Она так долго снилась мне... - Коэн Тьерри. Страница 52

— А сейчас?

— Сейчас период черного романа. Я опять отправляюсь в путешествие, но на этот раз по сердцам людей. Я открываю авторов, способных вычленить из жизни таких персонажей, которые на примере своей истории демонстрируют социальные и политические явления и процессы эпохи.

— Кого же, например?

— Стейнбек, Делилло, Элрой, Коннелли, Лихэйн или Дэнингс.

— Это в каком отделе у мсье Гилеля?

— Где-то между романами о правде и романами о боли.

— А романы о любви?

— Читал кое-что. Преимущественно в юности.

Она недовольно поджала губы.

— Ты считаешь, романы о любви годятся только для подростков?

— Нет-нет, — поспешил ответить я. — Но… Я в основном не верю в то, что там написано.

— А я только их и читаю. Ну, почти. Мы с Сереной обе их любим.

— Что же ты в них такого находишь?

— То, чего не нахожу в обычной жизни, — ответила она, уставившись в тарелку.

— То есть? — рискнул спросить я.

Она вздохнула.

— Не будем об этом.

— Почему?

— То, что я смогу сказать в ответ на твой вопрос, неизбежно покажется глупым.

Я решил не настаивать.

— А расскажи мне еще о Рафаэле Скали, — попросила она.

— Чем он тебя так интересует?

Я как-то слишком резко задал этот вопрос. Мой двойник норовил появиться в те моменты, когда в наших разговорах появлялась многообещающая откровенность.

— Мне интересен этот писатель, потому что его личность окутана тайной и потому что наша с ним переписка меня немного… смутила, — ответила она, мой вопрос явно задел за живое.

— Что ты хочешь еще знать сверх того, что я тебе рассказал?

— Да ладно, тебе неохота о нем говорить, похоже, — удивленно заметила она.

— Просто я не имею права рассказывать о его жизни слишком многое, — объяснил я примирительным тоном.

— Понимаю. Не знаю, почему меня так зачаровывает этот человек. Может, рефлекс бывшей фанатки.

— Фанатки? Ты слишком естественна, чтобы быть фанаткой.

— Да, наверное, но в ранней юности я влюблялась во всех модных актеров и певцов.

— Не могу поверить.

— И все же это так… — задумчиво ответила она. — Я была немного… как сказать… запутавшейся в жизни девочкой и потому придумывала себе кучу историй.

— Мечтательная девочка, фантазерка одним словом.

— Да, воображение — последнее прибежище тех, кто пытается найти себя. Но мечты могут только помочь им запутаться.

— Но теперь ты нашла себя, как ты думаешь?

Она немного помолчала, раздумывая над моим вопросом.

— Не знаю, — наконец ответила она. — Иногда я в этом сомневаюсь. Но давай лучше поговорим о тебе!

— Обо мне?

— Да, я хочу знать, что ты за человек.

— Я не умею рассказывать о себе, — попытался уклониться я.

— Ладно, тебе неохота говорить о своем друге и ты не умеешь говорить о себе… Знаешь, так у нас быстро кончатся темы для разговоров, если ты и дальше будешь таким скрытным.

Я почувствовал, что за ее шуткой прячется обида.

— Прости, пожалуйста… — смущенно промямлил я. — Но это чистая правда, я не умею о себе рассказывать. Может быть, ты мне поможешь? Что ты хочешь знать?

— Все. Расскажи о твоей семье, о юности, о первой любви. Чтоб тебе было легче, можешь начать с фразы: «Когда я был маленький», — предложила она со смехом.

У меня сперва возникло искушение все выдумать, чтобы не попасть в ловушку, ведь правда могла меня выдать, но понял, что совершенно не в состоянии так сделать. Я решил тогда рассказать ей свою жизнь до написания книги, поскольку остальное я уже рассказал на первом свидании.

Мои воспоминания словно ждали этого повода, чтобы высвободиться. Я рассказал о детстве, мучительном и счастливом одновременно, о страсти к писательству, о тетрадках с рассказами, об отношениях с девушками.

Она слушала меня внимательно и увлеченно, казалось, ее полностью захватила моя история. Надо бы ей сказать, что закуску ей подали для того, чтобы она ее ела. Я видел, как ее глаза наполнились слезами, когда я рассказал про смерть родителей. Меня это очень тронуло, удивительно было, что женщина, которая по характеру своей работы привыкла сопровождать больных до самой смерти, до сих пор еще способна переживать гибель совершенно незнакомых людей.

Потом я поведал ей про свои годы затворничества, в своем рассказе я не писал в это время роман, а читал разные книги.

— И ты говоришь, что не умеешь про себя рассказывать? — сказала она, когда я закончил свой рассказ.

— Я никогда раньше не пытался. Ну, по крайней мере, в таких подробностях. Но меня никогда так хорошо не слушал.

— Ты хорошо рассказываешь, — уверила меня она.

— Видимо, ты меня вдохновляешь.

Она слегка покраснела и отвела взгляд, уставившись куда-то в глубину зала. Посетителей было не много, и индийские официанты были потому страшно предупредительны.

— Значит, у тебя никогда не было большой любви? — как-то недоверчиво спросила она.

— Нет, кроме той любви в школе, о которой я тебе говорил. А у тебя, кстати? — азартно спросил я.

— Если бы так было, я бы его уже не отпустила и сейчас смотрела бы на него с обожанием! — пошутила она. — Вообще-то я много раз любила. А значит, ни разу. Я была наивна и каждый раз очень искренна. Я столького ожидала от мужчин.

— И каждый раз разочаровывалась.

По ее лицу пробежала тень.

— Мужчины… Они, очевидно, здесь ни при чем. Я сама разочаровываюсь.

— И теперь ты не доверяешь ни одному мужчине?

— В общем, да. Я для себя решила больше ничего от них не ждать, — заверила она.

— Это наивная жизненная позиция.

— Не спорю, но она меня хранит.

— Запирая на ключ. Закрывая от мира.

— Мне нравится моя жизнь такой, как она есть, — настороженно ответила она. — Я чувствую себя полезной, любимой всеми, кого я люблю, и мне этого хватает.

— Но ты чувствуешь себя одинокой, разве нет?

Она с вызовом посмотрела на меня.

И, в конце концов, призналась:

— Иногда.

— Это печально.

— Вовсе нет. Это мой выбор.

— Скорее ты с этим смирилась, скажем так.

Она помрачнела.

— Что ты хочешь мне объяснить? — сказала она подозрительно, даже как-то враждебно.

— Может быть, вокруг тебя есть мужчины, которые стоят того, чтобы ты открыла им свое сердце.

Она растерялась на мгновение, потом взяла себя в руки.

— Я пока не готова затевать что бы то ни было с кем бы то ни было, — отрезала она. — И моя жизнь мне подходит. Я в мужчине не нуждаюсь. Я хочу открыть не сердце, а разум. Сейчас у меня появилось желание, достаточно новое для меня, я хочу встречать новых людей, выходить в мир. Может, потому, что я вижу, как Серена уходит с каждым днем все дальше, мне самой хочется жить как-то более насыщенно.

Она выдала свою тираду непререкаемым тоном, словно хотела расставить все точки над «и».

— Понимаю, — сказал я. Сердце мое сжалось, и я сосредоточенно занялся содержимым тарелки, чтобы как-то собраться с силами.

— И еще мне нужен друг, — добавила она. — Я хотела бы, чтобы ты был этим другом, Иона, — сказала она ласково, взяв меня за руку.

В ее глазах было столько нежности. Я бросил взгляд на наши соединенные руки, почувствовал тепло ее пальцев.

Она не чувствовала ко мне ничего, кроме дружеской привязанности. И в данный момент еще жалости. Что я сделал, что все пошло не так? Какой бестактный поступок совершил, что она сразу задумалась о чисто дружеских отношениях? Я судорожно вздохнул и почувствовал, как глухой гнев поднимается во мне.

Лучше бы она не брала меня за руку, не лишала бы этот жест его символической нежности.

Лучше бы нам не становиться друзьями, лучше бы она так не отдаляла меня от моих мечтаний.

Лучше б ненавидела меня, а не унижала своим нежным сочувствием.

В этот момент я предпочел бы никогда не заговаривать с ней, чем вот так чувствовать, что умираю, когда она держит меня за руку.