Сказание о новых кисэн - Ли Хён Су. Страница 15

Никто из кисэн не слушал ее. К сожалению, они были не из тех, кто знал, что красный луч вечернего заката не вечен, а солнечный свет, сияющий сейчас над дверью, ведущей во внутренний двор Буёнгака, после четырех часов дня незаметно лишится силы и теплоты и, уйдя в задний двор отдельного дома, будет мелькать там, пока не исчезнет. Девушки были в возрасте 21–22 лет, а самой старшей — 28 лет. Они были из тех, кому надоели постоянные рассказы Табакне о 50-х годах, которые были «грязными, как болото», — бесконечные рассказы. Они интересовались только одним: сколько бумажных купюр, чаевых, засунут им в лифчик клиенты сегодня ночью за обслуживание.

— Ах, как было бы хорошо похудеть хотя бы на пять килограммов, — сказала одна из кисэн, томно потягиваясь, поглаживая свои груди. — Кто знает, может быть, тогда, — она мечтательно закрыла глаза, — чаевые будут больше…

— Что касается меня, то я даже не надеюсь, что похудею настолько, — сказала другая кисэн, с грустью оглядывая свою немного располневшую фигуру. — Я буду счастлива, если даже на два килограмма похудею.

— Нам, наверное, трудно избавиться от лишнего веса из-за закусок к алкогольным напиткам, как вы думаете? — сказала третья девушка, тоже желая высказаться по этой насущной для всех проблеме.

Табакне, словно привидение, слушала своими впалыми ушами их тихое перешептывание, а затем неожиданно сказала:

— Когда смотришь на высохшую, как скелет, девку, она выглядит словно сумасшедшая нищенка. Что хорошего в том, что все вы в исступлении пытаетесь сбросить вес? Я слышала, что у вас это стало новой религией. Да, правду говорят старики: «Проживешь долго, чего только не увидишь». Когда прибавляется вес, кожа становится не только упругой и эластичной, но и приобретает светло-розовый цвет и нежность, а это разжигает у мужчин желание потрогать ее, а разве не это самое важное для вас? Конечно, я не призываю вас становиться толстыми, но я против «скелетов». Вы сходите в общественную баню. Когда полная трет с себя грязь, она мягко снимается, кругло скатываясь, даже цвет у нее молочный. А что у худой девки? Кожа у нее жесткая и грубая, поэтому для ттэмили — человека, трущего и смывающего грязь в общественной бане, требуется большее усилие, чтобы смыть грязь. Поэтому даже им не нравятся худышки.

— При бабушке прямо невозможно ничего сказать, — с негодованием сказала одна из кисэн, не выдержав ее длинного наставления. — Если что-нибудь скажешь, то обязательно…

— Замолчи, шлюха! — резко оборвала ее Табакне, не дав договорить. — Давайте лучше выясним, кто из вас вчера вечером выбросил кусок арбуза, лишь надкусив его, и оставил наполовину съеденную рыбу? Пусть та, кто это сделала, немедленно выйдет вперед!

Среди кисэн, сидевших на полу перед ней, пока она постоянно злилась и ругала их, никто не стыдился и не слушал ее. Каждая из них сейчас, наверное, думала: «А нельзя ли просто оставить в покое выставленные обнаженные голени, чтобы они отдохнули под прозрачными, словно просеянными через сито, теплыми солнечными лучами?» Они, словно не слыша ее грозных слов, весело смеясь, были увлечены игрой ног, в которой кончиками пальцев надо было ударить соперника по подъему стопы.

— Вы разве не знаете: если бросишь еду, то подвергнешься наказанию небес? — сказала Табакне, начиная злиться от того, что они не слушали ее. — Я многое могу простить, но совершенно не могу терпеть презрительного отношения к еде. Если вы будете жить, как сейчас, набивая лишь брюхо, то разорение произойдет мгновенно. Умерьте свой аппетит.

Конечно, она тоже знала, когда они слушали ее слова, а когда нет. Когда они воспринимали ее слова, то они воспринимались ими как нравоучения директора школы на утреннем собрании, или чтение сутры монахом, или проповедь пастора. Если они ее не слушали, то это было для них просто ворчание, и тогда половина из того, что она говорила, пропускалась мимо их ушей. Несмотря на это, она упрямо говорила, независимо от того, пропускали они ее слова мимо ушей или нет, ибо ворчание давно уже стало ее привычкой.

Пока она долго и нудно говорила наставительные слова, две девицы, сидевшие на полу, сунув голову между голенями, словно цветок или туалетную бумагу, делали себе педикюр, не обращая на нее никакого внимания. Ей хотелось стукнуть их, она даже было подняла руку, но в последний момент сдержалась. Махнув на них рукой, мол, ну что с ними сделаешь, она пошла в сторону кухни. Кисэны, вволю наигравшись ногами, стали смотреть на водителя Пака, который, с выпирающим из-под ремня животом, поливал водой деревья в саду внутреннего двора.

— Водитель Пак, — томным голосом сказала одна из кисэн, строя ему глазки, — полейте и здесь, пожалуйста, немного.

Водитель Пак, по натуре очень добрый человек, улыбнувшись, стал, как только она закончила говорить, поливать передний двор. Сразу повеяло прохладой. Теперь, даже если подметешь двор, пыль не поднимется. Табакне, остановившись, распутав спутанный пояс и снова крепко завязав его, посмотрела какое-то время на него и продолжила путь на кухню. Он был единственным мужчиной, работавшим в Буёнгаке. Он только на словах был водителем, на самом же деле уже прошло почти 20 лет, как он отвечал за все дела в кибане, которые нуждались в мужской руке. Каждый день у него начинался с работы по привозу кисэн, специализировавшихся на замене, или кисэн-студенток, работавших по часовому графику, и кончался развозом пьяных гостей. Кроме этого он работал садовником, прочищал засоренные унитазы и раковины, менял черепицы, когда сквозь них начинала протекать вода, разнимал кисэн, когда они устраивали драки, таская друг друга за волосы.

За урегулирование ссор между гостями отвечала мадам О, которая выросла в кибанах и научилась мастерски улаживать такие споры. Что касается прекращения драк на кулаках, то здесь специалистом была Табакне. Когда она выступала, расширив свои узкие треугольные глаза до такой степени, что они становились почти круглыми, размахивая правой рукой, а левой подпирая бок, крепко обкладывая ядреным матом драчунов, то обычно даже самые отчаянные сразу успокаивались. Если же они не успокаивались, а драка выходила из-под контроля, она брала длинную палку во дворе и начинала их бить, а в гневе она была страшна: в такие минуты не было 79-летней старухи. Когда она нечаянно попала кому-то по голове, то в ее защиту и в улаживание конфликта вступала бойкая и острая на язык кухарка Кимчхондэк.

— Вы говорите, что будете жаловаться? — быстро говорила она, не давая опомниться драчуну. — Пожалуйста, сколько угодно. Кто поверит, что такой здоровый мужик был избит старухой в возрасте 79 лет? Вам будет выгоднее взять деньги, которые она предлагает для лечения вашей раны, чем испытать такой позор.

Кимчхондэк — лучшую ученицу Табакне — смело можно было назвать мастерицей в уговаривании и успокаивании разгневанного человека. Еще не было случая, когда она не смогла кого-то уговорить или успокоить. Таким образом, благодаря разделению труда четырьмя людьми, Буёнгак пребывал в мире и покое.

— Купите, купите! — вдруг раздался громкий женский крик.

Это была не кто иная, как ростовщица госпожа Ким, которая, с притворной улыбкой на лице, с хитроватым видом, оглядываясь по сторонам, проходила средние ворота, ведущие во внутренний двор. Она специализировалась на выдаче кредитов под проценты и обеспечении одеждой кисэн из кибанов, как она сама с гордостью говорила, по всей стране. Хотя она и говорила «кибанов по всей стране», на самом деле их было не больше десяти. Но поскольку кроме продажи одежды и работы ростовщицы она занималась еще распространением слухов, ходивших в кибанах, то смело можно было сказать, что она работала в масштабе всей страны.

— Ну, что у тебя там можно купить, что ты ходишь, выкрикивая «Купите, купите!», словно читаешь священные сутры? — выйдя из кухни и подойдя к ней, вытирая руки о фартук, проворчала Табакне.

— Говорят, что завтра у вас одна кисэн-танцовщица исполнит обряд хвачхомори, будет носить волосы «валиком»? — хитро улыбаясь, подобострастно сказала госпожа Ким. — Если это правда, то ей нужно купить как минимум несколько вещей, не так ли?