько горя на Эланд, в середине тридцатых годов был десятилетним мальчиком, и звали его Нильс Кант. Загорелый, в коротких штанишках, сидел он на круглой скале и размышлял, что все вокруг – и большой дом на обрыве, и лодочный сарай, и каменистый берег, и огромное море, – все это его.
Это все мое.
Что правда, то правда – родне Нильса и в самом деле принадлежат бесчисленные земельные наделы на севере Эланда. Семья Кантов владела этими землями столетия, и, когда отец Нильса умер три года назад, мальчик понял, что должен управляться со всем этим огромным наследством сам.
Не то чтобы Нильс тосковал по отцу. Высокий, молчаливый и строгий, тот мало обращал внимания на детей, а иногда и поколачивал Нильса. Теперь в вилле над обрывом его ждала только мать, Вера. Так даже лучше.
Никто больше ему не нужен. Друзья? Он знал, конечно, что в прибрежных селах полно детей. Ребята постарше, в его возрасте, уже работают в каменоломне… но этот кусок берега – его, и только его. И никто не вправе претендовать на его собственность – ни рабочие на мельнице, там, наверху, ни рыбаки в своих похожих на сараи хижинах.
Он уже хотел соскользнуть с камня и искупаться.
– Нильс!
Нильс, не поворачивая головы, услышал, как осыпается гравий с откоса. Быстрые шаги.
– Смотри, Нильс! Мама и мне дала ириски! Целая куча!
Младший брат, Аксель, на три года младше Нильса. В руке – серый холщовый узелок.
– Посмотри!
Он развязал узелок и восторженно поглядел на Нильса.
Там был маленький перочинный ножик и ириски, светло-коричневые блестящие ириски.
Восемь штук. А он, Нильс, получил только пять. И давно их съел. Нильс разозлился, даже сердце забилось.
Аксель взял ириску, рассмотрел ее внимательно, положил в рот и уставился на поблескивающую под солнцем воду. Он жевал так тщательно и медленно, словно не только ириска, а все вокруг – и солнце, и берег, и море, – все принадлежало ему.
Нильс отвернулся.
– Пошел купаться. – Он повернулся к Акселю спиной, снял шорты и вошел в маслянисто-прозрачную воду, осторожно балансируя на скользких зеленых камнях. Длинные космы водорослей приятно щекотали между пальцами.
Вода у берега теплая, прогретая солнцем. Этим летом Нильс научился плавать под водой. Надо набрать побольше воздуха, нырнуть и доплыть до каменистого дна, а потом – на поверхность. Солнце, когда вынырнешь, кажется еще ярче.
Аксель подошел поближе к воде.
Нильс скользит, плещется, переворачивается, опускает рот в воду и пускает пузыри. Вот – отплыл немного, там уже, наверное, и дна-то нет.
Чуть поодаль на дне лежит большой валун. До поверхности он не доходит, совсем немного, несколько сантиметров, но его видно – похож на дремлющего морского зверя. Нильс забрался на него, побалансировал руками и плюхнулся в воду. Нет, конечно, дна там нет. Вон как он колотит руками и ногами.
– Ты еще не научился плавать?
Он прекрасно знает, что нет. Аксель еще не научился плавать. Поэтому Аксель не отвечает, ему стыдно, он мрачно смотрит на брата из-под челки. Снимает шортики и кладет их на камень рядом с узелком с ирисками.
Нильс кружит вокруг подводного камня, сначала на животе, потом на спине – ничего нет проще, если умеешь. Опять выбирается на камень.
– Я тебе помогу! – кричит он Акселю.
Почему бы не поиграть в старшего брата и не научить Акселя плавать? Но это займет уйму времени…
– Давай сюда! – Нильс призывно помахал рукой.
Аксель осторожно входит в воду, нащупывает дно и балансирует руками, словно идет по канату над пропастью. Нильс молча смотрит на брата.