Сказание о новых кисэн - Ли Хён Су. Страница 16

— Уже и до тебя дошел слух, — проворчала Табакне, качая головой, тоном, в котором чувствовалась нотки гордости. — Ну и быстро же он распространился, — добавила она, в душе довольная этим фактом.

— Конечно, — подобострастно ответила госпожа Ким, все время услужливо кланяясь ей. — Все засуетились, собрались приехать в Буёнгак для того, чтобы полюбоваться на эту церемонию.

— Нет ничего особенного в том, что кисэн начинает носить волосы «валиком», — сказала Табакне, окидывая взглядом ее объемистую сумку. — Кто-то, выбросив традиционные обряды кибана, повернулся в сторону проституции, где делаются большие деньги. В то время, когда весь мир сходит с ума, впадает в разврат и легкомыслие, я сохранила этих девушек. Чем же тут гордиться? Откуда ты приехала?

— Из кибана в городе Дэгу.

— Ну хорошо, переночуй сегодня здесь, а завтра посмотришь церемонию хвачхомори.

— Не получится, — сказала госпожа Ким, всем своим видом показывая, что ей не хочется уезжать, но неотложные дела не позволяют ей сделать это. — Сегодня вечером я должна поехать в Сеул. Там я еще не забрала деньги.

— Ты имеешь в виду кибан Ючжинам на улице Чжонно?

— Да.

— Что будет делать та бабушка-хозяйка с такими большими деньгами, заработанными ею в Сеуле?

— А вы знаете, как она ворчит, что по выходным дням Буёнгак отбирает всех гостей из Сеула, — широко улыбаясь, сказала госпожа Ким. — Бабушка Табакне, а вы что будете делать с теми деньгами, которые заработали?

— О чем ты говоришь? — сказала резко Табакне, явно не желая говорить на эту тему. — Нет у меня никаких денег.

— Ой-ой-ой, скорее море перед Кунсаном высохнет, чем настанет день, когда иссякнут деньги в кармане Табакне, — шутливо сказала госпожа Ким. — Вы знаете, люди уже давно говорят, что из-за поступающих новых денег старые, придавленные ими, даже не «дышат».

— Ты из-за пустых слухов убить готова, — вспылила Табакне. — Ты что, видела это своими глазами?

— В городах Чжончжу и Бусане тоже хотят узнать о ваших деньгах.

— Вот негодницы! Лучше бы торговали побойчее. И почему все хотят совать нос в чужие дела? — проворчала Табакне и сделала вид, что хочет встать, но не поднялась. — Бабушка в Ючжинаме до сих пор беспокоится о сыне?

— Вы имеете в виду ее сына, который торговал лампами в магазине, в углу торгового центра Сэун на ул. Чжонно? Он, кажется, разорился. Говорят, что она недавно выгнала его и сноху из дома с пустыми руками. А еще говорят, что она живет только с двумя внучками, которые учатся в средней школе. Также говорят, что, несмотря на таких неудачных родителей, они очень хорошо учатся, — оглядываясь по сторонам, сказала госпожа Ким, которой в душе хотелось, чтобы Табакне ушла, потому что из-за нее кисэны боялись подойти.

— Хорошо, что хоть внучки хорошо учатся, наверное, душа бабушки спокойна. Разве Ючжинам — не кибан, которым занимались подряд четыре поколения семьи? Известно, что она купила сноху, чтобы семья сделалась познатнее — сказала Табакне, в голосе которой слышалось осуждение. — Насколько же она гордо ходила и важничала тем, что она сроднилась с семьей великого ученого, — тут она сплюнула, — смотреть было противно. А на деле обнаружилось, что невестка происходила не из благородной семьи ученого, а была дочерью деревенского учителя. Бабушка из Ючжинама, вероятно, тоже не знала, что невестка, также стеснявшаяся низкого положения своей семьи, решила породниться с более знатными.

— Конечно, — сказала госпожа Ким, кивая головой и нетерпеливо оглядываясь по сторонам в ожидании кисэн, — разве легко поднять социальный статус семьи?

— Послушай, я вижу, что в твоих словах есть колючки. Скажи, чем мы тебе не нравимся? Мы что, воруем или обманываем других, а? — внезапно повысила голос Табакне. — Мы зарабатываем честные деньги, а не грязные, своим трудом и потом, чего тебе еще надо? Бабушка из Ючжинама — просто старая дура, создала себе проблему. Что за «благородство» или «низость» может быть в статусе, чтобы всю жизнь прожить, дергаясь из-за этого? Она не понимает, что стремление получить статус — глупость и суета, — резко сказала Табакне, глаза которой, сверкнув злобой, стали колючими.

Она встала и быстро, поднимая юбкой ветер, направилась в сторону кухни.

— Боже мой, только один раз сказала, что подобное притягивает подобное, так она мне чуть нос не оторвала. Наверное, кисэны очень страдают оттого, что живут с ней: кажется, если проткнуть ее, вместо крови вытечет желчь, — проворчала с обидой в голосе госпожа Ким и быстро стала раскладывать вещи, в ожидании кисэн, которые, как она рассчитывала, сразу прибегут, увидев, что Табакне ушла.

Из джинсовой сумки на колесах бесконечно выходили вещи: бюстгальтер с ремнями и без них, треугольные трусики, корейские носки босон с рисунками цветов, колыхающиеся нижние юбки, ленты для косы, шпильки для закрепления волос, которые редко встречаются в наши дни, декоративные шпильки и даже головной убор чжокдури. Но среди всех товаров все-таки самой большой популярностью пользовались одежда ханбок и кожаная обувь на высоких каблуках.

Как она и предполагала, кисэны, узнав, что на полу внутреннего дома устраивается галантерейная лавка, и увидев, что Табакне ушла, сразу прибежали из отдельного домика.

Госпожа Ким была единственным человеком из торговцев, который заслужил доверие Табакне, после того как она конфисковала кредитные карточки кисэн. Она вспомнила историю с кредитными карточками кисэн.

— Чем так жить, лучше умрите, — кричала в ярости Табакне, — сунув глупую башку в сточную канаву! Меня тошнит, когда вижу проклятые карточки!

Она была ошеломлена огромной суммой на извещениях, предъявленных к оплате на их имена, и, отобрав у них кредитные карточки, в ярости разрезала их ножницами. Несколько кисэн пробовали было протестовать, они подходили к кухне и говорили, что даже диктаторская власть не поступила бы так, но каждый раз слышали в ответ лишь крепкую ругань: «Проклятые шлюхи, вы на завтрак можете съесть корову. Уходите. Не видать вам больше карточек». Когда она увидела суммы, снятые с этих карточек, то от злости у нее пена изо рта пошла, поэтому она предоставила монополию на торговлю госпоже Ким. Конечно, она прекрасно понимала, что надо оставить хотя бы один выход, через который кисэны могли бы «дышать», выпуская пар, тогда в будущем не будет проблем.

— Для начала, чего-то не хватает, такое ощущение, как будто зуб вырван. Что-то я здесь не вижу мадам О? — шутя, спросила госпожа Ким, оглядываясь по сторонам.

— Она сейчас дает уроки пения в заднем домике, — сказала одна из кисэн, не поднимая глаз от вещей.

— Да, если ищешь учителя пения, то можно искать сколько угодно, все равно не найти лучше нее. Разве все, кто крутится в этой сфере, не знают о ее мастерстве? Даже знаменитые на всю страну музыканты обожают мадам О Ён Бун из Буёнгака. Она такой человек… Произнося даже одно слово, говорит его с такой теплотой, что, наверное, интересно учиться у нее. Но вот чего я до сих пор не могу понять, так это отношения между ней и старухой, — тихо сказала она, оглядываясь по сторонам. — Не кажется ли вам странным, что крепкая, словно грецкий орех, Табакне, с которой даже ремень, наверное, соскользнет при ударе, не оставив следа, и нежная мадам О, которая так добра к людям, смогли всю жизнь прожить вместе, словно склеенные клеем? Что касается меня, — тут она снова снизила голос, — то я уж лучше возведу стену между нами, потому что я не смогла бы прожить вместе с ней даже десяти минут. Если посмотреть на то, что моя «старая душа» испугалась при одной мысли жить с ней, то мадам О и впрямь великодушный человек. Она что, по-прежнему пьет?

— Да, у нее дрожат руки, — грустно сказала одна из кисэн и, перестав выбирать вещь, добавила: — Нам кажется, что ей трудно будет бросить пить.

«Вот как, — с грустью подумала вслух госпожа Ким. — Все, что остается у кисэн, спустя пятьдесят лет после того, как она приступает работать в кибане, — подорванное здоровье».