Сказание о новых кисэн - Ли Хён Су. Страница 14

Когда пламя свечей начало колебаться от ночного ветра и глаза стали влажными, она тихо сказала: «Ты пришла, моя Чхэрён? Моя бедная подруга, покинувшая этот мир, даже не успев сказать мне, что уходит. Сегодня ночью уходи, пожалуйста, освободив свое тело и душу и выполнив супружеский долг с тем, кого любила при жизни, осуществив желания, которые не могла осуществить». В конце этих слов было видно, как из глаз мадам О закапали крупные слезы.

Она не обращала внимания даже на язвительные слова Табакне, которая, несмотря на ее состояние, сказала: «Сколько же накоплено слез?» Кухня, из-за того, что вслед за ней начали плакать все кисэны, то ли вспомнив о несчастной судьбе Чхэрён, то ли думая о том, что такое же жертвоприношение ждет их после смерти, превратилась в море слез.

Суровая Табакне, которая много ругала музыканта в молодые годы и испытывала чувство привязанности больше к нему, чем к Чхэрён, тоже всплакнула. Когда пламя свечей на столике еще раз колыхнулось от порывов ветра, она сказала: «Ты пришел, старый холостяк? Знаешь ли ты то, что у девушки и мужчины не бывает своего счастья, если его нет у их родителей? Если учесть, что вы родились не в свое время, вашу любовь можно считать прекрасной. Согласно легенде, влюбленные друг в друга юноша Кёнву и девушка Чжикнё, ставшие звездами Альтаир и Вегой, раз в год счастливо встречаются в Млечном Пути на сверкающем мосту „Очжакё“, создаваемом сороками и воронами. Но почему только вам не было дано испытать счастья! Иногда думаешь, а есть ли что-то более несправедливое в мире, чем быть человеком? Есть поговорка: „Если человек был министром в этом мире, то и на том свете он министр“. Интересно, там, где ты сейчас, все равны между собой или нет? Не ворчи, что духи всех умерших кисэн прибежали толпой оттого, что нет родовой таблички духов, и не жалуйся, что местом проведения жертвоприношения является эта маленькая кухня. Только если ты будешь благодарен за то, что тебе раз в год дано место, где ты, вот так, встречаешься и говоришь с Чхэрён, и каким бы сильным ты ни был морским привидением, лишь если покажешь добрый нрав, ты получишь хороший прием на том свете». В отличие от мадам О, которая болезненно, словно острием ножа пронзая себе грудь, встречала дух Чхэрён и музыканта, она встречала их и прощалась с ними наполовину сердечным тоном, наполовину — угрожающим.

— Вообще-то мадам О не была такой распущенной, — с грустью в голосе сказала она, — но после случая с Чхэрён резко изменилась. Не знаю, может быть, она стала вести себя так, чтобы сделать доброе дело своим телом, но почему-то всегда выбирала никчемных мужчин, похожих на хыкссари — мелкую карту в корейских картах-хватху. Ненавижу смотреть, как она, считая их ценными картами, дрожит над ними как осиновый лист. Моя душа болит от огорчения. Из-за этого мы с ней все время ссоримся, — сказав это, она ненадолго замолчала. — Возьмите вместе льняное полотно и шелк, а затем в течение часа потрите их друг о друга. С грубым и жестким льняным полотном ничего не случится, у нежного шелка тут же вылезут нити, или он порвется.

— Но что мне делать, если туда, куда идет тело, идет и душа? — тихо, виноватым голосом, сказала мадам О. — Сестра, что бы вы там ни говорили, я все равно проживу жизнь беззаботно, словно месяц, плывущий в облаках.

— О да, — громко сказала Табакне, растягивая слово «да», — что ж, попробуй так прожить. Я буду громко бить в чжангу [40] и аплодировать тебе.

Даже она, суровая Табакне, не могла остановить ее выходки. Мадам О всегда находила оправдание для своего выбора. Маленький мужчина нравился, потому что был невысокий, толстый казался ей здоровым, мужчина с помятым лицом — человеком, которого никто не любил, а бедный выглядел как скромница, поэтому его стоило пожалеть.

— Мне иногда хочется стать тобой, чтобы узнать, что у тебя на душе, — говорила Табакне в минуты злости.

— Еще до того, как умру, я собираюсь полностью очистить мир от злых энергий вдов моего клана, страдавших от страсти и желания быть любимой. Я хочу жить в этом мире, впитав в себе их несчастную и горькую любовь, — тихо сказала мадам О, с грустью вспоминая, как они проводили жизнь в сигаретном дыме, растворяя в нем свои невысказанные чувства.

— Скажи, если у тебя душа широка, словно мешок из брезента, разве не будет в нее залетать ветер? Разве не будет, даже в разгар лета, мерзнуть грудь и холодеть спина? — насмешливо спросила Табакне.

— Возможно, сестра, но не мастер тот, кто, боясь, что уколет палец бамбуковой иглой, сделает вид, что не видит, как порвана резиновая обувь.

— Да, когда ты раскрываешь рот, ты говоришь красиво.

Если послушать их, они разговаривали так, словно вставляли возбуждающие вставки в пхансори [41], но результат всегда был одинаков: более красноречивая Табакне сыпала соль на раны мадам О.

— Мисс Мин, пока еще не поздно. Если ты скажешь «нет», мы не будем проводить этот обряд. Поскольку в наши дни правила кибана практически не соблюдаются, теперь не те времена, когда обращают внимание на то, сделала кисэн хвачхомори или нет. Тем более, ты же говорила, что у тебя есть любимый, который сильно возражает, — мягко сказала мадам О, обратившись к ней.

— Нет, мадам-мать, — тихо, но решительно ответила мисс Мин, опустив голову. — Я подниму волосы валиком.

— Когда кисэн влюбляется, то считай ее карьера закончилась, — сказала Табакне. — «Тело и душа должны жить отдельно друг от друга» — это путь и правило, которое она должна соблюдать. Если туда, куда идет тело, идет и душа, как у мадам О, — это конец. Ты понимаешь, что это значит? Вы с гордостью говорите, что вы, мол, кисэн нового поколения, но причина того, что до сих пор гости не относятся к вам пренебрежительно, состоит в том, что Буёнгак не выбросил старые традиции, а сумел сохранить их до сегодняшних дней, пусть даже в скромном виде.

— Да, я понимаю, — тихо и спокойно ответила мисс Мин и, изящно ступая, пошла к отдельному дому. «Да, это не та мисс Мин, — мелькнуло в голове Табакне, — которая постоянно возражала словами, похожими на твердый, как камень, горох; какой-то у нее голос потухший, покорный, слабый».

Ее рука налилась силой, поэтому веер, которым она обмахивалась, сломался посередине, оставалось лишь ждать, когда рассыпавшиеся части веера разлетятся в разные стороны.

— Сестра, — сказала мадам О, чувствуя какую-то непонятную вину перед мисс Мин, — я не уверена, что мы правильно поступили.

Она почему-то испытывала необъяснимое беспокойство из-за предстоящих церемоний, в отличие от Табакне, которая, крепко сжав губы, с морщинами в форме чайки на лбу, сосредоточилась на обмахивании сломавшимся веером.

— Ой-ой-ой, какой кошмар, нет, вы посмотрите на подошвы этих грязных шлюх! Если кто-то увидит это, он может подумать, что вы не кисэны, а жены продавцов угольных брикетов. Что это такое?!

Табакне обошла кисэн, ударяя палкой по подошвам впервые за долгое время собравшихся погреться под солнцем и сидевших в ряд на деревянном полу девиц, протиравших, потягиваясь, сонные глаза.

— А ну-ка немедленно переоденьте носки! — насупив брови, громко скомандовала Табакне.

— Бабушка, вы не можете даже секунду вытерпеть, видя, что мы отдыхаем, — раздраженно сказала одна из кисэн.

— Ух, я тебя, шлюху, — с грозным видом сказала Табакне, притворно замахнувшись, словно хотела ударить посмевшую ей дерзнуть, но затем, отбросив палку и смягчив голос, сказала наставительным тоном:

— Когда у людей встречаются инь и янь, то одни девушки становятся законными женами, достойно справив шесть формальных церемоний свадьбы, а другие, кому не повезло, становятся чьими-нибудь наложницами или кисэн. Если ты решила заинтересовать мужчину, хотя бы на время, то, поверь, неважно, красива ты или нет. Главное для кисэн — тщательно ухаживать за своим телом и лицом, понимая, что звание «кисэн» — недостойный статус женщины. Мадам О, хоть и мало что умеет, но в ухаживании за собой ей нет равных. Вы всю жизнь проводите, делая что-то со своими рожами: делаете пилинг, что-то режете, поднимаете, а она провела жизнь, ухаживая за своим лицом. Ради этого она потратила столько огурцов, сколько, наверное, можно собрать с нескольких огромных полей. Что касается меда, то, кажется, невозможно даже сказать, сколько банок она истратила. А насчет яиц можно сказать следующее: она их употребляла столь усердно, что, вероятно, проглотила целую птицефабрику. Поэтому одно время я даже искренне думала, что она не состарится, а ее кожа остается гладкой и упругой до самой смерти, но, к сожалению, время нельзя обмануть: и у нее появились морщины под глазами и глубокие складки по краям губ.